/nginx/o/2018/02/28/7647931t1hed38.jpg)
Тартуский театр Vanemuine радует нас постановкой одного из самых популярных, да что там – попросту лучших мюзиклов мира: «Отверженные» Клода-Мишеля Шёнберга и Алена Бублиля по мотивам романа Виктора Гюго. О постановке рассказывает журналист Николай Караев.
Мюзиклы – дело тонкое, особенно знаменитые; даже Vanemuine они даются не всегда. «Кабаре», поставленное в 2012 году, увы, стерлось из памяти почти сразу – то ли тон был взят неверно, то ли темп хромал, в общем, что-то не совпадало, а несовпадение в таких случаях фатально. В «Кабаре», кроме прочего, бьется сильный социальный нерв – это ведь не столько история любви, сколько история становления нацизма, – а у Эстонии с этой проблематикой свои, особые отношения. «Отверженные», они же «Мизерабли», тоже предельно социальны, однако с Июньским восстанием 1832 года в Париже нам солидаризоваться все-таки куда легче – слишком давно это было, напрямую нас не касалось, да и борьба униженных и оскорбленных за свои права – вечная тема. Несмотря даже на красный флаг, которым постоянно машут на сцене. И то сказать: любую попытку показать на эстонской сцене, что красное – далеко не всегда черное, следует только приветствовать.
Финский постановщик Самуэль Харьянне перенес «Отверженных» на сцену Vanemuine, что называется, почти дословно (стоит добавить – если сравнивать с самой распространенной, английской версией, а не оригинальной французской). Вообще, ждать от таких постановок каких-то новшеств не стоит – как правило, правообладатели очень чутко наблюдают за тем, чтобы отклонения в разных постановках были минимальными. Естественно, и вся музыка, и порядок песен остались теми же; естественно, эстонский перевод был сделан с английского с самыми минимальными разночтениями в угоду эквиритмичности.
До тартуских «Отверженных» были еще таллиннские, 2001 года, поставленные Георгом Мальвиусом. У этих двух спектаклей есть определенная преемственность: часть актеров перекочевала из одной постановки в другую, невзирая на мостик в 17 лет. Марко Матвере и там, и тут играет инспектора Жавера; Койт Тооме, ранее бывший Мариусом, теперь – Жан Вальжан; Эле Миллистфер из Эпонины сделалась Фантиной, а Мария Листра, в 2001 году изображавшая маленькую Козетту, теперь играет и поет Козетту взрослую.
Премьера постановки Vanemuine состояла в ноябре 2017 года в Тарту, в столицу Эстонии мюзикл привезли только в феврале – и еще привезут в мае. Исполнители почти всех ролей в «Отверженных» дублируются: Жана Вальжана поет как Койт Тооме, так и Микк Саар, Жавера – и Марко Матвере, и Тамар Нугис. В версии, которую довелось увидеть автору этого текста, главные роли исполняли как раз менее звездные Саар и Нугис – и делали они это, надо думать, не менее замечательно, чем Тооме и Матвере. Особенно теплые слова хочется сказать в адрес Эле Миллистфер в роли Фантины – в вокальном плане это было ровно то, чего ждешь от постановки мирового уровня, – а также дуэта Кайре Вильгатс и Ханнеса Кальюярва как мадам и мсье Тенардье, на долю которых выпадает самое сложное драматическое превращение мюзикла: из комической пары в чудовищ, не теряющих, впрочем, некоторой комичности.
Другие образы в эстонском исполнении кажутся чуть сглаженными, лишенными французского темперамента. В случае с Жаном Вальжаном это еще можно списать на то, что его духовные поиски по необходимости даны в мюзикле пунктиром. Жавер у Тамара Нугиса получился выразительным благодаря скорее костюмам – в какой-то момент он появляется в очень стильном плаще и высоком котелке, несколько ломая образ сухого полицейского, всю жизнь положившего на обеспечение торжества законности и забывшего о милосердии. Чуть более задевает отсутствие страстности в революционерах – в том числе в Анжольрасе (Расмус Кулль); все-таки гимн «Слышите, как поет народ?» стоит исполнять так, чтобы всему залу захотелось вскочить и в едином порыве запеть вместе с артистами.
Мариус (Каарел Тарго) здесь простоват и, пожалуй, слишком инфантилен – то есть составляет идеальную пару с Козеттой (Мария Листра); не очень понятно, как его такого могла полюбить сорванец Эпонина (Кярт Антон), еще одна крайне удачная роль этой инкарнации мюзикла. Когда Эпонина, умирая на баррикаде, поет знаменитую прощальную песню «Капельки дождя», слезы и правда выступают на глазах.
В целом, однако, ни сюжет, ни исполнение особых сюрпризов преподнести не могут – то и другое вполне отвечает ожиданиям, что уже можно занести в безусловный актив постановки. Главный сюрприз тут – сценография, та область, в которой художник Кармо Менде смог хоть немного разгуляться. Все события в буквальном смысле слова вертятся вокруг гигантского колеса, положенного плашмя в центр сцены. Временами половина этого колеса встает перпендикулярно, образуя баррикаду или мост, с которого прыгает, кончая с собой, столкнувшийся с милосердием Жавер. Иногда всё колесо плавно поднимается под потолок, и тогда идущий сквозь него свет образует на сцене удивительные тени, в которых угадывается глаз Бога, внимательно наблюдающего за всем, что происходит внизу, на бренной земле. В самой первой сцене колесо – тюремный снаряд, который крутят каторжники, среди них – и Жан Вальжан, «номер 24601».
Символика колеса по меньшей мере двойственна. С одной стороны, это символ порабощения и отверженности, с которыми борются герои романа Гюго: колеса несвободы, неравенства, небратства. По большому счету это вообще наша пагубная реальность, к которой прикованы несчастные мы: колесо сансары, символ несправедливости даже не земной, но космической, всеобщей, нерушимой.
Революционерам удается на время сломать ненавистный механизм угнетения, построить из него баррикаду, но революции скоротечны – и реальность быстро возвращается на круги своя. В одной из последних сцен гости на свадьбе Мариуса и Козетты, где физически никакого колеса, конечно, нет, под водительством четы Тенардье сами начинают водить хоровод, и ты понимаешь, что быть частью колеса – добрая воля этих людей, увы и увы. «Мы вовсе не врачи, мы боль», – как сказал однажды русский революционер, на которого события 1832 года произвели огромное впечатление.
С другой стороны, колесо, как уже сказано, символизирует Бога, вышнюю справедливость, к которой можно стремиться – но которая полноценно достижима где-то за гранью материального бытия, за гробом, там, куда уходит в финале Жан Вальжан, там, где встречают его Фантина, Эпонина и товарищи Мариуса. В этой посмертной утопии, звучит всё та же революционная «Слышите, как поет народ?» – и обычно развевается все-таки красный флаг
В нашей постановке флага нет. Может, случайно, а может, чтобы не мозолить глаза почтеннейшей публике. Однако сама идея христианского коммунизма остается – и можно быть благодарным всем причастным к постановке хотя бы за это.