«Утиная охота»: начало прекрасной эпохи

Зилов (Александр Ивашкевич) и его жена (Наталья Мурина). Фото: Елена Вильт / архив Русского театра

Постановка пьесы Александра Вампилова в Русском театре принесла сразу две отличных новости: руководство театра понимает, что именно нужно значительной части публики, – а публика готова не ставить крест на театральном искусстве. О спектакле пишет Николай Караев.

На странице Русского театра в Facebook зритель пишет об «Утиной охоте»: «Очень хороший спектакль, который должен понравиться всем». Чистая правда, порукой чему – то, что все билеты на спектакль до конца сезона (а то и дальше) распроданы. В последние годы таких постановок было в театре совсем мало. Хочется думать, что «Утиная охота» режиссера Камрана Шахмардана обречена на долгую театральную жизнь. Уже понятно, что это хит; а на вопрос, почему это хит, есть несколько ответов.

Первый из них прост: «Утиная охота» – из тех пьес, по которым зритель дико, дичайше соскучился. Моя уважаемая коллега, давно переставшая ходить в Русский театр и на протяжении десятка лет корчившая всё более кислые рожи при очередной новости о театральных пертурбациях– творческих, экономических, управленческих, – как-то сказала, что заполнила бы зал запросто. Вопрос в репертуаре; да, надо ставить и классику, и условные комедии Рэя Куни, и даже, может быть, малопонятный, но очень современный ужас вроде «Вавилонской башни»; репертуар должен быть разнообразен, любители найдутся на всякое. Но если мы о «широком зрителе», продолжала коллега, хорошо бы ставить то, что театр отчего-то не ставит вовсе, – например, Вампилова. Поменьше самовыражения, поближе к людям, так сказать.

Со всей очевидностью коллега оказалась права. Тут и особого маркетинга не понадобилось: по Таллинну сразу разнеслась весть об «очень хорошем спектакле, который должен понравиться всем». Что, в свою очередь, порождает непростой вопрос о том, чем «Утиная охота» вообще – и в постановке Шахмардана в частности – столь хороша.

Стена, которой нет

Видимо, потому что, пусть это прозвучит банально, пьеса Вампилова предельно современна. Есть тексты, привязанные к времени – к тому, как в данную эпоху представляли себе искусство; эпоха уходит, и между зрителем и текстами, сколь бы хороши они ни были, возникает стена из тусклого стекла. (Нужно быть Шекспиром, Тикамацу или Грибоедовым, чтобы твой свет проникал и сквозь такую стену; недаром звания «гения» заслуживают те, кто не просто сочинял пьесы, но создал свой язык). И есть тексты, привязанные к людям, хотя и в более-менее исторических координатах: среди прочего – пьесы и Чехова, и Вампилова. В последнем случае стенка возникает всё равно, но куда более тонкая и прозрачная.

Вот как «четвертая стена», отделяющая зрителей от сцены в «Утиной охоте»: эта перегородка изображает окна кафе «Незабудка», вроде бы советского (если судить по вымпелу «Коллектив коммунистического труда»), а может, и не очень (если судить по «Marlboro» на полках – в открытой продаже эта марка сигарет появилась лет через 15 после написания пьесы, очень близко к перестройке). Ну и что? Время действия совершенно неважно. Как из пьес Чехова мы вряд ли узнаем, какой строй был в России в то время, так и пьесы Вампилова – совсем не о современном автору обществе. Ну да, Зилов (Александр Ивашкевич) и Саяпин (Дмитрий Кордас) работают на заводе, и от их работы веет чем-то социалистическим, но – именно что веет, не более. Ну да, прическа Веры (Ксения Агаркова), бывшей любовницы Зилова, – дань эпохе; но сам Зилов щеголяет в джинсах и кедах – тоже дань эпохе, только совсем другой.

Появление «четвертой стены» – одна из изумительных находок создателей спектакля: вроде и граница между прошлым и настоящим, но на самом деле – нет. Еще одна находка – портрет актера Олега Даля. В самом деле, сравнение спектакля с фильмом «Отпуск в сентябре» (1979) неизбежно. Даль сыграл там как раз Зилова, сыграл гениально и, как водится, силой таланта исказил оригинальный образ (то же сделал Высоцкий с Глебом Жегловым). Фотопортрет Даля – сигнал зрителям: да, мы помним о фильме, отдаем дань уважения гениальному актеру и не пытаемся его затмить; любое сходство – неслучайно... но и любое отличие – тоже.

«Утиная охота» от Шахмардана существенно переиначена: действие разворачивается в кафе «Незабудка», герои время от времени поют разные песни (под аккомпанемент свой и музыканта Славы Могилевцева), что делает происходящее чуть менее реалистичным, более мюзикловым, что ли, – но, опять же, идет только в плюс: песни подобраны точно и ничуть не нарушают атмосферы. Изменен ход событий: «воспоминания» Зилова остались, но не отделяются четко одно от другого и перепутываются, так что в какой-то момент теряешь нить – да и черт бы с ней, с нитью, ведь на сцене человек гибнет! У Вампилова всё начинается с того, что друзья, подшучивая над Зиловым, дарят ему похоронный венок с его именем; у Шахмардана венок появится ближе к финалу, зато почти в самом начале Зилову дарят ружье – и это очень чеховское оружие сразу же задает тон всему остальному.

Когда Зилов проснется

Я не буду анализировать спектакль подробно, хотя и очень хочется: каждая роль заслуживает того, чтобы разглядеть, как она преломляется в прошлом и настоящем. О ком стоит сказать, так это о Зилове. Не раз и не два отмечалась генетическая связь «Утиной охоты» с «Ивановым»: и, как «Иванов» вертится вокруг - понятно - Иванова, так «Утиная охота» вертится вокруг Зилова. Все остальные – будто бы (!) персонажи в его жизни. И жена Галина (Наталья Мурина), и обе любовницы, бывшая, Вера, и нынешняя, юная Ирина (Алина Кармазина), и друг-коллега Саяпин с супругой Валерией (Екатерина Кордас), и начальник Кушак (Александр Окунев), и еще один друг, официант Дима (Илья Нартов), с которым Зилов собирается на утиную охоту. Все они как бы пляшут вокруг него и опутывают несчастного Зилова узами непонимания, от которого только и можно сбежать, что на природу, на охоту – и утки Зилову уже снятся (мы видим эти сны в виде проекции на стене).

По крайней мере, примерно такую трактовку предлагал «Отпуск в сентябре». Но спектакль Шахмардана высвечивает протагониста совсем с другой стороны. Александр Ивашкевич очень хорошо и неожиданно (подобные роли у него – редкость) играет, давайте без обиняков, сволочь. И от того, что у этой сволочи внешность Ивашкевича и приятные манеры, от того, что эта сволочь хорошо поет и играет на гитаре, как-то не легче – наоборот.

Зилов – законченный эгоист. Он совершенно по-свински ведет себя с женой – вроде бы любит, но все-таки изменяет, бесконечно и не слишком изобретательно врет, изворачивается, а когда у жены открываются глаза и она объявляет об уходе, Зилов устраивает ей изнурительную сцену; заканчивается всё тем, что он пытается заставить ее воскресить момент их встречи, и выглядит это как психологическое изнасилование, не меньше.

Столь же по-свински Зилов ведет себя с Верой: отмахивается от нее, как от надоевшей игрушки, пытается «подложить» Веру под начальника, чтобы жена ничего не заподозрила, – и наплевать Зилову на то, что внутри у женщины что-то ломается, может быть, навсегда. И всё это Зилова нисколько не учит – он готов к новому «подвигу», на этот раз – с 18-летней девушкой, которой так легко запудрить мозги. Наплевать Зилову и на то, как он подставляет коллегу Саяпина (местами в Зилове пробуждается некое благородство, но вообще-то благородством было бы не ставить друга перед неэтичным выбором). Даже Диму, который уж точно ничем перед Зиловым не провинился, он в итоге объявляет «лакеем».

И Дима, как в пьесе, бьет Зилова по лицу, наотмашь. И, как и в пьесе, не очень понятно, что стоит за этим ударом. Может быть, гнев: «Ах, ты меня лакеем назвал?!» Но скорее это оплеуха милосердия. «Очнись уже наконец!..»

Пока он площадь переходит

И вот тут – главное, то, что в спектакле высвечено донельзя отчетливо, с христианской (или буддийской) прямотой: Зилов совершает отвратительные поступки, но сам по себе он не плохой и не хороший – он запутавшийся. Христиане знают: «Мы говорим "грех", но не говорим "грешник"». Буддисты знают: все живые существа просветлены изначально, просто из-за налета, который оставляет на нас жизнь, этого не видно. Вот так и Зилов. Он, конечно, сволочь – но почему он сволочь? Видимо, до поры он считал, что жизнь – один большой праздник, сплошное счастье, погоня за удовольствиями, а жизнь возьми да и приешься, и нет уже свежести чувств и простора в мыслях, и тщетно Зилов меняет женщин в поисках утраченного времени; дело не в женщинах, и утрачено не время – утрачен он сам. Хуже того, наверняка и утиная охота Зилова не спасет, отчего он и не спешит на нее ехать. Он воображает, что охота решит его проблемы, но глубоко внутри понимает: нет, не решит. От себя не убежишь.

И – самое-самое главное: если хороший человек стал сволочью, то есть запутался, это еще не повод его не спасать. А спасти Зилова могут только те, кого он в своем эгоизме считает второстепенными персонажами пьесы о своей жизни. Но они совсем не второстепенные, они такие же, как он, их, может быть, гложет такая же тоска, – и вырваться из ее липкой паутины тоски можно только вместе, только разглядев наконец ближнего в конце черного-пречерного туннеля.

У всего этого безобразия есть и более прозаическое название: кризис среднего возраста. Сила пьесы (и спектакля) и в том, что такое рано или поздно переживают все – и, следовательно, все хотят знать, что с этим безобразием в себе и окружающих делать. «Конец прекрасной эпохи» Бродского ведь не только об СССР, но и неизбежном внутреннем кризисе: тут и боязнь посмотреть в зеркало: «Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, – это чувство забыл я», – и то, что поэт выразил с физиологической откровенностью: «Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы».

Но ответ есть, и тоже в стихах, которые звучат в спектакле дважды – сначала иронично (Зилов нащупал выход, но сам в него не верит и над собой издевается), потом всерьез. Это стихотворение Геннадия Шпаликова:

Людей теряют только раз,

И след, теряя, не находят,

А человек гостит у вас,

Прощается и в ночь уходит.

А если он уходит днем,

Он все равно от вас уходит.

Давай сейчас его вернем,

Пока он площадь переходит.

Немедленно его вернем,

Поговорим и стол накроем,

Весь дом вверх дном перевернем

И праздник для него устроим.

И бог с ней, с этой утиной охотой.