Дорога скорби для первого Президента

Сцена из спектакля. Фото: Фото – собственность R.A.A.M

"В детстве, когда я не слушался, мама говорила: «Костя, вот придет великан и положит тебя на обе лопатки". Костей близкие звали первого президента Эстонской Республики Константина Пятса. В спектакле театрального объединения R.A.A.M. (по пьесе Марта Кивастика в постановке Александра Огарева (Москва) его играет артист Пеэтер Таммеару, в гриме удивительно похожий на Пятса. В одном из эпизодов спектакля на стене вырастает гигантская тень, человек на ее фоне – пусть даже тень его – кажется маленьким и беспомощным…

Март Кивастик соединяет трагическое и комическое так, что швов не видно: это не электросварка, а третье начало, созданное взаимодействием двух названных, которые, как в броуновском движении, проникают друг в друга. Никакой расщелины между трагическим и комическим здесь нет, так как в них нет места для подлинной человеческой драмы; в расщелинах может копошиться только какая-нибудь склизкая мразь.

В жизни трагическое и комическое существуют вместе и одновременно. Перед лицом Истории человек вынужден действовать не так, как хотелось бы, а всего лишь выбирать из нескольких очень плохих решений одно, которое окажется не лучше других. Все пути ведут в один и тот же ад; трагичен момент, когда приходится принять решение, но когда с дистанции времени о человеке судят, те, кому никогда не приходилось действовать в обстановке жестокого цугцванга, возникает трагифарсовый элемент. И есть своего рода трагифарс в том, что какие бы заслуги ты ни имел перед страной и народом в прошлом, приговор Истории (а на самом деле, суждение людей, вертящих неточную науку историю, как им угодно) выносится на основании твоего последнего, вынужденного, поступка. Впрочем, большая политика вообще слишком похожа на трагифарс.

Драма Кивастика требует такого театрального решения, при котором взгляд на образ Пятса одновременно давался бы: 1) изнутри, с точки зрения самого персонажа; 2) извне, но в том времени, в котором существует герой, с точки зрения вступающих с ним во взаимодействие и противодействие современников; 3) и тоже извне, но с точки зрения людей XXI века, которым кажется, что они знают всё или почти всё о гибели предвоенной Эстонской Республики, но знают ли? Ответа нет.

Чужой боли не бывает

Режиссер Александр Огарев дал постановке дерзкую, агрессивную и ошеломляющую театральную форму. Это тотальный театр (не путать с тоталитарным!),  в котором органично соединены и работают на равных правах разнородные эстетики и выразительные средства. Глубокое проникновение в душу главного героя, вдруг утратившего ту хватку, которая прежде сделала его героем и создателем эстонского государства, психологически точное раскрытие его характера. Яркий метафорический театральный язык. Применение таких технических средств, как инсталляция, анимация, кинокадры. 

Но главное – российский режиссер глубоко проникся чужой болью. Чужой ли? Чужой боли не бывает – по крайней мере для художника не бывает. Ведь еще Джон Донн в XVII веке понял: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

Благодаря роману Хемингуэя это изречение распотрошили на цитаты – слишком часто не вдумываясь в его смысл. И не делая из него выводов. До сих пор слишком многие из живущих здесь полагают, что любое упоминание о сталинских депортациях 1941 и 1949 года и о расстрелах и буржуазных элементов (к которым причисляли и офицеров эстонской армии, и интеллигентов, и, не в последнюю очередь, русских эмигрантов – белогвардейцев, осевших в Эстонии и просто чем-то подозрительных) -  русофобия. Потому что, с другой стороны, к сожалению, еще есть среди политиков и – особенно – вольнонаемных публицистов очень многие, для которых сталинские репрессии  - предлог разжигать недоверие к здешним русским, искать среди них чужих агентов влияния и т.д.

В пьесе Кивастика понятия модернизированы под сегодня: не сталинский СССР, а русские – и тут ничего не поделаешь, учитываются вкусы и представления публики. Но режиссер перешагивает через это, он подразумевает именно сталинский тоталитаризм, который оставил страшный кровавый след в жизни всего Союза. Не одной только Эстонии.

Спектакль возникает на глазах у зрителя

Это не театр в театре. Продюсер, Писатель, Режиссер, Гримерша, Актер, примеряют на себя роли исторических персонажей (и единственного вымышленного, служанки в Кадриоргском дворце Юули), и этот ход сразу заявляет, что в постановке - два временных плана: 1939-40-е годы и наши дни). Наши современники пытаются понять прошлое – и это не очень у них получается. В прологе Писатель (Маргус Луйк) спорит с Профессором (Сулев Теппарт) о том, прав ли был Пятс в 1939 году. (Сам пролог задает тональность спектаклю, в котором трагедия неотделима от фарса: Профессор предлагает гостю сесть на… световую инсталляцию кресла – и тот пытается сделать это).

ПИСАТЕЛЬ: Он подписал договор о базах, затем сделал одну уступку, тогда ещё, ещё и ещё, пока не сдал всё! Сделал бы он хоть один выстрел! Профессор смотрит на него, как на бестолкового.

ПРОФЕССОР: Один выстрел! Вы несёте всякую чушь. Против вас миллионная армия, а вы делаете один выстрел!

ПИСАТЕЛЬ: Но ведь Финляндия оказала сопротивление. У нас ведь был союз с Латвией и Финляндией.

ПРОФЕССОР: А вы сами были в армии?

ПИСАТЕЛЬ: Нет, я...

ПРОФЕССОР: Тогда и не говорите больше об одном выстреле.

(Сегодня говорить об «одном выстреле» легко и ни к чему не обязывает. Но… Финляндия имела Линию Маннергейма, протяженную территорию, снайперов; лыжников и пехоту, вооруженных пистолет-пулеметами «Суоми» - в то время так много автоматического стрелкового оружия в расчете на одно подразделение не было больше ни у кого. На стороне финнов была зима… А что на стороне Эстонии? В роковой час Константин Пятс не имел никакого пространства для маневра.).

Окровавленная тень Артура Сирка

Кивастик напоминает и о том, что Пятса обвиняли в государственном перевороте 1934 года – когда он и генерал Лайдонер обвинили вапсов (членов Союза участников Освободительной войны), выигравших очередные выборы, в подготовке насильственного свержения правительства, взяли власть в свои руки и установили авторитарный режим.

У Кивастика и Огарева Костя считает, что был прав:

КОСТЯ: Народ – не священная корова! Если народ болен, его надо лечить! Как человека. А народ в тридцать четвёртом был болен…

В постановке возникает образ вождя вапсов Аугуста Сирка. Он бежал из тюрьмы, скитался по Европе (отовсюду его высылали); в 1937 году в Люксембурге он погиб при невыясненных обстоятельствах: то ли в состоянии глубокой депрессии сам выбросился из окна отеля, то ли его выбросили агенты эстонской тайной полиции. Кивастик выбрал первую версию; агенты, следившие за Сирком, только забрали у умирающего окровавленную рукопись – его взгляд на происходившее в Эстонии. Косте приносят рукопись, а в самый критический момент ему является окровавленная тень Сирка.

Простите за параллель, но мне в этот момент вспомнились мальчики кровавые в глазах… Когда совесть государственного деятеля неспокойна, ему вспоминаются самые спорные деяния, те, за которые его может осудить потомство. И что с того, что исторический Борис Годунов не приказывал убить царевича Дмитрия и исторический Константин Пятс не приказывал убить Сирка – совесть мучительно старается предугадать: каким ты предстанешь перед памятью народа.

На краю пропасти

Драматург, режиссер и великолепно сыгравший заглавную роль Пеэтер Таммеару рисуют Костю человеком прежде всего усталым: он мечтает уйти в 1944 году в отставку и жить на своей вилле в Клоостриметса (теперь там Ботанический сад); старается не верить дурным новостям; лучшие минуты в его жизни – когда он возится с маленькими внуками или парится в бане. Он хочет уйти из постоянно усложняющейся, всё менее понятной большой политики, хочет быть просто человеком.

Юули (Элина Рейнольд)  – непременный в пьесах про правителей образ трезво мыслящего человека из народа  - понимает в политике едва ли не больше президента. Тот отмахивается от возможности войны, не вникает в слова своего адъютанта, полковника Грабби (Раймо Пассь играет его прямолинейным и решительным человеком, настоящей военной косточкой). Как заклинания Костя повторяет: «Но ведь мы же договаривались» (с Советским Союзом); «Мы же всегда держим слово».

Он лишь в последний час поймет, какая Via Dolorosa (Дорога скорби) ему уготована, и что пройдет он ее сполна вместе со своими близкими. И со своим народом.

Политические реалии в постановке Огарева существуют на равных с мистическими прозрениями. …Косте предлагают полюбоваться лошадью – подарком эстонскому президенту то ли от Ворошилова, то ли от самого Сталина. На экране возникает схъематически прорисованный контур лошадки, она не стоит на месте: норовиста, с ней не справиться! А чуть позже лошадь вырастает до исполинских размеров, световой контур тревожит и подавляет. «Подарок» становится Троянским конём.

А потом приходит очередь гиньоля

Для Кости, человека, верящего в какие-то незыблемые ценности, в нерушимость данного на государственном уровне слова, в Римское право, в логику, наконец, события лета 1940 года не могут не казаться абсурдным, алогичным и жутким в своем наглом веселье фарсом.

Гротескные сцены: в Кремле, где Молотов (Сулев Теппарт) угрожает эстонскому дипломату Карлу Сельтеру (Маркус Луйк); у Сталина, где усатый вождь произносит одну единственную фразу: «А теперь давайте смотреть кино» и на экране возникает Чарли Чаплин; танцующие что-то среднее между плясом вприсядку и лезгинкой офицеры НКВД, наконец, появление Жданова (снова Маркус Луйк) – все это больше всего похоже на цирк, который, по словам Ленина, наряду с кинематографом является важнейшим искусством до тех пор, пока большинство населения неграмотно. Эпизоды, в которых Жданов составляет список нового правительства Эстонии, а потом издевательски предлагает взвесить свой список и Кости – какой потянет больше, - конечно же, клоунские репризы. «Июньский переворот» в спектакле смешной (но публике, кажется, не до смеха) и жуткий гиньоль; последствия его расхлебывать придется чуть позже.

Разумеется, это одна из возможных театральных трактовок лета 1940 года. В грандиозном спектакле Театра фон Краля и Тартуского нового театра «Б.Б. появляется ночью» эти события показаны были объемно, в том числе как опьянение мнимой свободой, замешанное на дрожжах усталости от существующей власти; сама театральная публика здесь играла роль народа – заблуждающегося, наивного, рубящего сук на котором сидел. Костя сказал бы, что народ опять болен. Только лечить уже было поздно.

А дальше – подлинные истории о репрессиях 1940-41 годов, рассказанные самими актерами: мало нашлось бы семей, которых эти репрессии не задели хоть краем.

Тем, кому суждено погибнуть – быть расстрелянными или умереть от голода в Сибири – выбеливают лица. Это – образный ход из старинных восточных театральных систем: лицо становится маской смерти. Для кого-то – цитата из спектакля БДТ по брехтовской «Карьере Артуро Уи», поставленного польским режиссером Эрвином Аксером, но Огарев (1961 г.р.) просто не мог видеть ту постановку; сам Брехт пользовался этим приемом, и он срабатывает лишь тогда, когда мера горя и страха приближена к пределу, к максимуму того, что может выдержать человек. В спектакле Огарева эта мера достигнута. Может быть – превышена.

Убитые крестообразно располагаются на круглом ковре, том самом, на котором Костя возился с внуками.

Для исполнителя заглавной роли страдания, которые пережил народ и которые не смог предотвратить главный герой, прямиком следуя в западню, тоже невыносимы. Слишком глубоко актер вжился в роль. «Это всего лишь театр», - утешает его гримерша. «Но ведь умерли они в самом деле? Значит, это уже не театр!» - отвечает Таммеару.

Зал потрясен. Пауза – и долгие-долгие аплодисменты. Да, у создателей спектакля есть могучий соавтор – историческая память, но чтобы вновь воскресить эту память потребовались жестокая и искренняя пьеса Кивастика и великолепная, пропущенная через сердце, режиссура Огарева.