Можно ли "говорить сердцем", когда тебя бьют молотком?

Сцена из спектакля "Лед". Фото: Театр фон Краль

"Артисты будут подходить к вам, обнимать вас, просить вас стать их сестрой или братом. У каждого из них – роман русского писателя в руках", - описывает свои впечатления от новой постановки в эстонском театре Елена Скульская.

Все артисты – в белоснежных одеждах, на полу зала – белоснежный круг; с потолка свисает огромный сияющий кусок льда; подтаявшие капли медленно отделяются от ледяной глыбы и постепенно образуют небольшое озерцо, в котором можно вымочить одежду, подползти на коленях к глыбе льда и прижаться к ней. И тот, кто соединился со льдом, становится братом или сестрой сообщества, где разговаривают сердцами, а не словами.

На сцене звучит английская речь, эстонская, финская, но слова, по сути, не имеют значения, вы можете не понимать их. Вы обязаны что-то почувствовать сердцем. Артисты будут подходить к вам, обнимать вас, просить вас стать их сестрой или братом. У каждого из них – роман Владимира Сорокина «Лёд» в руках, они читают оттуда строки, прижимают книгу к груди. Они раздеваются (иные обнажаются совершенно) и обретают покой и счастье в объятьях льда.

Глыбу льда актеры пытаются разделить на осколки счастья: они сверлят ее дрелью, ковыряют ножами, врезаются в нее ледорубами; они запихивают друг другу в рты кусочки льда, делятся льдинками со зрителями, проводят эксперименты по глубинному проникновению в сущность льда: подсоединяют друг к другу проводки; иногда проводки попадают в воду, тогда испытуемого бьет током, и он умирает, но это не страшно, главное - продолжать эксперимент…

Фото: Театр фон Краль

Спектакль-медитация создан Театром фон Краль в содружестве с финским театром Klockriketeatern, режиссер – Эсси Ряйсянен.

Постановщик решил прислушаться к словам самого Сорокина, который заявил в одном из интервью: "«Лёд» – это реакция на разочарование в современном интеллектуализме. Цивилизация разрушает. Люди как-то теряют себя. Они становятся фигурами внешних технологий во всем, начиная с еды и кончая любовью. Ощущается тоска по первичному, по непосредственному. Мы живем в паутине опосредованности. “Лед”— это не роман о тоталитаризме, а роман о поисках утраченного духовного рая».

Надо сказать, что путь к раю в романе довольно труден: людей ловят, бьют по грудной клетке ледяными молотками и кричат им при этом, чтобы они "говорили сердцем". Одних просто забивают насмерть, у других сердце как-то особенно содрогается; этих оставляют, потому что они "проснулись". Проснувшиеся должны объединиться, тогда земля исчезнет, и все превратятся в лучи света.

Тексты Сорокина на сцене

Владимир Сорокин – мастер фабулы — железного каркаса, на который надеваются слова. Герои обрисованы столь точно и ярко, что чтение вслух вполне может заменить постановку с хитроумными мизансценами. Очень интересно была прочтена (или разыграна, что почти одно и то же) «Настя» Владимира Сорокина во время Лаборатории в Русском театре Тимуром Шарафутдиновым.

В узком пространстве, сидя друг напротив друга, актрисы, читая страницу за страницей, представляли себе текст не как событие и действие, а как описание смутного сна, который не зависит от того, кому он снится и не может подвергаться моральной оценке. Сон не может быть сопряжен со стыдом или раскаянием, даже ужас в нем опосредован, и беззащитный спящий защищен от событий именно своей бесправностью наблюдателя кошмара. Юную девушку зажарили и съели ее родные, совершили ритуал, к которому готовились с рождения Насти, Настя сама ждала этого великого дня и мечтала о нем. Прелесть воплощения была в мирном чтении на лавочках, словно странница из «Грозы» Островского задушевно рассказывала о том, что есть страны, где живут люди с песьими головами.

И, напротив, попытка Марка Захарова создать в Ленкоме полноценный спектакль из «Дня опричника» и «Теллурии» Сорокина обернулась мелодраматической сказкой, в которой сценически неправдоподобно одно событие переходит в другое. Проза Сорокина не хочет и не может превратиться в пьесу, поскольку его герои при всей их очевидной, наглядной зримости не являются людьми: они – монстры, уродцы из кошмаров, моментально исчезающие при пробуждении.

Невозможно поставить на сцене «Превращение» Кафки, где герой становится насекомым, ибо ужас кошмара состоит именно в его непредставимости наяву. В свое время пластичный Константин Райкин попытался сыграть это самое насекомое, прыгал по сцене лягушкой, – было неловко.

Лед взрывается

В финале спектакля Театра фон Краля глыба льда взрывается, осколки рассыпаются по сцене; на экране возникает город, по которому идут незнакомые люди, идут спиной к нам. Кто знает, может быть, они – наши браться и сестры, с которыми нам предстоит взяться за руки?

На английском и эстонском возникают титры, в них говорится о бренности человека и о вечном движении воды и света…

Мне кажется, что подобные эксперименты воспитывают (во всяком случае, в молодом зрителе) уважение к безграничным возможностям театра, точнее, даже не совсем театра, а взаимодействующих с ним искусств – инсталляций, коллажей, видео-арта. Актеры, прижимающие к груди толстенный роман – уже зрелище приятное и поучительное, можно даже сказать – редкое и притягательное.

Но самое главное – отстранив, отринув от себя все «коварство» жесткого и жестокого Владимира Сорокина, авторы «Льда» создали произведение трогательное и доброе, дружественное и нежное, и зрители долго не отпускали актеров, вновь и вновь вызывая их на поклон, словом, было создано чувство родства и приязни, что и оставило приятное послевкусие.

Если вы решитесь пойти на этот спектакль, то, и правда, совершенно не обязательно знать какой-то из звучащих на сцене языков…