Темная сторона Чернобыля и гибель постсовка

Баба Прися перед порталом в иной мир. Фото: Кадр из фильма

В конкурсной программе кинофестиваля «Темные ночи» на фоне реалистических драм особняком стоит лента украинского режиссера Владимира Тихого «Врата» («Брама») – на первый взгляд мистическая черная комедия о затерянном в чернобыльской Зоне хуторе, а на поверку – кино, как говорит сам режиссер, о гибели постсовка.

Украина, Чернобыль, наши дни. На хуторке посреди все еще радиоактивных лесов живет семья: очень старая баба Прися, некогда – героиня партизанской войны, а ныне будто бы общающаяся с духами; ее очень несчастная дочь, от которой в свое время сбежал муж; и ее внук – взрослый дурачок, который хочет сбежать, но ничего не знает об окружающем мире. Главная тут, ясно, баба Прися, железная старуха, которой дорогу переходить не следует...

Режиссер «Врат» Владимир Тихий дал интервью порталу Rus.Postimees, рассказав о том, как снимать черную комедию о Чернобыле, об украинской национальной идее и о том, чем был и остается для украинцев Майдан.

От Верки Сердючки до «Врат»

– Вы, судя по фильмографии, в основном документалист, хотя до «Врат» у вас тоже были художественные фильмы...

– То, что я снимал в основном документальное кино, вышло случайно. У нас на Украине есть советский посттравматический синдром: люди пытаются закрыться от реальности. И социальное игровое кино всех шокировало, хотя по идее нужно было радоваться: наконец-то видна настоящая Украина... Нет, должно быть всё красиво, должно быть то, к чему мы стремимся.

А потом был Майдан – и случился всплеск документального кино. Тогда родился и до сих пор есть проект «Вавилон-13», например, очень серьезный. Люди проснулись. Появился запрос на «кино про нас», в основном документальное – благо есть новые технологии, позволяющие снимать когда и что угодно. Поэтому и я сейчас занят в основном документальными проектами. Но учился я на режиссера игрового кино, работал на игровых проектах, в 1990-х работал над программой «СВ-шоу» с Веркой Сердючкой...

– Если на Украине есть социальный запрос на документальное кино, почему вы сняли игровые «Врата», да еще и с уклоном в мистику?

– Мистика, к слову, у меня была и раньше – в середине 1990-х я снял немое игровое кино в стиле Довженко «Русалка» о человеке, который спас зимой русалку, и потом у них начинается совместная жизнь. Там тоже был некий фэнтезийный мир, существо из которого сталкивается с нашей реальностью.

«Врата» – фильм о Чернобыле, а Чернобыль до сих пор воспринимают достаточно стереотипно. Это, безусловно, трагедия, это подвиг – если бы не пара тысяч человек, которые в прямом смысле слов легли костьми, поди знай, что стало бы с Украиной и какой-то частью Европы. Последствия Чернобыля колоссальны для регионов Белоруссии и Украины. Мы снимали фильм в зоне, откуда люди выселены...

– Вам не было страшно?

– У нас один актер отказался сниматься, сказал, что в Зону не поедет, и мы переснимали эпизоды, что в итоге только пошло на пользу фильму. Хутор, где мы снимали, – очень глухое место, отчего «Врата» получились очень камерными – и отлично передана, на мой взгляд, апокалиптичность этого мира. В месте, где мы снимали хутор, очень интересно, оно куда глуше, чем зона отчуждения. В зоне отчуждения сегодня туристический бум: с каждым годом туристов там всё больше и больше.

– Большой бизнес?

– Ну как – большой бизнес... Это все-таки закрытая зона, получить разрешение возить туда туристов не так-то просто. Там есть своя отельная мафия, например. Думаю, года через два всё это прекратится – и зона отчуждения станет европейским туристическим местом.

– В вашем фильме показано «сафари» украинской элиты, которая ездит в Чернобыль развлекаться и стрелять зверей, а то и людей...

– На охоту – на зверей, конечно, – туда ездят регулярно. В Зону ходят сталкеры, кроме того, есть люди, которые пилят металл – его там осталось до фигищи. Эта темная сторона Чернобыля никуда не ушла. Это ведь гигантская территория – как ее проконтролируешь? Сил у государства не хватает.

От жуткой депрессухи до свободы Майдана

– Вы среди прочего участвовали в проекте ПОД названием "Мудаки. Арабески", процитирую украинскую Википедию, "про гостру соціальну проблему мудацтва"...

– Это как раз был момент, когда появился фотоаппарат Canon Mark II, позволяющий снимать видео, – и взорвал реальность так, как это сделала в свое время электрогитара. Мы поняли, что зарабатывать на жизнь можно, снимая рекламу, но реализовывать себя тоже надо. Мирослав Слабошпицкий снял успешную короткометражку «Глухота», ставшую основой для его игрового фильма «Племя» – может быть, лучшего украинского кинопроекта последних лет.

Это был 2008 или 2009 год, на Украине было тогда ощущение жуткой депрессухи, и на него нужно было искать ответ. «Мудаки» – истории про людей, теряющих человеческий облик. Мы хотели сделать это не в форме тяжелой социалки, а в формате анекдота, что ли. «Мудаки» сыграли свою роль, многие нас заметили...

Режиссер Владимир Тихий. Фото: facebook

– Как документалист вы снимали фильмы про Майдан и Революцию достоинства, в том числе для цикла «Зима, що нас змінила». Возможно сейчас на Украине искусство вне идеологии?

–Украина именно сейчас переживает момент государственности, до того у нас была своего рода недогосударственность, что очень остро воспринимали наши соседи, кстати говоря, и не только Россия, но и поляки, и венгры... Так вот, что бы ты ни создавал – книжку, фильм, картину, – ты вступаешь в диалог с обществом. Это может быть конфликтный диалог, конечно. Сейчас всё, что я вижу в украинском искусстве, так или иначе вынашивает национальную идею.

– Вы тоже?

– Да, конечно. И при этом ощущаю себя в большой теплой компании... Национальная идея – это то, что позволяет почувствовать себя полноценным гражданином данной страны. Понятно, что такая идея для каждого имеет свои нюансы. Это и ощущение свободы тоже. Чем был прекрасен Майдан – до него царила депрессия, и мужчины Украины становились ее первыми жертвами. Ты понимаешь, пусть и подсознательно: всё то, для чего я рожден на этой земле, не сбывается – я вру, даю взятки, я ничтожество... Мужчины страдали первыми, они ощущали себя жертвами обстоятельств. А на Майдане все вдруг раскрылись. И на кого ни наведи камеру – видишь тех же самых людей, но совершенно другие лица. Потому что – ощущение свободы.

– Сейчас много говорят об информационной войне. Вы ощущаете себя ее частью? Какие задачи вы ставили, снимая документальные фильмы о Майдане?

– Наша задача была – раскрыть героев фильмов. Людей, которые благодаря Майдану открылись – и безумно интересны. Они нелепы, они брутальны, но они настоящие, потому что они перестали бояться. Это было непросто. Мы пытались снимать силовиков – бойцов Нацгвардии, «Беркута» и так далее, но эти люди чаще закрывались. Не всё получилось, увы. Те же бойцы «Беркута», когда их стали арестовывать, просто все свалили – кто в Россию, кто в Чехию.

Проблема в том, что система, с которой боролся Майдан, дала пару трещин, но не разрушилась, и сейчас идет борьба с этой коррупционной системой, с советским наследием, по сути. Я считаю, что последние недели Майдана в Киеве не должны подпадать под Уголовный кодекс – это была настоящая война, люди старались причинить друг другу максимальный вред, не просто напугать или дать оплеуху, а травмировать так, чтобы противник потерял работоспособность, например. И этих людей было столько, что никакой Уголовный кодекс тут не поможет. Было бы правильно поступить, как поступают после победы на войне: солдат не судят, отвечают всегда генералы. Но это должно быть волевое решение власти, конечно.

Маневр в обход душевной черствости

– Насколько то, что происходит сейчас, после революции, отвечает идеалам Майдана?

– Задачи, которые мы ставили тогда, частично выполнены: Украина в ассоциации с ЕС, у нас появились структуры, которые борются с коррупцией, мы осознали, как Россия на нас влияла и пытается влиять, мы боремся с этим влиянием. Но всем этим занимаются по большей части активисты и сознательная часть общества, а власти такими вещами заниматься претит.

Сейчас всё страшно растягивается во времени. А Майдан был точкой, в которой сошлось всё, – в пару дней было спрессовано огромное множество событий. То же самое было на востоке в начале АТО, когда там воевали добровольцы: они шли с уверенностью, что мы вот-вот победим. Но победы не было, и война до сих пор уносит жизни – каждый день. Есть потрясающий фильм о Донецком аэропорте, например. Но сейчас по фронту так просто уже не поездишь. Система боится того, что то, что я о ней расскажу, может ей повредить...

Про всё это хочется снять игровое кино, конечно. Я не сторонник той точки зрения, что, мол, должно пройти время – вот была Октябрьская революция, и через сто лет мы снимем о ней настоящее кино... Америка – отличный пример того, как можно снимать игровое кино о моменте «сейчас». Но для этого должен быть ресурс, и не материальный даже, а интеллектуальный. У нас периодически что-то такое появляется, у нас есть писатели, есть рефлексия... Между прочим, «Швейк» – книга написанная буквально по следам событий, но какое это блестящее произведение!

С другой стороны, «Врата» – тоже попытка сделать что-то новое. Казалось бы, Чернобыль – трагедия, а мы снимаем мистику, да еще и черную комедию...

– Через комедию трагедия проявляется как раз куда ярче.

– Конечно. Так легче достучаться до души зрителя и превратить смех в слезы. Когда сплошная драма, зритель часто закрывается, мол, надоело переживать, до свидания, а комедия – своего рода обходный маневр, позволяющий обойти эту черствость...

– Во «Вратах» образ бабы Приси, которая умрет, но не сойдет со своей земли, даже если она отравлена, - это метафора Украины?

– Нет, для меня это, наоборот, похороны постсовка. Понятно, что баба Прися – персонаж симпатичный, хотя по сути она античеловечна, фактически она убила всех своих родных и близких, упорно их унижая и подавляя своей волей.

– Но она же у вас уходит в рай в финале...

– Ну какой рай? Все герои в конце попадают в современное киевское метро. Такой странный хэппи-энд. И все рассказывают о своих трагических судьбах. И все уже просветленные, после смерти им ничто не страшно. «Врата» – кино о гибели постсовка, который умрет, но не сдастся. Эти люди – они непобедимы и невосприимчивы к переменам, в том числе к прогрессу технологий, они вырваны из новой реальности – и не изменятся, останутся такими навсегда. Грустная история...