А человека забыли...

Елена Скульская. Фото: Tairo Lutter

Мы все придумываем себе разные символы, а потом заполняем их более или менее удачным содержанием. Вот, например, множество изданий опубликовало заметку о женщине, решившей заключить законный брак с люстрой (наполняющей ее существование светом и надеждой?). Или другая женщина – попыталась выйти замуж за саму себя (закрепить на практике тезис о самодостаточности?) А Карл Лагерфельд (один из самых успешных в мире модельеров) купил отдельный самолет для своей кошки, чтобы она могла путешествовать, не стесненная присутствием других пассажиров (кошки нуждаются в одиночестве в полетах?), в частности, его самого; если он заведет вторую кошку, то в небе может появиться особая эскадрилья…

Иван Бунин с раздражением писал о «Вишневом саде» Чехова, упрекая драматурга в желании засадить всю Россию корявыми деревцами с мелкими цветочками; мы же не будем забывать, что Чехову перед смертью вовсе не было дела ни до каких садов. Как врач, Чехов, вероятно, ассоциировал любое дерево с материалом, из которого вот-вот будет сколочен его гроб. А с дачным образом жизни он связывал совсем другие две мечты – и обе не осуществились: иметь теплый сортир в доме, а не деревянный во дворе у забора, и чтобы ему готовили еду, отвечающую его представлениям о правильном питании туберкулезника. Еще ему хотелось, чтобы знакомые и друзья не ездили беспрестанно в гости к нему на дачу (хотя он сам же и зазывал их, но сходил с ума от своего гостеприимства и готовности приятелей откликнуться на него).

Весь центр Таллинна заполнен Чеховым. В Русском театре идет «Вишневый сад», в  Эстонском Драматическом театре идет «Иванов», только что прошла премьера «Вишневого сада», поставленного Эльмо Нюганеном в Городском театре. На последней премьере я спросила у прилетевшего на один день из Москвы Адольфа Шапиро, который много лет ставит в Городском театре и дружит с Нюганеном, не трудно ли было смотреть спектакль на эстонском языке? Адольф ответил:

«Особенность Чехова в том, что он на всех языках звучит привычно! Даже на китайском; я ставил в Шанхае «Дядю Ваню» и не чувствовал речевого дискомфорта».

То есть дело не в том, что вся Россия станет или должна стать бессмысленным, как люстра, вишневым садом, а в ритмике чеховских построений, которые, заставив забыть о символах, побуждают думать об одиночестве, и это одиночество он соглашается разделить с нами. Так бывает с музыкой, так бывает со стихами на иностранных языках, так, оказывается, и с Чеховым.

Сегодня главное лицо «Вишневого сада» – старый слуга Фирс, которого забыли в заколоченном доме. Уж если искать символику, то только в этом образе, в этом огромном темном пространстве земного шара, из которого никому не выбраться. И если в определенный период актер мечтает сыграть Гамлета, то, в конце концов, приходит к мысли, что великая роль, которую никогда не поздно сыграть – Фирс. В Городском театре сейчас эту роль сыграл Андрус Ваарик. Совсем, кажется, недавно мы видели в этой роли Лембита Ульфсака в Драматическом театре...

Ужасные помехи в голове 

Всего на два дня привозил в Таллинн тартуский LendTeater «Гамлета», показанного на Свободной сцене (Vaba Lava). Это в каком-то смысле моноспектакль Неро Урке, поставленный Яаном Тоомингом (на самом деле там участвуют маленькими ролями и другие актеры). Моноспектакль в том смысле, что все события происходят в больной голове Гамлета, безумного поэта: ему слышится сквозь помехи скрежещущей музыки голос отца, зовущего к отмщению; голос требует от Гамлета преступления, и принц – в моменты просветления –  сопротивляется ему.

Гамлет пытается привести свой разум в порядок, он берется читать книгу, но там ничего нельзя понять, там одни только «слова, слова, слова», из которых не извлечь смысла. Он гонит от себя Офелию, поскольку боится, что она поступит с ним так же, как поступила его мать, Гертруда, с его отцом, – предаст, выйдет замуж за его убийцу. А Офелия – настоящая сумасшедшая из палаты «психушки» – никакой нежной лирики про цветочки, совершенно новый образ, рожденный не столько Шекспиром, сколько постановщиком. Да и была ли Офелия на самом деле или только являлся Гамлету некий образ, символ?

Гамлет приближается к Клавдию, убийце отца, чтобы сразить его кинжалом, Гамлет прижимается к спине Клавдия, заносит оружие, но отступает, передумав, или отступает потому, что никакого Клавдия нет вовсе? Зато есть маски, полностью закрывающие лица, из-под масок доносятся слова, но так как сами маски неподвижны, то нет уверенности, что и слова произносятся их носителями. И Гораций не остается жить в финале, чтобы рассказать людям правду, а умирает вместе с Гамлетом, как одно из его видений…

Невозможно представить себе сегодня какой-нибудь театр без Шекспира: в Русском театре Гамлета только что исполнила Наталья Мурина (в реальном «моно» варианте) в поставке Татьяны Космыниной, весной в афише театра появится «Ричард III”...

Невозможно представить себе и какую-то пьесу Чехова без отсылки к Шекспиру – Лопахин в «Вишневом саде» советует Варе, как Гамлет Офелии, уйти в монастырь. И Варя, кстати, говорит, что будь у нее хоть немного денег, она бы непременно в монастырь ушла. Иванов в одноименной пьесе называет себя Гамлетом и проклинает себя за гамлетовскую неуверенность и невнятность поведения.

Лишне унижать читателя очевидностью, что и Шекспир, и Чехов – многогранны, но сегодня тема одиночества и непонятости звучит в  постановках их произведений все ярче. Забыли человека. Забыли человека, ни на кого не похожего, всем неприятного, всех раздражающего.

Согласно легенде, Шекпир любит играть роль Призрака. Яан Тооминг тоже играет Призрака.

Поэт в мире – это голос сквозь помехи жизни, это то, что мешает приспособиться к окружающему, это то, что нашептывает совесть, раскаяние. Люди, наделенные талантом, боятся совершать поступки, за которые Бог талант отнимает; присматривают за своей нравственностью, стыдятся, рефлексируют.

Талантливое полено

Оформил афишу Яану Тоомингу один из лучших сегодняшних фотохудожников Пеэтер Лауритс. Он сфотографировал лицо Неро Урке и поместил рядом человеческий череп, выполненный в жанре портрета. Жанр для черепа неуместный: послесловие к жизни, о котором мы не хотим думать.

Можно, наверное, сделать портрет полена, из которого папа Карло вырежет потом Буратино, и сказать, что это –  начало человеческой жизни или жизни любимого персонажа. Думаю, на свете есть много актеров, которым подошла бы роль этого полена. На роль черепа, в конце концов, годятся все, но не хотелось бы бесконечно любоваться этой сильнодействующей картиной фотохудожника.

...В эти дни, когда пахнет хвоей, глинтвейном, приперченным рождественским печеньем, хочется думать о чем-нибудь хорошем (только не вздумайте читать страшные рождественские рассказы Достоевского или Андерсена!). В эти дни приятно совершать бессмысленные и бесполезные покупки, приобретать подарки, включая тугие рулончики цветной бумаги для их заворачивания и яркие ленты для их завязывания. И обмениваться с родными, близкими и друзьями этими бесполезными вещами, с волнением разворачивать или с жадностью срывать обертку и непременно растроганно радоваться всему, что может оказаться в пакетике или коробочке и осознавать попутно, что жизнь совсем не так печальна и коротка, как казалось еще утром, и утирать сладкие сентиментальные слезы, которые непременно наворачиваются на глаза по законам мелодрамы.

И почувствовать, что кому-то хуже, чем тебе, и позвонить этому (совершенно одинокому, скорее всего, неприятному) человеку, наговорить нежностей и догадаться (не без легкого, скромного тщеславия) что ты и сам куда добрее и терпимее, чем думают о тебе окружающие, что твое поведение, по сути, лишь избранный тобой жанр, а не проявление истинного нутра, что и ты беззащитен и слаб, а вовсе не победителен.

Всё вместе – не очень большая хитрость. Душа обязана не только трудиться, то есть – страдать. Но и отдыхать, то есть – благоденствовать. Хочется, повернувшись спиной к театральным подъездам, отвернувшись от киноэкранов с хорошими фильмами, захлопнув достойные книги, пожелать тепла и благоденствия всем людям под Рождество и Новый год.