В Таллинне показали фильм о сотрудниках спецслужб

Юсуп Разыков. Фото: архив автора

В рамках Дней российского кино сценарист, режиссер и продюсер Юсуп Разыков представил в Таллинне свою картину «Турецкое седло», удостоенную наград на последнем «Кинотавре» и других российских фестивалях – и показанную только что на фестивале класса А в Варшаве.

...Долгие годы Ильич, как называли его коллеги и знакомые, был «топтуном», тайным сотрудником спецслужб. Он вел внешнее наблюдение за лицами, интересовавшими эти спецслужбы.

Кадр из фильма "Турецкое седло". Фото: архив автора

Потом Ильича отправили на пенсию, теперь он работает охранником, однако по-прежнему, уже по привычке, продолжает следить за «объектами», вызывающими у него подозрение. Однажды в его жизнь вошел женский голос необыкновенной красоты: этажом выше поселилась студентка музыкального училища – и вместе с ее голосом в жизнь Ильича пришел новый смысл. Но прежняя служба не отпускает... Такова завязка «Турецкого седла» – и это, поверьте, только начало.

До сих пор открываю для себя «Сталкера»

– Юсуп, вы впервые в Эстонии?

– Да, так вышло, что впервые. Хотя в странах Балтии бывал: в Риге служил в армии, в Вильнюсе проводил медовый месяц. Теперь я в Таллинне и испытываю необычное чувство: сам я узбек, в последние годы снимаю русское кино, привез картину в Эстонию... Кстати, подобные показы российского кино проходят и во французском Онфлёре, и в Берлине, и в Лондоне – и, мне кажется, это не просто дни национального, в данном случае российского кино, но еще и дни культуры страны, в которой эти фильмы сделаны.

Причем в большинстве случаев это ленты, не имевшие на родине широкого проката. Я помню показ в Эдинбурге: «Долгая счастливая жизнь» Бориса Хлебникова, документальная «Труба» Виталия Манского, мой фильм «Стыд»... И всем было ясно, что если эти картины и окажутся в широком прокате, то с большим трудом. И что трудности будут связаны не с цензурой, а с незыблемыми экономическими соображениями, которые я как практик отлично понимаю: владелец частного кинотеатра, собираясь показывать подобное кино, всегда рискует не собрать зал – а ведь владельцу тоже жить надо.

При этом все хорошо помнят, что в прежние времена в Москве всегда можно было посмотреть и Отара Иоселиани, и Тарковского, пусть хотя бы и в двух-трех кинотеатрах. Это я к тому, что Дни российского кино за рубежом просто необходимы: не будет их – и станет непонятно, зачем мы вообще работаем.

– Вы упомянули о «Стыде», а я бы вспомнил еще и ваш фильм «Оратор», снятый в 1998 году: это пронзительная история любви. Насколько ваши фильмы обычно соотносятся с эпохой?

– Есть такое странное понятие – актуальное кино. Оно для меня не столько неприемлемо, сколько вульгарно. Я убежден, что фильм, к которому постоянно возвращаешься, который вечно разгадываешь, которым, в конце концов, всегда наслаждаешься, – такой фильм ценнее.

Когда снимался «Оратор», я совершали первые шаги в кино. Эту историю придумал сценарист Разыков, а режиссеру Разыкову нужно было суметь ее рассказать. Теперь для меня важнее, чтобы зритель сам угадывал историю, открывал ее для себя – как я сам до сих пор открываю «Сталкера». Для меня это одновременно и актуальность, и движение вперед.

Угроза, безысходность и непосредственность

– Говоря о «Турецком седле», критики единодушны в том, что подобной истории в российском кино еще не было – и такого героя тоже. Получается, что вы поведали еще одну историю об эпохе, о которой вроде бы известно даже больше, чем хочется знать...

– Знаете, я не стану говорить, что так уж болел этой темой, что не спал ночами, думал только об этом – и ни о чем другом. Просто однажды, лет пять назад, я увидел в Ярославле артиста Валерия Маслова – и все эти годы я думал о том, что именно с ним можно одновременно окунуться не в одну, а сразу в несколько историй, которые еще не придуманы окончательно. Историю о голосе, поющий за стеной, историю о человеке, который оказывается ненужным новому времени и теперь сидит на пенсии вахтером на проходной. Историю об отце моего знакомого, который реально был топтуном, человеком из органов, который занимался внешним наблюдением за ничего не подозревающими людьми.

Все эти истории сошлись в будущем герое артиста Маслова. Когда я увидел его впервые, меня зацепил его облик: уже в его лице был определенный код, заключенная в нем угроза и безысходность, и детская непосредственность, и неготовность к жизни – при абсолютной практичности.

И я начал придумывать герою Валерия Маслова профессию, и первым на ум пришел вахтер, наблюдающий со своего места за людьми. Потом захотелось узнать о его прошлом, кем он был раньше, почему сейчас занимается этой работой, на которую у нас попасть не так просто – не знаю, как в Эстонии... В Москве сейчас это целый класс: вахтеры, сторожа, секьюрити, все они – люди со то стертыми, одинаковыми лицами, и прошлое у них тоже похоже: кто из спецназа, кто имел отношение к спецслужбам – предсказуемое прошлое. Топтуны – особая категория: вроде бы не видны, но при этом интересуются информацией, которую человеку несильно хотелось бы афишировать.

Бабушка и керосин

– В России на «Турецкое седло» обрушился ворох призов. Насколько эта чисто российская история понятна зарубежному зрителю?

– Я бы говорил не о зрителях, а о дистрибьюторах. Зарубежный зритель, сужу по реакции в Венеции или Варшаве, – он как бы в теме. Ему просто надо помочь сориентироваться в трех пластах картины, разобраться с медицинским термином «турецкое седло», с романтической любовью, вспыхнувшей в одиноком пенсионере к молодой девушке, с историей музыкальной, когда старая итальянская опера вдруг проникает в человека и, кажется, его меняет. Разобрался зритель до конца или нет, он понимает, что разговор с ним ведется серьезный, что его не обманывают, предлагая только зрелище.

Другое дело – дистрибьюторы, которые не хотят работать с таким кино, опасаются его. Мне рассказывали, что, к примеру, фильм «Дурак» Юрия Быкова, который прокатывали во Франции и Америке, там понимают, а «Турецкое седло» точно не поймут. И я начинаю думать, что на Западе «Дурак» воспринимался не только как художественное, но и как публицистическое высказывание, на которое художник тоже имеет право.

Прокатчики представляют себе зрителей как людей, которым нужен герой, противостоящий кому-то или чему-то. Откуда он, какой он и почему он так себя ведет – зрителю как раз и интересно. Когда за героя не надо болеть, зато стоит поразмышлять о том, почему он таким стал, прокатчики говорят: наш зритель к такому не привык. И теряют к картине интерес. И так не только на Западе. Дистрибьюторы стоят на страже зрителей и того, как понимают фильм.

– Вы из тех режиссеров, от которых никогда не знаешь, чего ждать. Чего нам ждать в следующий раз?

– Любой режиссер скажет вам, что нередко ему приходится делать что-то неинтересное, потому что продюсеры всегда исходят из того, что кажется им правильным…

– Так вы же сами продюсер...

– Я только вторую картину делаю сейчас как продюсер – и теперь, конечно, сам себе хозяин: длина кадра – моя епархия, актер – тоже моя. Сейчас сам выбрал, написал сценарий и уже завершаю съемки фильма о бабушке 83 лет, которая хорошо помнит, что такое керосин. Картина так и будет называться – «Керосин». А после будет школьная история – о совсем молодых людях.