"Дышать там было трудно из-за строительной пыли и духоты, и я часто жаловался матери на удушливый и дурной запах гниющего тела", - вспоминает свое сталинградское детство Эдуард Очагавиа. "По дороге везде валялись окровавленные трупы красноармейцев и немецких солдат с оторванными ногами и руками", - рассказывает двоюродная сестра Эдуарда Наталия (Тала).
Их отца, американского инженера испано-баскского происхождения Лоренса Очагавиа пригласили в Советскую Россию в 1923 году участвовать в индустриализации страны. Вплоть до начала войны он работал на первом заводе такого типа в СССР - Сталинградском тракторном заводе (СТЗ). В 30-е годы он получил звание "ударника производства" и "Героя Труда".
Одно из самых масштабных сражений Второй мировой - Сталинградская битва началась в июле 42 года и завершилась 2 февраля 1943 года. Эдуард Очаговиа более 20 лет вел программу "Ваше здоровье" на Русской службе Би-би-си под псевдонимом Эдди Лоренс. Мы приводим рассказ Эдуарда Очаговиа и его сестры о тех страшных днях.
Уже в июле 1942 года были спорадические налёты и бомбёжки города - в основном промышленных предприятий. Убаюканные советской пропагандой о могуществе Красной армии и "сталинских соколов" в небе, жители Сталинграда не верили, что немецкие фашисты смогут добраться до города на Волге. Организованной массовой эвакуации гражданского населения не было. Впопыхах начали прежде всего эвакуировать оборудование промышленных предприятий, а о людях забыли. Где-то в начале августа 1942 года спохватились и о людях и начали в спешке готовить эвакуацию семей сотрудников СТЗ, но было уже поздно.
Мое первое личное знакомство с войной произошло в начале августа 1942 года.
Связано это было с провалившейся эвакуацией семей СТЗ из города. Немцы узнали о подготовленном на окраине Сталинграда железнодорожном составе для эвакуации наших семей и начали бомбить железнодорожные пути и поезд нашего состава. В панике люди стали выскакивать из вагонов и искать убежище в открытой степи.
Помню, как мы с отцом, матерью и бабушкой под обстрелом немецких самолетов искали в степи любое укрытие от пуль истребителей. Отец со знакомыми по заводу вскоре увидели небольшую балку и стали укрывать её какими-то досками, ветками растений и кустами "перекати-поле" - сухим степным кустарником шаровидной формы. Семья уселась в этом овраге, а меня поместили между ног матери.
Вдруг на бреющем полете к нам стал приближаться немецкий истребитель. Мать закричала: "Эдик закрой глаза" и рукой прикрыла мне лицо. Будучи ребёнком любопытным, я сквозь пальцы матери увидел летевший очень низко истребитель с пилотом в защитных очках. Над нами прогремел звук авиамотора и приглушенная трескотня пулемета истребителя. Пули просвистели мимо. Самолет сделал ещё несколько заходов на наше убежище, затем всё затихло. Мы вышли из балки и направились обратно в нашу квартиру в поселке СТЗ.
Оглянувшись, мы увидели горящие вагоны эшелона, вывороченные рельсы и дымящийся разрушенный поезд.
В августе в Сталинграде обычно стоит солнечная теплая погода. Небо чистое и бледно-голубое. В спокойные от бомбёжек дни я любил сидеть у окна в нашей квартире на третьем этаже и наблюдать за воздушными боями нашей и немецкой авиации. Мне особенно запомнился один такой бой в августовском небе над Сталинградским тракторным заводом. С аэродрома близи города в воздух поднялись три биплана, по форме напоминавшие мне этажерки, - так мы тогда называли такие самолеты.
Они медленно приближались к трём блестящим точкам немецких самолетов. Вскоре из садика около нашего дома начали бухать зенитки, и в голубом небе в районе самолетов появляться "ватные шарики" - результаты разрыва зенитных снарядов, а до меня стали доноситься от этих взрывов звуки легких хлопков.
Во время одного из таких боёв в небе появилась тёмная дымящаяся точка. Она стала кружиться по спирали, оставляя длинный хвост дыма после себя, а затем скрылась в ближайшем лесу. Из нашего поселка выехали две машины скорой помощи - крытые полуторки зеленого цвета с красными крестами на борту. Машины со звуком колоколов направились в лес, откуда в небо вздымались клубы дыма от упавшего самолета.
Моя двоюродная сестра Наталия (Тала), которой в 1942 году уже исполнилось 14 лет, прекрасно помнит, как с 23 августа почти ежедневно на город начали сыпаться бомбы, то есть фашистская авиация начала проводить, так называемые ковровые бомбёжки с целью полного захвата города.
Тала в своих мемуарах вспоминает, как неподалёку от их дома немцы разбомбили нефтехранилища. Всё вокруг было охвачено огнём и черным дымом. Огонь распространился к Волге. Горящая нефть и мазут сползали с крутых берегов в реку, и казалось, что горит сама Волга.
Переправу через реку немцы ежедневно бомбили, а наши саперы ночью переправу восстанавливали и перевозили по ней артиллерийские орудия, военное снаряжение и боеприпасы. Ночью на баржах и через переправу на левый берег реки бегут люди из города. А наутро после очередной бомбёжки в реке плавают трупы солдат и гражданских, сумки, чемоданы и личные вещи людей.
Сестра мне позднее рассказывала, как одна из её соседок решила рискнуть и перебраться на другой берег Волги. Она ушла с сыном и захватила с собой красивую охотничью собаку. Что случилось с соседкой и её сыном - неизвестно, но собака прибежала обратно домой.
В конце лета 1942 года немцы захватили большую часть города, шли уличные бои, и лишь прибрежные районы Волги, где были расположены Сталинградский тракторный завод, завод "Баррикады" и металлургический завод "Красный Октябрь" оставались пока ещё не захваченными немецкой армией.
В начале сентября большая часть города была в руинах из-за систематических "ковровых" и прочих бомбёжек, люди ютились в подвалах, в городе отсутствовало водоснабжение, электричество, газ и отопление. Наша семья с Лоренсом в спокойное от бомбёжек время сидела у примуса в спальне, где бабушка готовила какой-то суп, который она называла "затирка". Это была какая-то мутная водица, без запаха и вкуса, рецепт которой вы не найдёте ни в одной поваренной книге. По рассказам бабушки ушлые люди за углом на улице иногда предлагали "говяжьи" котлеты, но она всегда делала странное лицо, когда говорила об этом, и намекала на мясо человеческих трупов. В городе к осени исчезли все виды домашних животных.
В дни бомбёжек мы не вылезали из бомбоубежища - подвала в нашем доме, который всегда был набит битком детьми, ранеными военными и больными местными жителями. Среди раненых я часто видел знакомых мне детей по детскому саду. Они лежали на полках с забинтованными руками, ногами или окровавленными повязками на голове.
Дышать там было трудно из-за строительной пыли и духоты, и я часто жаловался матери на удушливый и дурной запах гниющего тела. Никаких антибиотиков в те времена не было и в помине.
Самыми дефицитными товарами в то время были соль, хлеб, сахар и… спички. Правда, народ быстро приспособился к получению огня методами каменного века: в металлическую трубочку малого диаметра вставлялся фитиль из хлопковой ткани или какой-нибудь иной сухой ткани. Эта трубочка прижималась к одному кремнёвому камню, а другим кремнем высекалась искра, которая разжигала фитиль.
В сентябре мы потеряли связь с Талой и её матерью. Как выяснилось позднее, немцы захватили их часть города, и мы не знали, что с ними случилось.
К нам в кухню стали залетать мины и, когда одна мина влетела в одно окно и взорвалась в противоположном углу кухни, Лоренс на ломаном русском языке заявил: "Кватит, немец нас будет сдес убиват, надо укодит, на друкой берек, в степ".
В середине сентября 1942 года мы покинули нашу квартиру, захватив с собой лишь самое необходимое, и по окопам начали пробираться к переправе на Волге.
У переправы было настоящее столпотворение: солдаты с оружием, какие-то пушки, пулеметы, раненые, больные, местные жители с чемоданами и котомками, дети.
Кругом взрывы, крики, ругань, запах пороха и гари. В реке время от времени вздымаются столбы воды от взрывов снарядов. В этой буче отцу как-то удалось уговорить шофера одной военной машины взять нас с собой на баржу, отправлявшуюся на левый берег. Несмотря на обстрелы немецкой артиллерии и авиации, нам посчастливилось живыми добраться до противоположного берега Волги и уйти в степь.
С этого момента мы окончательно утратили надежду на связь с Талой и её матерью и считали их погибшими или без вести пропавшими в ходе Сталинградской битвы.
Добравшись до левого берега Волги, мы на двухколесной тачке, сооружённой отцом из досок и колёс, валявшихся в степи на левом берегу, совершили длинный переход по волжской степи на север. Сначала мы добрались до деревни Новая Полтавка, где и провели осень и всю зиму 1942 года.
Зима 1942-43 года в этих краях была очень холодной (-40 С), голодной и вшивой - в буквальном смысле слова. Местные жители в деревнях волжской степи с опаской относились к "сталинградским беженцам" утверждая, что "все они тифозные", распространяют всякие болезни, а иногда и грабят местное население.
Кровососущие вши и клопы действительно были чумой в ту зиму и в свободное от работы время главным занятием в те дни было уничтожение нательных, головных и постельных паразитов. У моей матери той зимой обострился туберкулёз легких, подхваченный ещё в Сталинграде в начале войны. У меня в ту зиму развился страшный авитаминоз и всё тело покрылось фурункулами, от которых меня "лечила" бабушка какими-то травяными отварами, в основном из полыни. Шрамы от карбункулов у меня сохранились до сих пор.
Положение несколько улучшилось лишь после того, когда семья перебралась из Новой Полтавки весной 1943 г. в Ней-Колонию - поселение волжских немцев, из которого НКВД изгнало всех жителей Указом Президиума Верховного Совета СССР ещё в сентябре-октябре 1941 года. Для нашей семьи эпопея "Сталинградской битвы" закончилась именно здесь, в поселении Ней-Колония в начале 1943 года.
Судя по воспоминаниям моей двоюродной сестры Наталии (Талы), её мучения в сентябре и последующей осенью и зимой 1942-43 года были еще более ужасными. В начале Сталинградской битвы она с матерью, как и мы, большую часть времени проводили в бомбоубежищах разных полуразрушенных домов в их районе города.
В одном из подвалов бомба пробила все этажи и упала на их кровать с пожитками, но не взорвалась. В подвале возникла паника: никто не знал, что делать, пришлось всю ночь провести в компании с мрачным сюрпризом.
А наутро вдруг распахнулись металлические двери подвала и немецкие солдаты, как пишет она, с "засученными рукавами и с автоматами в руках" ворвались в бомбоубежище и начали кричать "Аус, Аус" и выгнали всех на улицу.
На улице шли бои, "кругом дым, крики и стоны раненых, взрывы мин и снарядов".
Растерянные они побежали в сторону СТЗ, который по слухам разных людей в подвале, немцы ещё не взяли.
Как пишет моя двоюродная сестра, по дороге везде валялись окровавленные трупы красноармейцев и немецких солдат с оторванными ногами и руками.
Им удалось укрыться в подвале "дома профессуры" на западной окраине города, но вскоре немецкие солдаты их обнаружили и там и выгнали всех на поверхность, организовали в колонну и под конвоем погнали их вместе с русскими военнопленными в сторону г. Калач-на-Дону.
До Калача они не дошли, а остановились на привал в местечке Гумрак, примерно в 10-12 км от Сталинграда. Здесь Тала с матерью и семья Шемберг прикорнули под деревом, а когда проснулись, то увидели, что колонна уже ушла, а они остались одни, брошенные в донской степи около поселка Гумрак. В конце сентября в этих местах шли проливные дожди.
Через какое-то время к растерянной группе беженцев подошел появившийся из замаскированной балки-блиндажа немецкий офицер и предложил спуститься в балку заявив, что иначе вы здесь погибнете под миномётным огнём русской армии, мол вас здесь "пуф-пуф, капут".
Так, моя сестра Тала с матерью оказались вместе с русскими военнопленными и охранявшими их группой немецких солдат в землянке-блиндаже в районе поселка Гумрак, где и провели страшную зиму 1942-43 года.
Как вспоминает Тала, морозы стояли жуткие, в землянке была единственная печка-буржуйка, в которой тлело бревно, найденное в степи. Вокруг неё грелись в основном немецкие солдаты. Воды не было, поэтому немцы заставляли Талу собирать снег сапёрной лопатой в разбитое корыто, а затем растапливать снег где-то в добытом ведре и, таким образом, получать "питьевую воду".
Позднее в землянку начали прибывать новые группы немецких солдат и предъявлять дополнительные требования к русским женщинам-беженкам: чистить землянку от мусора и грязи, "штопфен" (штопать и зашивать) их рваные носки, стирать их вшивое бельё, а чем и как - их не интересовало.
Часто свои требования они сопровождали угрозой, один немец даже грозился финкой наказать Талу, потому что она была слишком строптивой.
Дров в степи не было, иногда в окопах она находила доски, палки, этим и топила печку-буржуйку, чтобы выпарить их вшивое бельё. За работу немцы давали кусок хлеба.
В декабре-январе 42-го был страшный холод и голод. Одолевали вши, причем, не только на белье, но даже и на верхней одежде. Вокруг непрерывно разрывались бомбы и мины и, судя по поведению немцев, чувствовалось, что они оказались в окружении. Кольцо окружения сжималось. Их землянка и все ближайшие были забиты отступавшими немецкими солдатами. Тала с матерью опасались, что немцы их выгонят из землянки, а это уже верная смерть под снарядами и на 40-градусном морозе.
Однажды, в конце января один немец даже угрожал Тале своим пистолетом - прикладывал дуло пистолета к голове и кричал, что завтра придут русские и всех вас, указывая на беженцев, уничтожат: "пух-пух и капут".
В те январские дни голодали все: и беженцы, и немцы. Продуктов не было, немецкая авиация не долетала до района Гумрака, поставки продуктов прекратились. Ходили слухи, что в румынской армии, воевавшей на стороне немцев, были случаи каннибализма.
В один из первых дней февраля, все немцы, как по тревоге, выскочили из землянки. Остались лишь только их ранцы. И вдруг наступила необычная тишина: затихли взрывы снарядов и даже замолкли "катюши". В этой тишине, как пишет Тала, мы услышали странные отдалённые звуки, напоминающие плач ребёнка: "у-у-а, у-у-а". Звуки приближались всё ближе и ближе, и мы стали отчетливо различать протяжные крики: "Ура-Ура-Ура"! Мы сидели в землянке, притихшие как мыши.
Вдруг в нашу землянку вбежал какой-то немецкий солдат с автоматом, повернулся к нам и воскликнул "метхен", бросил автомат у входа, и лёг на землю. Минуту спустя снаружи раздался голос по-русски: "Кто там?" Мать Талы ответила: "Здесь русские и нерусские". В землянку ввалился красноармеец в белом маскировочном халате поверх тулупа с автоматом, увидел немца и приказал ему встать. Тот ответил: "Нихт ферштейн". "Ничего, сейчас поймёшь!" - ответил красноармеец, вывел его из землянки и тут же застрелил. Потом он вернулся к нам, дал нам буханку хлеба, выскочил из землянки и побежал дальше…
Бои в районе в районе Сталинграда затихли примерно 2 или 3 февраля 1943 года.
Изредка продолжала слышаться отдалённая канонада, а Тала с матерью продолжали жить в теперь уже собственной землянке вплоть до апреля месяца.
