В середине июля в Таллинне по приглашению медиаклуба «Импрессум» побывала Татьяна Юрьевна Визбор – радиожурналист, дочь актера и барда Юрия Визбора и поэтессы Ады Якушевой, мать певицы Варвары Визбор.
Татьяна Визбор: отец не относился к своим песням со звериной серьезностью
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
После смерти Юрия Иосифовича прошло больше тридцати лет, сменилась эпоха и государственный строй, прогресс изменил нашу жизнь до неузнаваемости – но песни Визбора продолжают звучать, так же, как песни других бардов, его коллег и друзей: Высоцкого, Окуджавы, Городницкого, Кима... За песнями, за прекрасными актерскими работами (чего стоит Борман в «Семнадцати мгновениях весны») фигура Визбора превратилась в легенду. Благодаря Татьяне Юрьевне можно чуть-чуть к ней приблизиться – и вновь ощутить себя в эпохе, подобных которой, видимо, больше не будет.
Журналист, художник, альпинист, бард, актер...
– Каково это – быть дочерью Юрия Визбора? Если отвлечься от веселых историй о том, как милиционеры принимали вас за дочь Бормана...
– Вы будете смеяться, но я долгое время и не подозревала, что мои родители популярны, особенно мой отец. Мама вообще была в тени, ее пугала большая аудитория, как-то она выступала на стадионе «Лужники», и ей долгое время снился кошмарный проход под софитами... Еще у мамы был момент, когда она заменяла Владимира Семеновича Высоцкого – он по каким-то причинам не смог приехать в Ленинград, ее попросили его заменить. Что такое выходить на зал Высоцкого маме с ее тоненьким, ангельским голосочком... В зале сидели мужчины с лицами, напоминавшими скалы, и первые две-три песни они никак не реагировали. Мама говорила, что готова была убежать – от страха. А на третьей песне по этим каменным лицам потекли слезы...
Я поняла, что такое отцовская популярность, довольно поздно. В 1979 году, когда я была вполне уже взрослой и училась на журфаке МГУ, подруги и друзья стали меня спрашивать, не могу ли я достать билеты на концерт, в котором принимал участие и отец. Это был февраль 1979 года, зал ВТО, выступали Юрий Визбор, Юлий Ким, Виктор Берковский, Сергей и Татьяна Никитины и Дмитрий Сухарев, а вел концерт Вениамин Смехов. В зале собрались все, как сейчас говорят, медийные лица: ведущий «Клуба путешественников» Юрий Сенкевич, генералитет, космонавты... Я сидела у кого-то на коленях – свободных мест не было. Люди садились в проходах, занимали места за кулисами, не могли рассесться, концерт начался с фразы Смехова: «Сядьте на пол, вас же просят!» Потрясающий был концерт, повеяло воздухом свободы, хотя ничего крамольного и не пелось, но – это же был махровый застой. И вот тогда до меня дошло наконец, что, оказывается, папа суперпопулярен.
Еще была смешная история с моим сыном Юрой. Когда ему было восемь лет, его на сцену ГЦКЗ «Россия» вывел как раз Виктор Семенович Берковский, и Юра спел песню на стихи отца:
Я когда-то состарюсь,
Память временем смоет,
Если будут подарки
Мне к тому рубежу –
Не дарите мне берег,
Подарите мне море,
Я за это, ребята,
Вам спасибо скажу...
Когда маленький мальчик такое поет, это очень трогательно. Юре аплодировали, подарили гитару, вышла статья в «Комсомольской правде» – что отцы недопели, то мы допоем... Юра спросил меня: сколько людей в этом зале? Я сказала: две с половиной тысячи. Он записал, потом спросил: а у газеты какой тираж? Я ответила: миллионы экземпляров. Он еще подумал-подумал и говорит: мама, я уже такой же популярный, как Майкл Джексон?..
– Смешно, да.
– Это называется «нет пророка в своем отечестве». Мы потом Юру «Майклом Джексоном» долго, как теперь говорят, троллили...
Никакого тщеславия в связи с творчеством ни у отца, ни у, тем более, мамы никогда не было. Отец работал в творческом объединении «Экран», он был профессиональным сценаристом-документалистом – одним из пяти в этом объединении, и все они были на вес золота. Отец считал документальное кино и журналистику основной своей профессией. Остальное – а остального было, сами понимаете, много: отец был художником, альпинистом, горнолыжником, бардом, актером, – всё это было для него хобби, не более того. Нечто для души. Барды первой волны, шестидесятники, все занимались кто наукой, кто искусством с какой-то другой точки зрения – Юрий Коваль был детским писателем, например. Это потом они становились профессиональными бардами – но никогда не относились к своему творчеству со звериной серьезностью.
– О Визборе говорят, что он – голос своего поколения...
– Голос поколения, давайте смотреть правде в лицо, был не один: это и Окуджава, и Галич, и Высоцкий, и Михаил Анчаров, фронтовик, творчество которого сейчас забывается, хотя он – один из родоначальников авторской песни. Но все эти голоса были разные и занимали свои ниши. А иногда переходили из одной ниши в другую – на концерте в Академии наук отец не исполнил ни одной своей песни, он пел только песни друзей и рассказывал о них взахлеб. Он гордился своими друзьями и выступал как пропагандист их творчества. У него возможностей для этого было больше, и отец это понимал. Например, Юлий Черсанович Ким долгое время был под запретом, публиковался под псевдонимом Михайлов, – а тут можно было взять и спеть его песни. Никто из родоначальников не относился к себе серьезно, при этом их поэзия была поразительно отточенной.
Застой, компартия и правила игры
– Вчера на встрече вы говорили о том, что концентрацией талантов в шестидесятых мы обязаны оттепели. Однако оттепель, как известно, быстро закончилась, потом и вовсе началось закручивание гаек. Как к этому относился ваш отец?
– Никто никого не сажал и не расстреливал. Но, да, когда начался застой, все постарались куда-то уйти – в горы, в море, к кострам... Из ближнего окружения отца застой больше всего коснулся, конечно, Юрия Черсановича Кима. Отец тоже пострадал – за одну из своих самых популярных песен «Сижу я, братцы, как-то с африканцем...»:
Зато, говорю, мы делаем ракеты
И перекрыли Енисей,
А также в области балета
Мы впереди, говорю, планеты всей...
Визбору инкриминировали ни за что ни про что, представьте себе, разглашение государственной тайны – и люди, которые это сделали, прекрасно ведь понимали, что несут пургу. Отец был свободолюбивым, он стоял вне политики, его интересовала борьба человека со стихией, мужество, преодоление себя... К нему нельзя было придраться. Но искусство должно было находиться под полным контролем, и авторскую песню нужно было прижать. Грушинский фестиваль все-таки разрешили как раз потому, что такие фестивали легко контролировать – видно же, кто что вытворяет.
Отца спасала редакция журнала «Кругозор», и он был практически сослан на Дальний Восток, и не появлялся в Москве около полугода. К семье, кстати, приставили кагебешника, тот периодически являлся к маме, беседовал с ней, дико маму пугал. Самое страшное случилось, когда он воспылал к маме светлым чувством. Мы не знали, чего ждать, но – спасибо, дорогой товарищ, – он стал работать, так сказать, нашим и вашим: подсказывал, чего и в какой компании нельзя говорить, а в какой можно, куда не надо бы ходить, а куда надо. Оказался хорошим человеком. Да, бывало всякое...
Отцу тогда было за тридцать, он уже снялся в «Июльском дожде», дважды появлялся в «Голубом огоньке», журналы «Кругозор» с его песнями расходились молниеносно. Как-то во Владивостоке ограбили киоск «Союзпечати», вынесли весь доставленный тираж «Кругозора», и каждый, кто публиковался в журнале, тут же стал узнавать, не было ли в том номере его материалов. Все пришли к общему мнению, что украли журнал только из-за очередной песни-репортажа Юрия Визбора. И вот такого суперпопулярного человека после «Зато мы делаем ракеты...» выбили из колеи на десять лет. Мало того, еще и Высоцкому досталось – в какой-то газете ошибочно написали, что эту песню сочинил Высоцкий. Отцу можно было работать только на радио, телевизор был закрыт, в кино его не брали, пластинка не вышла, тираж сборника стихов рассыпали...
С другой стороны, отец был все-таки ценным работником. В документалистике он работал иногда такой палочкой-выручалочкой: когда сценаристы и режиссеры впадали в творческий кризис, в депрессию, уходили в творческий отпуск и в забой, вызывали Юрия Иосифовича Визбора и говорили: нужно спасать картину! Он ехал на место – и всё быстро доделывал, дописывал сценарий, руководил монтажом, доснимал картину.
– Есть история – может быть, байка – о том, как Визбор спросил у кого-то, как ему играть Бормана, и получил совет: «Играй секретаря парткома!» Что он и сделал... Каковы были отношения Юрия Иосифовича с идеологией? Он ведь вступил в партию, хотя, подозреваю, пламенным коммунистом не был...
– Конечно, он был в партии. А как вы хотели? И при этом он был невыездной, между прочим... Мне кажется, он никак ко всему этому не относился. Таковы были правила игры: если ты не в партии, тебе не дают снимать, тебя исключают из творческих союзов и так далее. О вступлении в партию думали многие – иначе тебя не выпустят за границу, иначе ты можешь потерять работу.
– А как первые барды СССР относились друг к другу?
– У Кима есть прекрасная песня «Дорогой Булат Шалвович, а также Владимир Семенович!» Они песни друг другу посвящали и очень трогательно общались. Отец рассказывал, как однажды поехал в Крым по киношным делам – и встретился там с Высоцким, который тогда там прятался. С Кимом отец дружил близко, и с Городницким тоже... Понимаете, тогда не было конкуренции. Если бы Визбор был океанологом, возможно, они с Городницким в этой сфере и конкурировали бы, но такого не было. Были только поддержка, влюбленная дружба и взаимоуважение, как это ни банально звучит.
– У Визбора есть «Письмо», написанное на смерть Высоцкого, и там есть строки, которые берут за душу:
Мы здесь поодиночке смотрели в небеса,
Мы скоро соберемся воедино,
И наши в общем хоре сольются голоса,
И Млечный Путь задует в наши спины.
В этих строках ощущается, кажется, вера в посмертие, что в материалистическом СССР не приветвовалось. Вы с отцом говорили о таких вещах?
– Нет, никогда. Я даже не могу сказать, жалею ли я об этом... Он до такой степени внезапно ушел из жизни, что я до последнего момента не могла в это поверить – зная прекрасно, какой у отца диагноз, зная, что возврата не будет. Отец до больницы, а в больницу он попал за неделю до смерти, при чудовищных болях пил баралгин – то, что мы принимаем от зубной и головной боли. Ему предлагали морфий, но он отказывался: не хочу, говорит, привыкать, стану наркоманом... Это было великое мужество. Юлий Ким сказал мне потом, что Визбор ему говорил: «Юлик, был бы у меня пистолет, я бы застрелился».
Мне иногда казалось, что если бы он знал о своем диагнозе с самого начала, возможно, что-то произошло бы. То, что он предвидел будущее, как поэт, – несомненно. В песне «Прикосновение к Земле» есть слова: «Пройдет сентябрь по цинковой воде» – он умер 17 сентября...