Если бы грамотность была нормой, а не клеймом вырождения

Елена Скульская Фото: Тайро Луттер

Сегодня балет называется пластическим высказыванием. Сам по себе термин мне кажется довольно бессмысленным – вроде как речь идет о языке глухонемых. Язык глухонемых, язык жеста, мимики, экспрессии напряженного тела, страстной ажитации рук, действительно передает весь спектр человеческих чувств, лишенных звука. Но это вынужденное безмолвие, которое ищет себе альтернативу.

Балет же, который пытается высказаться, имея в виду слова, но молча, скорее цирковая пантомима, выход клоуна, над которым то хохочут, то грустят.

Дело в том, что сегодня все жанры взаимозаменяемы, все пользуются средствами друг друга, а уж танцуют все, кто как умеет, а чаще – не умеет.

Балет Бориса Эйфмана, дерзко отстаивая право танца на психологическую драму, стал частым и желанным гостем в Таллинне: совсем недавно можно было увидеть его «Евгения Онегина» на музыку Чайковского, до этого – «Анну Каренину» на музыку Чайковского, только что – «Чайковский. Pro et Contra» c напоминаниями о балетах великого композитора «Лебединое озеро», «Щелкунчик», операх «Евгений Онегин» и «Пиковая дама».

Есть теория, согласно которой мы думаем не словами, но некими образами; есть теория (даже вроде бы окончательно доказанная), что мы никогда не видим своего лица во сне, у нас есть лишь ощущение того, что действие во сне происходит с нами самими, но себя самих мы не видим, а лишь воображаем – метафорический сон внутри сна. По таким законам и строит свой балет Борис Эйфман: он всегда подразумевает литературную основу, но совершенно не нуждается в передаче образов словами.

Мне бы хотелось – это такое почти смешное мечтание – чтобы каждый вид искусства овладевал сначала своими собственными средствами в совершенстве, а потом уже косился захватнически в сторону других видов. Тогда бы, по моему скромному разумению, фотохудожники перестали бы выдавать видеосюжеты, где человек просто неподвижно сидит несколько минут перед камерой, за глубокомысленные философские портреты личности; тогда мир не переполняли бы прочные восковые фигуры, выдающие себя за памятники и потому выполняемые из бронзы, но по образцу тех же восковых фигур; тогда бы литература заботилась о каждом слове на своем месте, а не относилась бы к слову, как к второстепенному явлению, делая ставку на стремительный сюжет с остроконечной фабулой.

Балет в виде балета

Кстати, мне почему-то кажется, что соблюдая законы жанра в искусстве, люди стали бы больше заботиться об этом и в жизни. Жизнь ведь тоже один из жанров. Скажем, вспомнили бы, что хамство является манифестом особой субкультуры со своими эстетическими законами и стыдно к этой культуре принадлежать; обижать слабого и беззащитного – вовсе не значит искать пути новых пластических высказываний, а самодурство и истеричность начальника – не есть новаторский метод дирижирования оркестром подчиненных.

Балет Эйфмана конгениален музыке Чайковского. И ужас существования гения передан чистейшими средствами балета, образной системой хореографии, которая полностью отрекается от слова и если движется в сторону дополнительного жанра, то этот жанр — живопись.

Незабываема сцена, где зарождается музыка «Пиковой дамы»: овальный стол, обтянутый зеленым сукном, предстает перед зрителем зеркалом, в котором сначала ничего не отражается. Затем в этом зеркале начинается танец рук, всё убыстряющийся, двигающийся к безумию; спрыгивает со стола Джокер, и его соло сулит демоническую радость и торжество; двойник Чайковского выпытывает три карты у графини, и танец со «старухой», исполненный виртуозной техники, невероятных взлетов и кружений, чем-то напоминает ночной полет в «Вие» Гоголя… В финале сцены зеркало зеленого стола затягивается черным крепом – занавешивается по традиции зеркало в доме покойника.

В центре сцены – кровать, из-под которой вылезают, материализуются различные фигуры, рождаемые воображением, – и женщины и мужчины, жаждущие близости с главным героем. Все эротические танцы пронизаны чувством сопротивления композитора, он пытается освободиться от наваждения, которое преследует его, изощренно ломая, скручивая и распрямляя в прыжке тело.

Крысы, страшные крысы из «Щелкунчика» набрасываются на него демонами и рвут на части; лебеди, лебеди из «Лебединого озера» отвлекают от мрачных мыслей и узнаваемой, привычной красотой своей пытаются утешить и успокоить.

Доминирующий трагизм музыки Чайковского, лейтмотив одиночества и тоски явлен в различных персонажах, которых танцуют одни и те же артисты, подчеркивая единство музыкального потока, разделяющегося на русла и вновь соединяющегося в океане.

Масштаб личности 

Меня всегда смущают пьесы и фильмы о великих людях, в которых гении разговаривают на интеллектуальном и эмоциональном уровне сценаристов или драматургов. Чаще всего возникает тоскливое чувство недоумения – отчего это сомнительное существо вызывает такой восторг окружающих? В случае с Петром Чайковским, например, можно было бы состряпать скабрёзную пьеску, основанную хотя бы на его более чем откровенных и широко публикуемых письмах брату Модесту…

Именно балет, проникновение в музыку дали возможность обнажить душу композитора, а не его нижнее белье (чтобы не вышло двучтения, поясню, что танцуют артисты не во фраках, часто именно что в белье, но я имела в виду переносный смысл слова).

В роли Чайковского – Олег Марков, в роли его двойника и многих других персонажей (Герман, Онегин, Дроссельмейер, Ротбарт) – Игорь Субботин. О них говорит весь мир, как и обо всем уникальном ансамбле, сохраняющем в современной хореографии все достижения классического русского балета.

С чем сравнить это соединение классики с современностью? Это – если бы все современные драматические актеры умели работать со стихом; шептали бы так внятно и проникновенно, что содрогалась бы галерка; это – если бы создатели инсценировок понимали бы и осознавали бы ценность литературного произведения, а драматурги – ответственность перед своим языком; это – если бы писатели читали не только самих себя; если бы грамотность была нормой, а не клеймом вырождения…

Борис Эйфман, поставивший спектакль к своему 70-летию, преподнес нам не только подарок, но и урок.