Написанный в 1893 году авантюрно-сентиментальный исторический роман Эдуарда Борнхёэ «Князь Габриэль, или Последние дни монастыря Св. Биргитты» сегодня кажется безнадежно устарелым. Как с точки зрения эстетики, так и с точки зрения соответствия исторической правде. Режиссер Диана Леэсалу и труппа Городского театра доказали, что и из такого материала можно сделать эффектное и захватывающее зрелище.
Полвека назад Григорий Кроманов снял по сценарию Арво Валтона фильм «Последняя реликвия», который имел оглушительный успех и собрал по всему Союзу около 45 миллионов зрителей. Фильм был сделан по мотивам этого романа. Вот именно, что по мотивам. Время действия стало неопределенным: Ливонская война вообще не упоминалась, на экране было некое смутное время вообще; с крестьянскими бунтами – а они в ту эпоху происходили не раз, в фильме сжигали Пиритаский монастырь именно восставшие крестьяне – вопреки исторической истине, которая тогда могла показаться неудобной: ведь на самом деле его уничтожили в 1577 году войска Ивана Грозного.
От оригинального сюжета остались рожки да ножки, т.е. имена главных героев, любовные коллизии и некоторые перипетии. Всё вертелось вокруг не существовавшей ни в романе, ни в действительности некой священной реликвии. Не упоминалось и то, что герой – сын опального русского князя и эстонской крестьянки; в фильме Габриэль был другом всех обманутых и беззащитных, эдаким странствующим рыцарем и свободным художником по жизни.
Картина произвела такое неизгладимое впечатление, что некое издательство «Книжный дом» в 2013 (!) году издало роман Борнхёэ под названием «Последняя реликвия». Интересно, читали ли акулы книжного бизнеса то, что издавали?
Нет ни одной статьи о Борнхёэ, в которой «Князь Габриэль» не сравнивался бы с первым романом писателя «Мститель» - и в которой не было бы сказано, что «Габриэль» заметно уступает дебюту юного автора.
«Мститель» вышел из-под пера 17-летнего юноши, наивного, патриотически настроенного (на дворе был самый пик национального пробуждения!) и явно начитавшегося Вальтера Скотта.
Мог ли юный Борнхёэ даже мечтать о том, что попадет в самый центр ожиданий своей аудитории? Вождь восстания Юрьевой ночи по прозванию Тазуя (Мститель) был плодом воображения начинающего прозаика, но народное самосознание остро нуждалось в таком герое. В мироощущении нарождавшейся эстонской интеллигенции Мститель был реальнее настоящих вождей восстания, о которых было известно лишь то, что немецкая хроника называла их «четырьмя королями» и что они были предательски убиты во время переговоров с Ливонским орденом в орденском замке Пайде.
«Князь Габриэль…» написан куда более умелой рукой. Значительно более сложный сюжет, яркие столкновения характеров, сентиментальная любовная история на фоне последнего периода Ливонской войны, когда она окончательно стала кровавым месивом, и не всегда можно было разобраться, кто с кем воюет и кто на чьей стороне.
Горькое авторское отступление: «Удивительная страна эта Эстония! Восемнадцать лет длилась страшная война, столько разных войск, грабя и истребляя все на своем пути, прошло через нее, кто только не сражался здесь друг против друга, и все же эта несчастная земля еще в состоянии была кормить остатки своего населения и тысячи врагов!» - в спектакле вложено в уста главного героя Габриэля.
Вина ли Борнхёэ в том, что он писал свой последний роман тогда, когда недолгий расцвет романтизма сменился трезвым реализмом, а в обществе настроения всеобщего подъема сменились глубоким расслоением – имущественным и, еще более, идейным?
1893 год – время правления Александра III с его русификаторской политикой. Искренне ли Борнхёэ считал, что жизнь населения этой страны не может стать хуже, чем была под тяжелой рукой немцев, а под властью Москвы могла бы улучшиться, ибо царь Иван Васильевич, прозванный Грозным, правда, очень крутого нрава, но народ его свободен? (Сегодня многие политики не простили бы ему этой фразы, как и финальных слов «Князя Габриэля…»: Еще много, много лет эта несчастная страна должна была страдать от страшной опустошительной войны, в то время как Московское государство крепло и постепенно наливалось той изумительной силой, благодаря которой оно впоследствии сломило мощь Швеции и Польши и принесло изнуренным землям бывшего орденского государства мирную жизнь и процветание под его непоколебимой защитой.) Наверно, писатель не кривил душой. Ведь в ту пору, во-первых, о том, каков был Иоанн Грозный на самом деле, было известно очень мало, а во-вторых, не один Борнхёэ, но и, скажем, Карл Роберт Якобсон и др. считали, что жизнь под властью русского царя все же лучше, чем 700-летняя ночь под немецкой пятой.
Другое дело, что в романе множество штампов, которые в европейском авантюрно-сентиментальном романе были в ходу в начале XIX века, а к концу его этот арсенал вышел из употребления. Тут тебе и тайна происхождения героя, и его возвышение из бедности в финале, и странствия по опасным военным путям, в ходе которых девушке приходится переодеться в мужское платье, и три претендента на ее любовь: герой, злодей и полное ничтожество. И кульминация - появление погибшего жениха в церкви в тот момент, когда его любимая идет под венец с постылым ничтожеством.
Диане Леэсалу предстояло что-то смикшировать (отчасти именно то, что могло рассорить постановку с известной частью публики), но в большей степени -, найти в уязвимых местах романа ударные эпизоды своей постановки. Режиссер очень точно уловила, что образы романа, пусть они неглубоки, прямолинейны и выписаны в черно-белой гамме, могут очень хорошо вписаться в условную природу театра. Так как в них самих – если покопаться – заключена чисто театральная масочность, они легко укладываются в классические амплуа. Романтический герой Габриэль (Прийт Пиус). Романтический злодей Иво Шенкенберг (Каспар Вельберг), не менее харизматичный, чем герой, так как их противоборство – это противоборство двух сильных и бесстрашных мужчин. Прекрасная Агнес (Сандра Уусберг), в спектакле более решительная и независимая, чем в романе. Хвастун и трус юнкер Ханс фон Рисбитер (Ало Кырве), чья родословная явно идет от Хвастливого воина комедий Теренция и Плавта и Капитана из комедии дель арте. Пройдоха и обмащик Сийм (Андрес Рааг), который из любой передряги выпутается с пользой для себя – тоже типичный плут из традиционных комических жанров.
Пространство Lavaauk (букв. сценический трюм, оставшийся во дворе Городского театра как напоминание о несостоявшейся в 1990-е реконструкции) превращено сценографом Яагупом Роометом в идеальную площадку для яркой зрелищной постановки. Здесь есть место и для баронской мызы, которую в начале спектакля грабит отряд московитов, и для лагеря полевого командира Иво Шенкенберга, и для условного Пиритаского монастыря, который в финале горит ярким пламенем, и для сражений. Романтика торжествует!
От самых вопиющих благоглупостей, вроде истории чудесного спасения героя, Леэсалу отказалась – и правильно сделала. Правда, она никак не объяснила, каким образом Габриэль, павший от кинжала Шенкенберга, впоследствии воскрес. Этот мотив скомкан. Как и сцена у алтаря. Жених-призрак, появившийся в церкви в тот самый момент, когда девушка идет под венец с нелюбимым, - конечно, общее место романтизма (вспомним хотя бы балладу лорда Байрона «Оскар из Альвы»), но это такой сильный прием, что его следовало бы подать максимально эффектно. Возможно, этого не позволила архитектура сцены: ступенчатая конструкция, на верхней площадке которой идет свадебный обряд, а прочие действующие лица выстроены на лестнице спиной к публике. Сквозь них прорывается вперед «воскресший» Габриэль – и выстроить мизансцену, чтобы на герое сходились взгляды публики, никак не получается.
Зато в следующей сцене режиссер берет реванш, заставляя Габриэля спросить Агнес: «А если бы я не объявился, ты вышла бы за Рисбитера?», а ее ответить: «Да! Ведь ты же погиб!» Ответ, невозможный для прекраснодушного Борнхёэ, но совершенно естественный в устах современной девицы, догадывающейся, что синица в руках лучше журавля в небе.
А вот что заметно изменилось в постановке по сравнению с литературным оригиналом, так это отношения названных братьев – Габриэля и Иво.
Борнхеэ был несправедлив к Иво Шенкенбергу. Исторически этот воин, прозванный Ганнибалом Эстонии, был куда более яркой и сильной личностью, чем злодей, изображенный в романе исключительно в самых черных тонах. Шенкенберг, сын таллиннского ремесленника (в принципе можно предположить, что в его жилах текла отчасти и эстонская кровь) сколотил из бежавших от превратностей войны эстонских крестьян отряд и быстро превратил его в сильную и боеспособную боевую единицу. Он успешно и с крайней жестокостью вел партизанскую войну на территории противника и настолько прославился, что Иван Грозный считал его личным врагом. Попав в плен под Раквере, он был доставлен в Псков и на глазах грозного царя, обожавшего подобные зрелища, предан мучительной казни.
Леэсалу не может реабилитировать романного Иво – иначе распадется сюжет. Но она вводит в спектакль мотив, вечный для этой земли, и словно переносит в 1577 год конфликт из фильма Эльмо Нюганена «1944».
Герой и антигерой, Габриэль и Иво, оба убеждены, что ведут борьбу за свой народ. "Я горжусь тем, что в моих жилах течет кровь доблестного, но несчастного народа. Разве может быть для меня позором то, что предки мои были насильственно обращены в рабство? Мои предки отважно сражались за свою свободу, и дух вольности и поныне не угас в их потомках», - говорит Габриэль. Возможно, Иво тоже мог бы сказать нечто подобное. Но война разделила названных братьев. Габриэль убежден, что будущее народа связано с русскими; Иво – что с немцами (и шведами).
Законы жанра требуют, чтобы герой и антигерой (романтический герой и романтический злодей) были равны в отваге и силе, но первый идет праведным путем, а второй – под влиянием безответной любви – сворачивает на тропу обмана и предательства. Прийт Пиус и Каспар Вельберг наполняют противостояние своих героев неподдельным драматизмом, а финальный их поединок становится украшением спектакля (постановщиком боев стал Индрек Саммуль). Как и сцена гибели монастыря.
Пламя войны гаснет, чтобы дать место непременному для романтической истории финальному поцелую (В Голливуде такой последний кадр называют «поцелуем в диафрагму.) Зал в восторге. На три часа зрителю позволили окунуться в мир сильных чувств и головокружительных приключений. А что еще требовать от летней постановки под открытым небом?