Ахто Лобьякас: наш стратком похож на идеологии массовой мобилизации 1930-х годов

Ахто Лобьякас. Фото: Kanal 2

Эстонский стратком (стратегическая коммуникация – ред.) – смесь фантастики Айзека Азимова и идеологий массовой мобилизации 1930-х годов, пишет Ахто Лобьякас.

Шведский премьер-министр Стефан Левен заявил на выходных, что создаст при правительстве ведомство психологической защиты. Эстония годами говорила о психологической защите, но без видимых результатов. Однако на прошлой неделе делу и у нас дали официальный ход, когда правительство решило увеличить в несколько раз финансирование стратегической коммуникации (до 800 000 евро в год).

За внешне похожими начинаниями скрываются совершенно разные исходные позиции. Швеция обеспокоена тем, что общество подвержено влиянию, Эстония же – тем, чтобы влиять на свое общество. Пресс-релиз шведского правительства гласит, что в защите нуждаются открытое общество и демократия. Ссылаются на вмешательство России в выборы в других странах (в Швеции они пройдут в сентябре).

У психологической защиты есть две стороны: во-первых, забота о том, чтобы во время кризиса государственная коммуникация с жителями продолжала работать; во-вторых, это поддержка и предложение консультаций для партий, СМИ и площадок соцсетей, чтобы они могли распознать опасность и нейтрализовать ее. В качестве отдельной цели отмечается необходимость защищать журналистов и народных представителей от давления и угроз.

Эстонский стратком остается комбинацией фантастики Айзека Азимова и идеологий массовой мобилизации 1930-х годов. С одной стороны, советник правительства по стратегической коммуникации Мартин Яшко заявляет в Postimees, что необходимо получить исчерпывающий обзор того, что говорят об Эстонии, каковы общие тренды и кто может руководить этим процессом. Не хватает лишь знакомого по «Основанию» Гэри Селдона, и не кажется невозможным намерение с помощью дружественных иностранных журналистов начать самостоятельно формировать представление об Эстонии. Как это выглядело бы на практике, этого наши нынешние стратеги нам не говорят.

Головоломных задачек, ждущих страткомовских решений, хватает. Взять хотя бы выступление министра юстиции Урмаса Рейнсалу на Vikerraadio, сносить ли и как советский мемориал на Маарьямяги. Действующий под эгидой Кайтселийта Propastop немедленно упрекнул российские порталы в распространении тенденциозной информации.

Решения, естественно, не приняли, но даже каждый разбирающийся в СМИ школьник знает, какую новостную ценность имеют слова, оброненные министром. Что стал бы делать с этим стратком стоимостью 800 000 евро: будет цензурировать министра или отправится воевать (куда?) с российскими ветряными мельницами?

Яшко & Co  должны сказать спасибо, что у нас не произошло ничего подобного тому, что случилось в Литве, где писательница, исследовавшая Холокост, непродуманно сказала что-то плохое о лесных братьях. Тираж ее последней книги был уничтожен, в обществе она стала изгоем. О случившемся написала статью в New Yorker наша любимая колумнистка Маша Гессен, отозвавшись о Литве как о маленькой злобной нацистской стране. Кого привлекать к ответственности, как отвечать? Кто-то догадается спросить: есть ли смысл страткомовцам вообще пытаться на что-то отвечать?

Еще хуже вторая сторона страткома. Чиновники должны исходить из рамочного документа, одобренного в Рийгикогу в прошлом году, “Основы эстонской политики безопасности”. В несколько раз чаще, чем “демократия” и “открытость”, там звучат слова “единство”, “целое”, “доверие”. “Стратком” определяется там как передача государственного мессиджа обществу, за основу взяты ценности, выраженные народом в демократическом диалоге. Основной целью страткома называется большая сплоченность общества. Чем больше читаешь, тем более запутанным и зловещим все кажется.

Яснее становится, если сравнить со Швецией. Идеология эстонского страткома, кажется, боится вражеской пропаганды, которая угрожает разбавить “жизненно важные телесные жидкости” народа, если вспомнить, как Стэнли Кубрик описывал времена холодной войны. Швеция боится нападения на демократию и свободу слова. Какие вопросы – такие ответы.