Галина Юзефович: великий русский роман – сферический конь в вакууме

25 мая в Таллинне выступит Галина Юзефович. Фото: wikimedia.com

Литературный обозреватель, книжные обзоры которой публикуются на портале Meduza, внезапно обнаруживает, что ее скромные мнения чрезвычайно популярны, а аккаунт в FB осаждают толпы фанатов и хейтеров...

Этот вполне себе сюжет для романа – реальная жизнь Галины Юзефович, автора книг «Удивительные приключения рыбы-лоцмана» и «О чем говорят бестселлеры». На Фантассамблее, фантастическом конвенте, который прошел в августе под Петербургом, «самый известный критик Рунета» (по определению Википедии) дала интервью порталу Rus.Postimees.

«Люди в Эстонии жили в сказке, но ей не радовались»

– Как становятся писателями – ясно: обычно человек что-то пишет с детства, потому что не может не писать. Как становятся критиками?

– Я всю жизнь любила читать книжки гораздо больше, чем все остальное на свете. Тратила на это больше всего времени. И в какой-то момент обнаружила, что если лежать на диване, читать книжку, а потом про нее написать, в хорошем варианте за это дадут денег, а в плохом – бесплатную книжку. Для меня это был серьезный стимул, я поняла, что для этого я и создана, что это моя органика. Все нормальные люди что-то пишут, а у меня нет ни одного толком начатого произведения. Я потребитель, мне нравятся чужие истории, у меня нет амбиций сочинять собственные. На том я стою и не могу иначе.

– Какую роль сыграло в вашем литературном становлении то, что вы – дочь своего отца, писателя Леонида Юзефовича? Не бунтовали ли вы против его литературных вкусов?

– Нет, бунта не было. Мы с папой всегда жили душа в душу, и, конечно же, он оказал на меня огромное влияние. В фундаментальных, корневых вещах наши вкусы совпадают, хотя мы можем расходиться в оценке чего-то свежего и нового. Мои родители рано развелись, отец жил далеко, бунтовать не было нужды. Как писал Бродский: «И сны твои, мой Телемак, безгрешны...» Виделись мы нечасто, и я всегда с радостью принимала все книжные советы, которые отец мне когда-либо давал.

Но: сегодня мало кто помнит, что папа стал знаменитым писателем в 2001 году, когда мне было 26 лет и я уже писала о книжках. Папа всегда был человеком литературным, но пока я росла, он работал школьным учителем, и тот факт, что он писатель, не играл в моем взрослении большой роли.

– А то, что вы по образованию античник, вас сильно сформировало?

– Бесконечно сильно, это один из краеугольных камней моей личности. Я с раннего возраста любила всё, что связано с Древней Грецией в большей степени и Древним Римом в меньшей...

– Обычно наоборот, нет?

– Да простится мне гендерное различение, но, кажется, мальчики чаще любят Рим, а девочки наоборот. Я начинала с мифологических сюжетов, постепенно перекочевала в область античной драмы, а там уже и эпос подтянулся, и это всё – Греция... Главное, чему меня научили на античном отделении, – close reading, внимательное, медленное чтение. Я много лет читала быстро и страшно собой гордилась: вжухх – толстый том за полтора дня!.. А практика обучения на античном отделении – это чтение. Нет лучшего способа научиться читать, чем через древних авторов: они ужасно трудные, тексты – тяжелые, ты волей-неволей разбираешь их на такие волокна, на какие обычные люди книжки не разбирают. Латинский язык славен многозначностью, слово обладает бесконечным набором значений, и нужно найти область допустимых значений, которая позволит тебе интерпретировать текст...

В итоге формируется способность, которая и является моей единственной суперспособностью: я правда очень хорошо умею читать – разными способами, с разной скоростью и на разную глубину. Образование – важный элемент моей самоидентификации, хотя я давно не практикую как античник. Я много лет преподавала латынь филологам – и перестала это делать, осознав, что выучила антологию Подосинова наизусть.

– Можете ли вы сказать, что у вас, кроме профессии, есть миссия?

– Ох. Миссия – пафосное слово... Я не думаю в таких терминах. Это – моя жизнь. Моя профессия и моя жизнь неразделимы. Счастливые люди приходят вечером домой – у них рабочий день кончился. А барьера, который отделял бы мою работу от остальной меня, нет. Вижу ли я тут миссию? Иногда вижу. Но в этот момент надо, наверное, выпить пятьдесят граммов коньяка, перекреститься и перестать про это думать...

– ...И перечесть «Женитьбу Фигаро».

– Да-да.

– В сферу ваших научных интересов входит изучение представлений о Прибалтике как о советском Западе. Может быть, вы знаете что-то интересное об Эстонии?

– Есть одна неожиданная вещь: удивительным образом взгляд на жизнь в советской Эстонии изнутри и извне не совпадал. Люди, приезжавшие в Эстонию на отдых, рассыпались в бесконечных восторгах: как здесь прекрасно, как богато, и то можно купить, и это, кафе, поливная керамика, сезонное меню, клубника со взбитыми сливками – крышесносное всё. Богатство мира вещного, мира интеллектуального... Мой знакомый из Екатеринбурга выучил эстонский, чтобы читать «Эстонскую энциклопедию», в которой была статья о The Beatles. Финское телевидение, опять же: когда в 1984 году СССР бойкотировал Олимпиаду в Лос-Анджелесе, люди ездили в Эстонию смотреть соревнования «по финнам».

А для самих жителей Эстонии всё это не было ценным. Они говорили, что живут просто и бедно. Москва и Питер – да, там магазины, богатство, культура, а у нас всё скучное, убогое, сирое. То есть если для жителей остального Союза воображаемый Запад материализовался в Эстонии, жители Эстонии ничего такого не видели. Для меня это удивительная история о людях, которые живут в сказке, но ей не радуются. Взгляд на сказку может быть разным.

«Между нами всё кончено! Вы глупая, необразованная, продажная...»

– Хоть вы к этому и непричастны, вокруг вас годами формируется образ, о котором Википедия сообщает: «Юзефович заняла в сознании читающей публики место одного из самых популярных критиков в современной русской литературе». Плюсы ситуации для человека, у которого есть что сказать urbi et orbi, очевидны, но есть ведь и минусы. Например, искушение непогрешимостью...

– Это всё видно только снаружи, а изнутри... Я не просто не вижу себя непогрешимой, наоборот, я во всем сомневаюсь – и мне ужасно не хватает книжных и околокнижных разговоров, чужих мнений и идей. Каждый раз прежде чем сесть писать текст про книжку, я малодушно читаю то, что написали коллеги, – не потому, что планирую списать, а чтобы что-то в себе верифицировать. Беда в том, что этого – написанного – очень мало! По мне калибруются многие, а мне калиброваться не по кому.

Честное слово, у меня не было планов стать самым известным критиком, наоборот, мне из-за этого не очень комфортно. Знаете, почему я им стала? В сегодняшнем литературном пространстве я – единственный человек, который пишет обзор каждую неделю, а летом – каждые две недели. Никто, кроме меня, не делает этого регулярно и в таких количествах. Отчего я и доминирую, прости господи, в этом пространстве. Это очень патологичная ситуация. Британская газета Guardian как-то делала интервью с критиками – три страницы одних только имен, они все дико разные, все известные, спорят друг с другом, коммуницируют... В нашем пространстве я – практически единственный такой человек, или, во всяком случае, один из очень немногих, и как результат, я оказалась у всех на виду. Просто я поддерживаю сложную бизнес-модель: зарабатываю на жизнь не тем, что я пишу о книжках. Meduza не платит мне столько, чтобы хватало на жизнь. Зарабатываю я по-другому – и делаю это в частности для того, чтобы писать про книжки.

– Но есть ведь блогеры, пишущие о книгах регулярно?

– Они делают это иначе. Людей, которые писали бы три, да хотя бы одну рецензию каждую неделю на протяжении длительного времени – мало. Блогеры пишут короткие эмоциональные заметки, для меня, кстати, бесценные. С тех пор, как я открыла для себя Telegram, жизнь моя заиграла новыми красками – я нашла своих и немножко успокоилась.

Но в целом, коротко говоря, нынешняя ситуация мне не нравится. Меня можно не любить – хотя мне это понять трудно, я такая миленькая, такая няшная... (Смеется.) Меня не упрекнешь в том, что я топчу конкурентов. Наоборот, я пытаюсь пробудить в людях желание писать о книгах. Уважаемые издания часто просят меня найти им кого-то, кто писал бы про книжки, как я, но был бы не я. И я никого не нахожу. Люди говорят: я работаю, гонорары маленькие...

– Это же очень времязатратная штука.

– Конечно. 80 процентов моего рабочего времени я трачу на обзоры для Medusa: чтение, отбор, осмотр окрестностей, написание текста. Я не из тех, кто положил пальцы на клавиатуру – и быстренько всё написал, на текст я трачу день.

– А это правильно, когда властителем дум становится критик? Вы по определению субъективны – но хорошо ли это, когда субъективное мнение обретает такой статус?

– Очень плохо! Мне не нравится, когда на меня молятся, объявляя мой вкус эталоном, и предъявляют претензии за любую книгу, которая мне понравилась, а читателю нет. Ко мне регулярно ходит разъяренный читатель и говорит: «Я вам доверял, я был полностью ваш, читал всё, что вы посоветуете, но тут я прочел... – следует название книги, – и теперь между нами всё кончено! Вы глупая, необразованная, продажная...»

Человек должен ориентироваться на множество голосов – и не обижаться, если с кем-то не совпадает. Если вы хотите поддерживать картинку реальности, вы должны читать всё, что выходит в данном литературном пространстве. Меня спрашивают: как сориентироваться в литературе? Я начинаю объяснять – и понимаю, что теряю слушателя, когда говорю, что надо хоть раз в неделю заходить в книжную рубрику Guardian или New York Times и прочитывать ее от начала до конца. Казалось бы, небольшой труд. Но тут ломаются все.

– Что происходит, если книга популярна, а вы ее читаете – и она вам активно не нравится?

– Я пишу, что она мне не нравится, и рассказываю, почему она популярна. Иначе зачем затеваться? Есть популярный жанр: критик упражняется в остроумии, обстебывая автора и его книгу. Как по мне, это непродуктивно – плюс, конечно, мне не хватает остроумия. Можно обсудить, почему последние романы фандоринского цикла кажутся мне очень слабыми, но это не повод, чтобы издеваться над текстом и тем более над автором. Лучше рассказать, почему книга «работает», несмотря на то, что мне лично она кажется фигней чистейшей воды.

– Вы говорите о том, что бестселлер должен соответствовать неким подсознательным ожиданиям аудитории. Но о каких ожиданиях можно говорить, скажем, в хрестоматийном случае «Имени розы»?

– Задним числом все понятно! Люди, умеющие читать сложные тексты, тоже любят истории и сюжеты, и таких людей больше, чем принято считать, – это и есть ключ к тиражам «Имени розы». До этой книги считалось, что сюжетная литература – для одних, а Средние века и тонкие чувства – для других. Между тем люди, читавшие возвышенное, тайком, как в публичный дом к шлюхам, ходили читать сюжетную прозу. А тут всё сошлось, и это был огромный прорыв.

– А нужно ли, чтобы книга была написана хорошо? Есть же феномен «50 оттенков серого», когда запрос явно побил литературность.

– Фактор «как написано» работает на сохранение книги в фокусе читательского внимания на протяжении длительного времени. Книга, попадающая в читательские ожидания, может быть написана плохо, но тогда она рискует повторить судьбу «50 оттенков»: этот роман уже не ищется Гуглом, о нем забыли, а эпигоны Э.Л. Джеймс умерли голодной смертью – именно потому, что с литературной точки зрения это фуфло. Помните «Детей Арбата»? В нашей юности – великий бестселлер, самая обсуждаемая книга. Ныне это читать невозможно, роман написан невыносимо плохо – и его в самом деле никто не читает.

«Меня штырит меньше, и я постоянно увеличиваю дозу»

– Писатель сегодня должен следовать заповеди «сам танцует, сам поет, сам билеты продает» – быть активным в соцсетях, пиарить себя; таковы законы рынка. Велики ли в итоге потери литературы?

– Думаю, довольно велики. Но конкретно с русской литературой беда в том, что русских писателей очень мало. Есть известная легенда: где-то под спудом томятся сотни, тысячи талантливых имен, которых никто не печатает. Я какое-то время честно читала непризнанных гениев, всем им верила...

– Вы добрая женщина!

– Да. Была... Я могу вспомнить одного человека, который достоин известности – и которого не печатают из-за его дурного характера. В остальном – пустыня. Если вы предлагаете издателю дописанный роман, в котором есть хоть какие-то признаки романа, вероятность, что вас издадут, стремится к 100%. Мне не так давно поблазнилось, что я открыла писателя: Борис Клетинич опубликовал в журнале «Волга» роман, который мне очень понравился. Я понеслась с ним к издателю Елене Шубиной, та уже начала его читать – и тут из другого издательства пришло известие, что Клетинича издают буквально через месяц. «Я фантаст, меня не возьмут» – тоже легенда: если у вас в книге есть что-то, кроме звездолетов, если это нормальный роман с фантастическим допущением, – оторвут с руками. Издательский голод у нас – жуткий. Неумение плясать и продавать билеты – не главный бич русской литературы.

– Вы часто говорите о писателе как персонаже, о создании образа в тех же соцсетях. Насколько вы сами – персонаж, который должен быть милым, относительно искренним в ФБ и так далее?

– Я в этом смысле полный болван. Чаще всего люди, которые со мной знакомятся, говорят: «Ой, да вы точно как в Фейсбуке!» Это правда, у меня нет другого лица и другой жизни. Как-то я обнаружила, что живу обычной жизнью, говорю обычные вещи, а вокруг меня собралась большая толпа народа. Появление этой толпы я не отрефлексировала – и повела себя как простодушный лопух. Моя личность оказалась востребована в ФБ, и это было для меня сюрпризом. Да, я и правда такая вот вся няшечка – ну или не няшечка...

Когда я осознала, что превратилась в персонажа, мне стало тоскливо: образ всегда сковывает. Так что многие вещи я из ФБ потихоньку убираю: сократила рассказы о детях, убрала под замок кулинарию, убрала высказывания на нелитературные темы – я не готова разгребать субстанции, которые мне в итоге прилетают. Конечно, меня воспринимают как персонажа, но сегодня это – некий ракурс меня, не более. Впрочем, я думаю, нельзя придумать персонажа, который совсем на тебя не похож.

– Сколько вы читаете? Какую долю в этом чтении составляют книги, которые вас просят прочесть, а какую – те, что вы хотите прочесть сами? Ну или перечесть.

– Перечесть – никакую. Разве что я веду курс о современной литературе и каждые два года перекраиваю всю программу, включая в нее книжки, которые хочу перечитать. В позапрошлом году в программе был «Щегол» Донны Тарт, его я еще хорошо помню, поэтому в этом году в программе – «Тайная история» ее же...

Попросить меня что-то прочесть трудно: издательства присылают свои планы, я сама выбираю, что именно буду читать. Никто ни о чем попросить меня не может. Иногда я читаю то, что мне рекомендуют значимые для меня люди. Скажем, я никогда не стала бы читать фантастику – «Новую Луну» Йена Макдональда или «Фарбрику» К.А. Териной, – если бы эти книги не посоветовали мне те, с чьим мнением я считаюсь. Единственный секрет – такие советы должны быть бескорыстны. Я не читаю книг, которые мне настойчиво впаривают авторы или издатели.

Моя нормальная скорость – это две-три книги в неделю. Бывают тяжелые периоды – четыре книги. Бывают счастливые – одна книга, это случается летом, когда я пишу обзор раз в две недели.

– Что такое «квалифицированный читатель», о котором вы часто говорите?

– Отсечка – в точке разнообразия. Как только читатель перестает читать что-то одно и начинает читать разное, он становится квалифицированным. Лирическое отступление: моя любимая подруга, переводчик Анастасия Завозова училась на курсах сомелье и рассказывала, что выделяют пять уровней квалификации винопития. Первый: человек любит сладкое и пузырики. Второй: сильные вина с выраженным вкусом. Третий: вина с тонким вкусом. Четвертый: ты понимаешь, что на свете есть еще сложные десертные вина. И пятый: ты идешь в супермаркет и покупаешь за 300 рублей болгарский автохтон – тебе интересно, что это такое. Ты можешь употреблять что угодно. Ты можешь, если говорить о критиках, читать фантастику и вообще любые тексты...

– А притупление вкусовых сосочков?..

– Есть такое дело. Когда все читали «Маленькую жизнь» Ханьи Янагихары, рыдая в три ручья, я ощущала себя черствым бревном: Янагихара мне очень понравилась, но я не пролила ни слезинки. Может, острота эмоционального восприятия и правда снижается. Меня штырит меньше. И я постоянно увеличиваю дозу. Душа требует...

– Возможен ли – по аналогии с великим американским романом – великий русский роман?

– Попытки написать великий американский роман делаются по меньшей мере раз в год. А сколько было в прошлом веке великих русских романов? Навскидку: «Тихий Дон», «Мастер и Маргарита», «Дар», ладно, пусть будет «Доктор Живаго»... Я бы добавила сюда «Призрака Александра Вольфа» Газданова, потому что он мне очень нравится. В общем, великий русский роман – абстракция. Этого сферического коня в вакууме можно писать любым способом.

Я бы не сказала, что мне не хватает великого русского романа. Скорее, мне не хватает русского романа, который фиксировал бы что-то важное для меня сиюминутно, пусть даже оно перестанет быть важным спустя какое-то время. Мне не хватает просто русского романа, который я прочитаю с восхищением, с эмоциями, сильными и яркими, пусть и негативными. Бог с ним, с великим...