Любовь во время «Аритмии»

Олег (Александр Яценко) и Катя (Ирина Горбачева): за секунду до истерики. Фото: Кадр из фильма

На эстонские экраны вышла «Аритмия» – один из лучших российских фильмов прошлого года, картина, от которой веет нескончаемым теплом и пониманием, пишет журналист Николай Караев.

В любом кинематографе – что голливудском, что российском – между сонмом одноликих блокбастеров и пестрым разнобоем фестивального кино есть тонкая прослойка фильмов о людях, таких, как вы и я. Эта прослойка, в свой черед, делится на режиссеров, чьи имена у зрителей на слуху – братья Коэны, ранний Никита Михалков – и, грубо говоря, второй эшелон, прекрасное ископаемое меньшинство, которое хочет снимать и снимает нормальное кино для широкого зрителя. В лучшем мире, не испорченном «тем, что оскорбляет человеческий ум», именно это меньшинство стало бы флагманом кинематографа – но увы. Режиссеры этой прослойки внутри прослойки публике почти не известны, хотя премиями они одарены и критиками замечены: на Западе это, скажем, Александр Пэйн и Кен Лоуч, а в России – Борис Хлебников.

Гимн обычной жизни

До «Аритмии» Хлебников снял пять полнометражных фильмов, включая комедию «Пока ночь не разлучит» (ее название мало кто помнит – в отличие от дуэта Анны Михалковой и Дуни Смирновой с репликой «Мы ели беляши!») и социальную драму «Долгая счастливая жизнь». Хлебников давно доказал, что умеет делать разное кино. «Аритмия», судя по СМИ, может стать для режиссера прорывом: критики хором называют ее лучшим российским фильмом 2017 года. Вопрос только – прорывом куда. При нынешней киносистеме пространство для картин вроде «Аритмии» ограничено – что парадоксальным образом и обеспечивает их создателям необходимую степень свободы.

«Аритмия» – нормальное кино, если под нормой понимать жизнь среднестатистических людей. Прочий кинематограф построен на исключительности или героев (супермены и джеймсбонды всех мастей), или зрителей («кино не для всех»). «Аритмия» же – гимн обычной жизни.

Она рассказывает о враче «скорой» Олеге (Александр Яценко, кажется, любимый актер Хлебникова) и его жене, враче приемного отделения Кате (Ирина Горбачёва). Это самые обычные врачи, и работают они в обычной больнице обычного российского провинциального города, в котором, как водится, есть улица Космонавтов, пробки и спальные районы. Окружают героев не маньяки, не политики, не шпионы, а другие обычные люди. И терзают героев обычные проблемы: жизнь и работа такие, что он всё чаще пьет и уходит в себя, а она понимает, что он ее уже не любит и нужно разводиться. И всё это – без особой драмы на охоте или там на болоте. Никого не убьют, не изнасилуют, даже не предадут...

Такой, короче говоря, российский неореализм, от которого веет нескончаемым теплом и пониманием. Дело еще и в том, что такое нормальное кино – редкость, потому что возможно только в условиях устоявшегося быта. В России 90-х оно выглядело бы лживым – тогда были времена «Брата» и «Улиц разбитых фонарей», и можно было показывать их прямо или от них убегать.

Конечно, и «Аритмию» можно посмотреть как эскапистскую картину: нет тут ни слова об Украине, Сирии, пропаганде (у героев дома нет ни телевизора, ни радио, да и некогда им, работать надо). Да, это совсем не «Нелюбовь» Андрея Звягинцева, снятая в жанре социального диагноза. Борис Хлебников создал своего рода антитезу «Нелюбви»; «Аритмию» можно было бы назвать «Любовь». Это не значит, что какой-то фильм лучше или хуже – нет, искусство только тогда искусство, когда оно разное.

Однако же очевидно, что по таким картинам, как «Аритмия», все явно истосковались и изголодались.

Долететь до другой галактики

Конфликт тут, собственно, идет именно от перебоев в нормальной жизни. Врачи «скорой» и отделения экстренной медицины в принципе стоят на границе миров – что в бурной России, что в гордых США, что в тихой Финляндии. Тут и пациенты, которых надо как-то спасать, невзирая на нехватку ресурсов, и смерти, в которых ты можешь быть виновен, и безумцы, придумывающие себе болезни, и пьяные драки – эти друг дружку калечат, а ты их тут же вытаскиваешь из небытия, – и сектанты, отказывающиеся от переливания крови...

Российская специфика, безусловно, присутствует. Любопытно сравнить одну и ту же коллизию – сектант уговаривает больного родственника отказаться от переливания – у финнов и россиян. В финнском сериале «Пульс», невзирая на зубовный скрежет врачей, всё заканчивается летально: пациент поддается на уговоры и гибнет. В «Аритмии» Олег попросту отшвыривает женщину, которая уговаривает не лечиться свою мать, и говорит: «Еще раз подойдешь – в табло получишь». Иногда, чтобы спасти, нужно оттолкнуть, нагрубить, нарушить предписания, заработать штраф, рискнуть местом работы. Иногда, чтобы спасти, нужно немного разрушить самого себя.

Олег от такой безысходности замыкается в себе – и хрупкий мостик между супругами рушится в пропасть.

«Я так не могу! – кричит Катя. – Ты живешь в какой-то другой галактике, до которой я устала лететь! У меня закончились бензин, вода, еда, желание – а твоей галактике просто все равно, долечу я или нет...» Оба актера в главных ролях, к слову, великолепно играют даже не словом и действием, а молчанием. В фильме есть сцены, в которых лицо Ирины Горбачёвой неподвижно минуту или две – и эта неподвижность такова, что бьет, может быть, куда сильнее всего остального.

Потому что жизнь не удается, и что тут скажешь? Когда всё против тебя: и заедающий быт, и холодеющая влюбленность, и безденежье, и бесперспективняк, и убивающая тебя работа (на которой новый начальник проповедует врачам «скорой»: «Главное – не чтобы человек не умер у тебя, главное, чтобы он не умер под тобой. Доставляешь его в стационар, там другие врачи, вот под ними он пусть и умирает»). «Аритмия» и построена как аритмичное повествование: работа, дом, работа, дом, работа; сон, беготня, попойка, сон, опять беготня... О таком можно было бы снять мощную чернуху а-ля Балабанов. Но Хлебникова чернуха не интересует.

Он снимает «Аритмию» совсем о другом: если чуть отдышаться, разобраться в себе и других, задаться целью определить приоритеты; если пусть не любить, но хотеть любить – всё будет.

Вот так просто. Одну сцену фильма, наверное, все-таки можно воспринять как метафору: «скорая» стоит как вкопанная, потому что куча машин в пробке заехала на выделенную полосу, и фельдшер (Николай Шрайбер) выбегает из машины, чтобы криками, жестами, матом и уговорами расчистить путь. Так ведь и в момент кризиса. Наверное, любые препятствия можно убрать, если знать, ради чего ты всё это делаешь – чтобы кого-то спасти.