Его обожали, а он покончил с собой

Елена Скульская. Фото: Tairo Lutter

«Душевнобольные должны лечиться в душевной больнице», - говорил Юхан Вийдинг. Сегодня, 1 июня, в Союзе писателей Эстонии состоится вечер, посвященный его 70-летию.

В нашем дворе, в нашем общем детстве, у него была кличка – Гений. Такую кличку редко дают худеньким подросткам маленького роста, которые нагло грозятся стать великими поэтами и великими артистами. Он стал и тем и другим, хотя не вырос. Он остался худеньким и маленького роста, напоминал тень, готовую сложиться и распрямиться по собственной воле, а не по указу солнца.

Он был эстонцем, но считал себя в Эстонии эмигрантом, ибо всякий истинный поэт есть изгой, маргинал, эмигрант, чужак, лишний человек.

Он был артистом от Бога, но режиссеры не очень-то рвались с ним работать. Да, он сыграл Гамлета, Пер Гюнта, барона Тузенбаха, но постановщики жаловались на его ум, на его глубину, на его понимание сути вещей и сути спектакля, который всегда можно было сделать лучше.

Он был великим поэтом, но практически непереводимым; в переводах игра слов рассыпалась на банальности, счастливые свадьбы слов заканчивались скандальными разводами с сутяжничеством запятых и предлогов. Я тридцать лет переводила его стихи, в результате вышла тоненькая книжка, куда я смогла включить лишь пятьдесят стихотворений, которые, как мне кажется, соответствуют оригиналу. Часть из них он успел утвердить при жизни.

Он ненавидел всякие разговоры о национальности. Когда однажды он увидел на стене надпись: «Эстония для эстонцев», он сказал, что больше не хочет здесь жить.

Его обожали, стихи учили наизусть, он был прославлен, его остроумие не знало себе равных; он покончил с собой, вскрыл вены.

Он писал:

Надо бы присматривать нам за журавлями

В нашем желтом доме закрывайте ставни

Ну зачем несчастные землю оставляют

Санитарам бы cлетать за безумной стаей

Всех пернатых в клетки, чтоб затихли птички;

Чтобы мыши в норки, крысы – в крысоловки –

Чтоб одни забыли лётные привычки,

А другие сгрызли бы беглые уловки.

Вколем инсулину, чтобы впали в кому,

Чтоб не ветру верили, а врачу в халате,

Мы лису отучим с петухом знакомиться

Мы прикрутим рыжую намертво в палате.

Не косит ли заяц от шизофрении?

Нет ли меланхолии у пчелы на астре?

Что-то нынче ястреба словно подменили

На голубку смотрит без обычной страсти.

У слоненка мания – ясно: грандиоза,

Лань дрожит под веткой в путах паранойи

Белка не выносит синего и розового

Осы в ипохондрию впали целым роем.

Господин Марроу, ночью в зоопарке

Одиноко, холодно, ветер воет вольный,

Медсестра вам сделает теплую припарку,

И укусит кобра быстро и не больно.

...Задолго до того, как Леннарт Мери стал президентом страны, мы ехали с ним и Юханом Вийдингом в грязноватом купе поезда Таллин — Ленинград. Мы с Юханом внизу, за столиком, пили коньяк, а Леннарт с верхней полки осуждающе комментировал наше занятие, пока не слез вниз и не присоединился к застолью. Ночь предстояла длинная, ехали мы на встречу с питерскими писателями, входили в официальную делегацию Эстонского отделения Союза писателей Советского Союза, всем троим предстояли выступления, а пока мы просто болтали. Юхан, как я уже говорила – небольшого роста, поддразнил очень высокого Леннарта такой сценкой:

– Я, – говорит, – так страдаю комплексом мужчины маленького роста, что организовал целый пионерский отряд «неудачников в высоту». Я - самый длинный, за мной сразу – Пушкин, потом, значит, Моцарт…

Юхан представлял гениев на узком коврике купе.

Леннарт сменил тему и предложил каждому назвать писателя, которого хотелось бы встретить, гуляя по улице Виру.

– Кафку, Сартра, Олби, – начал Юхан.

– Нет, – перебил его Леннарт, – так мы соберем толпу и будет не протолкнуться, давайте называть только эстонских писателей.

– Ну, тогда прогуливайся взад-вперед по Виру с Таммсааре, – ответил Юхан с лукавой улыбкой, предполагавшей начало веселой перебранки.

… Несколько лет назад русские и эстонские актеры участвовали в спектакле по стихам Юхана Вийдинга. Нас пригласили выступить в Армении. Возникли сомнения: сломать спектакль, оставив тексты только на русском языке, или сохранить задуманное – каждое стихотворение разыгрывалось на двух языках. И мы решили показать то, что сложилось в Таллинне, где каждый зритель в той или иной степени владеет обоими языками. В Таллинне двойное исполнение имело смысл хотя бы литературный, двуязычные люди могли оценить качество перевода и шире – возможности перехода эстонского стиха, организованного прежде всего переливами гласных, на русский, организованный ритмом и рифмой. В Ереване эстонские чтения казались почти безумием, но мы рискнули, и стихи Вийдинга в оригинале тронули зрителя своим загадочным шаманством.

Мне страшно, и безумие мое

Всегда при мне,

Особенно в дороге,

Особенно, когда чуть-чуть продрогнешь

И свет мелькнет в заснеженном окне…

Как пес, ко мне 

              в глубоком темном сне

Спешит и ластится

И рвется на бумагу-

И лакомится темной красной влагой.

И гаснет свет в заснеженном окне.

И я бегу из теплых душных комнат,

И мне свиданье назначает полночь.

И мы стоим, я ощущаю кожей,

Как ночь в меня незваным гостем входит…

Прозрачная… Берет меня в тиски,

Освобождает болью от тоски.

И запах счастья источают тени,

Давнишних остановленных мгновений.

Тиски сжимаются,

Но мой последний крик

Тебя догонит, полночь -

Мой двойник!

А в Таллинне, кстати, была очень забавная сценка после представления. У Юхана есть смешные стихи о самодеятельном театре в Тарту, на кораблике «Лермонтов», он, и правда, существовал, этот театр, и там исполнялись стихи Юхана. Стихотворение начинается так:

дружок мой в Тарту Колла Кобла

не мыслит жизнь свою без воблы

и может он пустить на ветер

пятнадцать рубликов за вечер

на «Лермонтове» ходит коком

матросам не выходит боком

его стряпня когда он трезвый

волна под килем плещет резво...

После представления ко мне подошла дама и спросила:

– Вы так точно перевели это стихотворение, буквально слово в слово, а в одном месте изменили смысл на противоположный. Специально? Ведь в оригинале он не на ветер пускает пятнадцать рубликов, а, напротив, зарабатывает за вечер столько!

– Нет, – говорю, – не специально, это моя оплошность, спасибо, что обратили внимание, я исправлю, как-то само собой получилось…

– Не исправляйте, – отреагировала дама, – русскому читателю гораздо приятней человек, пускающий на ветер пятнадцать рублей, чем тот, что зарабатывает их!

… Гамлет Вийдинга и Гамлет Высоцкого сливаются у меня в сознании в один персонаж; не было сходства в манере игры, но то, что в обоих случаях Гамлета играл Поэт, имело огромное значение. Знак обреченности был на обоих артистах. У Высоцкого есть стихи об этой роли – самой значительной и роковой, есть они и у Юхана, – в них к герою подходит один опытный актер:

Я стоял за сценой перед последним выходом,

И ждал своей очереди, как вдох за выдохом,

А он подошел ко мне, будто бы нехотя, мешкотно,

И спросил меня со странной усмешкою:

Сколько ролей, скажи-ка мне, Юхан-бой,

Ты сыграл не на жизнь, а на смерть, а все живой…

Сколько ролей, скажи-ка мне, Юхан-бой,

Выводили тебя на сцену как будто бы на убой…

Я ответил ему, что было таких четыре,

Когда артисты со сцены меня на руках выносили.

Я сказал ему, --  в общем, было четыре роли,

Когда меня убивали артисты в конце истории.

И сам я спросил у него: к чему же такие вопросы –

Либо публика нас на руках несет, либо могила уносит.

Он ответил с усмешкой, что есть такая примета,

Если на сцене умрешь, то и в жизни невзвидишь света,

Если на сцене умрешь, то уже поминай, как звали –

Не вспомнят и не отыщут и не найдут в завалах.

Быть беде, Юхан-бой, говорил он и улыбался…

Как медленно сцена шла, и занавес опускался…

Он очень редко пользовался актерством в жизни, но однажды я видела, как в Союзе писателей, в начале 90-х, когда шли жаркие споры о будущности, о том, как строить свободу и осуществлять независимость, Юхану не дали договорить, перебили. Он рассуждал о том, как важно восстановить цепочку истории, медленно двигаясь от родителей к дедушкам-бабушкам и дальше, не пропуская ни одного поколения, тогда мы сможем узнать, как держал в руке бокал принц Гамлет. Перебили, не до Гамлета было. Юхан кинулся к открытым дверям и с разбегу ударился лбом о стеклянную невидимую дверь: он пытался ее разбить, он ударял по ней кулаком, он взбирался по ней и соскальзывал на пол. И в зале несколько человек приподнялись, чтобы помочь ему преодолеть эту непроницаемую стену, неоткрываемую дверь. Кто-то зло засмеялся:

– Что взять с паяца, клоуна?!

Кто-то загрустил.

На похоронах Юхана Леннарт Мери сказал, что самоубийство для поэта – тоже стихотворение, тоже творческий акт. Я не приняла тогда эти слова, не приму и сейчас. Настоящему поэту невозможно умереть – ни на плахе, ни в постели, ни на дуэли, ни в петле, ни отворив вены. У настоящего поэта есть только дата рождения. Это — первые настоящие стихи.

Так хочется сказать ему сегодня: «Ты сделал мою жизнь богаче!» И чтобы все, сидящие рядом, подхватили: «И мою, и нашу!»