«Лето»: хилый закос под любовь

Фото: Кадр из фильма

Нашумевший фильм режиссера Кирилла Серебренникова о Майке Науменко и Викторе Цое, послах рок-н-ролла в неритмичной советской стране, добрался до эстонских экранов.

«Лето» – кино удивительное: оно словно балансирует между правдой и сказкой, но балансирует неумело, постоянно скатывается то в одну крайность, то в другую. И получается как в анекдоте: или трусы наденьте, или крестик снимите. Ну или как с кошкой Шрёдингера, которая как бы одновременно и жива, и мертва. «Лето» – вроде бы фильм о Майке и Цое, но не реальных, а как бы полумифических, с деталями «для усиления художественного эффекта» (цитата из финальных титров), но – все-таки о Науменко и Цое, которые жили и умерли слишком недавно, чтобы можно было впарить очередному поколению «икс» полусказку-полуправду – или махнуть рукой, мол, кто их там разберет, как оно всё было на самом деле.

«Ложь от начала до конца»

Конечно, никто не ждал от Серебренникова документального фильма. При всем том «Лето» снято по сценарию, в основу которого легли мемуары Натальи Науменко (ее играет Ирина Старшенбаум), то есть документальный субстрат – налицо. С другой стороны, сложно не поверить Борису Гребенщикову, который, будучи одним из героев картины, раскритиковал «Лето», не пожалев матерного словца: «Сценарий – ложь от начала до конца. Мы жили по-другому. В его сценарии – московские хипстеры, которые, кроме как ******* за чужой счет, больше ничего не умеют. Сценарий писал человек с другой планеты. Мне кажется, в те времена сценарист бы работал в КГБ. Надеюсь, Кирилла Серебренникова освободят, но мнения о фильме у нас разные. Мне кажется, я прав, потому что я в то время жил». (Серебренников находится под домашним арестом).

Вместе с БГ «Лето» не приняли еще несколько питерских музыкантов, включая гитариста Алексея Рыбина из первого состава «Кино»; в фильме он стал Леонидом – Рыбин запретил Серебренникову использовать свой образ. С другой стороны, современники Майка и Цоя, «Лето» похвалившие, напирают на то, что ожидать следует не правды, а «сказки». Артемий Троицкий, еще один герой картины, сравнил «Лето» с мюзиклом «Ла-Ла Ленд».

Хорошо, пусть это сказка о Майке и Цое, в которой от Майка и Цоя осталось мало что. Предположим. Но к чему тогда выставлять супругу Цоя Марианну корыстным ничтожеством, перед которым Цой «отчитывается за каждую копеечку» и которое перед очередным концертом, когда музыкант вспоминает о своем друге и учителе: «А Майк пришел?» – говорит ему: «Вить, ты не о том сейчас думаешь». И персонаж Витя – с чертами лица Цоя, поющий песни Цоя – ее слушается, сообщая зрителю кое-что весьма неприятное уже и о самом Цое. Сказка, говорите? «Ла-Ла Ленд»? Серьезно?..

Добавление № 1: Марианна Цой ответить не может – она умерла в 2005 году. Добавление № 2: фильм, вообще говоря, именно о том, что Наталья, жена Майка, была влюблена в Цоя, причем взаимно, то есть Марианна – это вдобавок ее соперница. Добавление № 3: за каким-то рожном телефонный номер, который Марианна в фильме оставляет Цою, – 2128506, отсылка к песне «Аквариума», с которой всё это не связано вообще никак...

Думать о подробностях личной жизни героев не хочется совершенно, но, увы, злая сказка Серебренникова делает всё, чтобы вы подумали и об этом тоже – если питерский андеграунд вам небезразличен (а нас таких много). Удивляться реакции БГ нечего. Представьте, что лично о вас кто-нибудь снимет кино, притворившись, что оно типа не о вас, хотя на экране лицо ваше, и имя тоже, – а сомнительные намеки, грязноватое белье и откровенную неправду спишет на то, что это, понимаете ли, сказка, с которой взятки гладки.

«Но кто тебя слышит? Десяток людей...»

Впрочем, здесь Серебренников, как ни удивительно, следует какой-то даже традиции. Если точнее, «Лето» выглядит гибридом сразу двух традиций. Как «сказка» оно отсылает вовсе не к «Ла-Ла Ленд» или прекрасным «Стилягам», а к фильмам Сергея Соловьева: сны Бананана из «Ассы» и трагикомический фарс «Черной розы...» трансформировались в сценки, в которых реальность вдруг летит к чертям и вся советская действительность начинает задорно напевать Игги Попа, Дэвида Боуи, Лу Рида и «Секс Пистолз». Это, может быть, лучшие сценки фильма.

Майка гложет влюбленность супруги в ученика и симптомы надвигающегося творческого кризиса. Витю гложет то, что он пока никуда не пробился и непонятно, пробьется ли. Наталью гложут страсть и совесть. Всех беспрерывно погладывает советская власть. И только Боба (он же БГ, роль Никиты Ефремова) ничего не гложет, кроме кошки, которая царапается; он Бог, он косит под Дэвида Боуи, и от него сияние исходит.

Ну а как байопик «Лето» следует в фарватере двух недавних и равно неудачных лент о великих людях – «Высоцкий. Спасибо, что живой» Петра Буслова и «Довлатов» Алексея Германа-мл. Там и там вышел фильм без героя, и с «Лето» – та же байда, разве что Серебренников обезличивает сразу двух культовых рок-музыкантов. Непонятно, как Высоцкий и Довлатов, Науменко и Цой могли творить то, что творили, если они были такими, какими нам их показывают.

А если кто-то возразит, мол, творчество – дело интимное, его не покажешь, а в жизни творческие люди выглядят как выглядят, я скажу: не умеешь сделать фильм о внутреннем – не берись. Показать внешнюю сторону не так уж и сложно. Но кому нужно кино о человеке, в котором человека как такового и нет, хотя есть всякие там реалии эпохи?

Да, романовский Ленинград – эпохи не императоров, но всемогущего первого секретаря Лениградского обкома КПСС Григория Романова – показан достоверно. И, разумеется, бесцветно – как не вспомнить «Довлатова», – потому что советская действительность иначе как серой быть не может, не так ли? Да, коммуналка, в которой живет семья Майка Науменко, – как живая. И транспорт на улицах правильный. И Ленинградский рок-клуб, наверное, ровно такой и был. А пьянки такие имели место? Наверняка. А нетрезвый гражданин (Александр Баширов, привет «Черной розе...») мог в электричке упрекать панка (его прототипом был Андрей Панов, легендарный Свин; роль Александра Горчилина – опять же привет «Черной розе...», там такого же панка играл как раз Баширов) в том, что панк, сволочь такая, родину продал и поет песни идеологического врага? А то. Ходили матери под стенами военкомата, выкликали сыновей: «Павлик, Афган или не Афган?» Безусловно. Садись, пять.

Но как только дело доходит до героев – как стена встает. Цой (корейский актер Тео Ю, за которого говорят и поют наши люди) непроницаем, будто все время носит маску, так что не видно никакого Цоя. Майк интереснее: Роман Билык, он же Рома Зверь, лидер группы «Звери», оказывается без дураков блестящим актером – но только экранный Майк никак не желает соединяться с Майком, знакомым нам по «Зоопарку». И фарсовые сценки, призванные показать внутренний мир героев, делу не помогают. Понятно, вот эскапизм, а вот свинцовые мерзости жизни – но должно быть, было же что-то еще.

«Ничего этого не было... хотя хотелось бы»

В сухом остатке это и правда история двух рок-музыкантов, чьи имена по случайности совпадают с именами лидеров «Зоопарка» и «Кино», в застойно-брежневском Советском Союзе. Есть Майк – интеллигентный, талантливый, опытный, ценитель западной музыки, местами конформист, местами позер, который общается афоризмами типа «Лень – мое лучшее качество, благодаря ей я не совершил массу плохих поступков». Еще есть Витя – молодой, неопытный, честный, искренний, не желающий быть конформистом, видящий в Майке то ли учителя, то ли проводника в таинственный мир советской рок-музыки. И есть Наталья, жена Майка и мать его ребенка, роковым образом влюбляющаяся в Витю.

Майка гложет влюбленность супруги в ученика и симптомы надвигающегося творческого кризиса. Витю гложет то, что он пока никуда не пробился и непонятно, пробьется ли. Наталью гложут страсть и совесть. Всех беспрерывно погладывает советская власть. И только Боба (он же БГ, роль Никиты Ефремова) ничего не гложет, кроме кошки, которая царапается; он Бог, он косит под Дэвида Боуи, и от него сияние исходит.

На этом лирическом уровне «Лето» – достойное кино о том, как все участники любовно-музыкального треугольника умудряются остаться приличными людьми. Майк берет Витю в ученики и, как истинный джентльмен, организует свидание с ним Натальи. Наталья целуется с Витей, но остается верной Майку (простите, спойлеры). Витя уходит, когда становится ясно, что Наталья останется верной Майку, и сам остается верным Майку, не ударяя в грязь лицом как его ученик. А Майк не ударяет в грязь лицом как учитель, несмотря ни на что – он ведь не знает, что ничего не было. Ровно тогда, когда его жена и Витя должны быть вместе, Майк идет к Бобу и просит того стать продюсером Витиного альбома...

Красиво, благородно, интересно. Но на этом история не заканчивается. Режиссеру тоже хочется сказать кое-что, в конце концов, так что в узкое пространство между сказкой и правдой втискивается странный персонаж, молодой человек в очках, то и дело норовящий пробить четвертую стенку и поговорить со зрителем и героями по душам. Он сообщает нам про актера, играющего Цоя: «Не похож!» (такое вот режиссерское кокетство). Он же после каждой сказочно-фарсовой сценки не устает информировать зрителя: «Ничего этого не было... хотя хотелось бы», – проводя границу между сказкой рок-н-ролла как бегством от свинцовых мерзостей и самими мерзостями неизбежного конформизма.

Приговор вполне ясен: советский рок – явление эскапистское, вторичное, приспособленческое творчески и политически. 

Тут за режиссера становится неловко, потому что он упорно твердит нам: был конформизм, был. Не в белом эти люди. Да, у нас сказка, но вы посмотрите, что вокруг творится. А что Майк? Сотрудничает с властью, состоит в правлении Ленинградского рок-клуба, залитовывает тексты – официально одобряет их у цензора (блестящая роль Юлии Ауг). Она тетка неплохая, понимающая, но все равно надо притворяться, что «занимаешь активную социальную позицию», что у тебя лирический герой, соглашаться с тем, что «советский рок-музыкант должен искать в человеке светлое», выдавать серьезные песни Цоя за шуточные...

«За тех, кто никогда не простит нам...»

И вот уже юноша в очках набрасывается на Майка, исполняющего «Сладкую N»: «Ты питерский Лу Рид и Боб Дилан, да? Только Дилан поет про Вьетнам, про невинно осужденного негра-боксера! А ты о чем поешь, Майк? О чем этот ваш рок-н-ролл? Твоя песня – это песня такого довольного, благодушного, сука, человека, которому *****, в какой чудовищной стране он живет...» И, натурально, когда Майк исполняет «Звезду рок-н-ролла», в душе превращаясь воистину в звезду, перемещаясь из душного дома культуры на настоящий рок-концерт, и нам показывают внезапно воодушевившуюся Наталью в зале, – поневоле закрадывается мысль: да, чудовищная страна, ведь если бы Майку дали быть самим собой, будь он, скажем, как Рома Зверь, его жена не полюбила бы другого. А если бы он еще и взбунтовался, стал диссидентом – о, какие просторы открылись бы тут!

И это уже – обвинение, и оно не единственное: ближе к концу нам четко проговаривют, что Майк, как он сам понимает, ничего оригинального не создал – он всего лишь подражает западным образцам. Приговор вполне ясен: советский рок – явление эскапистское, вторичное, приспособленческое творчески и политически. Даже сказка, в которую убегали эти люди, была, как в «Буратино», нарисованным на картоне очагом. Эрзац-лето никого особо не грело. Недаром фильм заканчивается песней Цоя «Кончится лето», которая тут функционирует так же, как «Хочу перемен!» в «Ассе».

Однако и «Асса», и «Черная роза...», и «Стиляги» утверждали кое-что совсем другое: мир советского андеграунда, каким бы смешным и глупым он ни казался нам, нынешним, был особенным и настоящим душевным (духовным, если хотите) пространством. В финале «Стиляг» герою сообщают, что на Западе стиляг нет – и никогда и не было. «Но мы-то есть!» – кричит герой. И правильно кричит.

И ведь БГ уже всё сказал когда-то. «Мы стояли слишком гордо – мы платим втройне: за тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал, за тех, кто никогда не простит нам то, что рок-н-ролл мертв – а мы еще нет...» И еще в «Электрическом псе»: «У этой песни нет конца и начала, есть только эпиграф, вот – несколько фраз: мы выросли в поле такого напряга, что любое устройство сгорает на раз, и, логически мысля, сей пес невозможен, но он жив, как не снилось и нам, мудрецам».

«Лето» предлагает поверить в то, что, действительно, логически мысля, сей пес невозможен. То есть мертв. Как и рок-н-ролл. Но только пес все-таки жив (и был жив). Разве что – о чем и сказал БГ – не так, как нам показывают в фильме.

Не нужно документальной правды – она невосстановима. Не нужно эскапистской сказки – она лжива. Расскажите лучше о том, как из ничего, из плохих записей, из подражания Лу Риду, Марку Болану и Зигги Стардасту, из желания видеть сны о чем-то большем и попыток выжить «в поле такого напряга» в душах этих людей родился мир, полный любви.