Все мы вышли из "Шапки" Войновича

Писатель Владимир Войнович. Фото: Bobylev Sergey/ITAR-TASS

Ушел из жизни выдающийся сатирик, которому мы обязаны новой литературной интонацией. Мы были шапочно знакомы с Владимиром Войновичем: в прошлом году выступали в Петербурге – сначала был творческий вечер Войновича, потом, в том же, переполненном его поклонниками зале, мой. Я не попросила организаторов поменять очередность, поскольку всегда помню ироничную фразу Блока, сказанную Ахматовой: она разволновалась, узнав, что будет читать после Блока – гения и кумира публики. «Не беспокойтесь, Анна Андреевна, – с укором сказал Блок, – мы не тенора...»

Вот и не нужно относиться к выдающимся писателям, как к литературному начальству.

Итак, в перерыве после выступления Войновича и до моего выхода на сцену мы с ним и питерской поэтессой Татьяной Вольтской сидели за кулисами и болтали о литературе и ее тенденциях. Обсуждали кто на кого и как повлиял. И вдруг я вспомнила и тут же рассказала Войновичу, как в 1975 году мы шли с Сергеем Довлатовым по Вышгороду, возвращаясь из редакции, и Довлатов мне сказал, что идеальным направлением в современной литературе ему представляется повесть Войновича «Иванькиада, или Рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру». Сама повесть вышла в свет в Штатах через год, в 1976 году, но, значит, Довлатов либо читал самиздатовскую рукопись, либо знал по пересказу основной принцип создания этого текста: полнейшая иллюзия документалистики. Главный герой – сам Войнович, под своим собственным именем. Ход сюжета – Войнович в борьбе с литературным деятелем Иванько добивается своего законного права на вселение в ему предназначенную квартиру.

В повести есть официальные документы, письма, заявления, жаркие обсуждения коллег и хождения по инстанциям. Войнович пишет гневные протесты в разные организации, имеющие отношение к распределению квартир. О нем говорят недоброжелатели, что он пишет доносы на своего оппонента. Его сторонники парируют: «А что ему было делать?!» Есть множество реальных имен – от Галича до Симонова, есть масса вымышленных, есть трагический квартирный вопрос (Михаил Булгаков совершенно серьезно уверял, что напишет пьесу «Батум», если ему дадут новую квартиру!). Словом, есть жизнь как бы совершенно лишенная выдумки, стилистической окраски, метафоры, творческих приемов и маневров. Всё действительно основано на реальных событиях, а писательское мастерство спрятано в такую глубину, что его невозможно отыскать. Виртуозная работа, толчок к новой прозе, которая говорит правду напрямую, не ища, например, сюрреалистических или иных «обходных» путей.

Извилистый путь правды

Думаю, разговор этот был приятен Владимиру Войновичу, и, конечно, я тогда не посмела сказать, что этому приему простоты и «полной» правды нельзя доверять безоглядно: его книга о взаимоотношениях с Солженицыным, написанная с теми же скрупулезными и документальными подробностями, что и «Иванькиада...», транслировала лишь единственное чувство – нестерпимую обиду, которую невозможно изжить литературой. Из книги «Портрет на фоне мифа» (2002) мы, собственно говоря, узнаем, что Войнович всю жизнь вел себя бесстрашно и безукоризненно по отношению к Солженицыну, а тот отвечал ему неблагодарностью и эгоизмом, возведенными в ранг национального самосознания. Немыслимо полюбить черно-белую книгу – без полутонов, теней и двусмысленностей, которые можно толковать на любой лад. Злость и обида должны перерасти в иронию и, прежде всего, самоиронию...

Перекличка с Гоголем

Шедевром Владимира Войновича, который никогда не устареет, на мой взгляд, стала его повесть «Шапка» (1987). Сохраняя полнейшую симуляцию документальности, писатель расходует свою потребность в литературных играх, аллюзиях, подтекстах, пучках смыслов на параллели с гоголевской «Шинелью». Он затейливо уменьшает шинель до размеров шапки, намекая на то, что таково примерно его место в русской литературе по сравнению с Гоголем. Но при этом шапка зимняя и, как и шинель, нужна для тепла. И Акакий Акакиевич пишет и герой «Шапки» пишет; первый, впрочем, только переписывает, но ведь и писатель Рахлин не совсем уж настоящий писатель – он пишет только о хороших людях, а о хороших людях, замечает автор, никому читать не хочется, хочется читать про плохих. То есть не сильно уж эти герои отличаются и по социальному статусу, если присмотреться к ним внимательно. И у Гоголя воротник, вспомните, на новой шинели  (которую украли у Акакия Акакиевича, отчего в конце концов он и умер) был из кошки, лучшей кошки, что нашлась на рынке, такой кошки, что издалека можно было принять ее за куницу. И именно из кошки предлагают несчастному неудачнику Рахлину в писательском распределителе шапку, тогда как писателям чуть-чуть более успешным дают хотя бы из кролика. Рахлин спрашивает:

«– А, извините за некомпетентность, кошка считается лучше кролика или хуже? –  Я думаю, хуже, – предположил директор лениво. – Кроликов разводить надо, а кошки сами растут...»

Акакию Акакиевичу нужно было умереть, чтобы стать страшным призраком, пугающим прохожих, только тогда смог напасть он на злосчастное «значительное лицо», сорвать с него шинель и отомстить за свои жизненные обиды. Ефим Рахлин смелеет еще при жизни – он бросается на «значительное лицо» и прокусывает ему палец до кости, но затем настигает Рахлина инсульт и смерть. Однако перед смертью, лишившись движения и речи, получает он заветную шапку из достойного меха, кладут эту шапку ему на больничное одеяло, и он шепчет плохо слушающимися его губами что-то о победе.

Все персонажи Гоголя, окружающие Акакия Акакиевича, обижают его, травят, смеются, никто не воспринимает его всерьез, ни у кого нет к нему жалости, но и Ефим Рахлин, собственно, никому не нужен: его единственный друг говорит ему исключительно гадости и оскорбительности, жена изменяет ему и почти не скрывает этого, жене и сыну он смиренно подает завтрак, и они сразу забывают о нем, его герои – хорошие люди – рассказывают ему всего лишь старые анекдоты, которые он и без них знает наизусть, руководство Союза писателей состоит из бывших работников «органов» и рассчитывать на человеские с ними отношения не приходится.

Довольно нелепая, звучащая на русском языке словно переводная, фраза Дмитрия Григоровича «Все мы вышли из гоголевской шинели», собственно говоря, означает, что русская литература берет на себя обязательство заступаться за маленького неудачливого человека, которому плохо живется в этом мире в силу его детскости, наивности, нелепости и ложного понимания окружающей действительности, перед которой он робок, бессилен и склонён.

Пришел век победителей. Но кто-то ведь должен заступаться за Акакия Акакиевича, и в «Шапке» раздраженный злой сатирик Владимр Войнович взял на себя эту добрую обязанность великой литературы.

Что же касается его знаменитого «Чонкина», «Москвы 2042», других сатирических вещей, то они достойны прочтения и даже восхищения, но с чувством любви и жалости читаешь именно «Шапку», где большой писатель не только был беспощаден, но и «милость к падшим призывал».