Он был первым кремлевским соловьем

Вячеслав Иванов. Фото: архив автора

Первое, что приходит в голову при этом известии – после обязательных «Мир праху его!» или «Упокой, Господи, душу новопреставленного раба Твоего Иосифа!» – это, может быть, и банальное, но исчерпывающе точное: смолк Голос Эпохи…

Не я первый и не я последний употребляю этот эпитет. Но что поделать: от фактов никуда не денешься. Он стал олицетворением своей эпохи, и парадоксальным образом олицетворение оказалось долговечнее самой эпохи.

Exegi monumentum

Одним из первых среди советских эстрадных певцов, если не самым первым, он сподобился полуиронического-полузавистливого титула «кремлёвский соловей». Это уже потом, по его следам, так стали именовать грузина Вахтанга Кикабидзе, эстонцев Тыниса Мяги и Яака Йоала, украинца Николая Гнатюка, русского Юрия Гуляева и азербайджанца Муслима Магомаева…

В той или иной степени к каждому из перечисленных больших артистов, а также ко многим, здесь не упомянутым, в разное время примеривали ещё и «звания», связанные с понятием эпоха: символ, лицо, образ и так далее. Но в полной мере – по крайней мере, если говорить об эстраде – сопоставим с этим понятием был он один. И по охваченному им в своём творчестве периоду времени, и по широте репертуара, и по уровню социальной значимости как личность.

Он действительно вместил в себя всю свою эпоху, или эпоха вместила его – не важно; они сделались неразделимыми. Он стал таким же неотъемлемым атрибутом реальности, как кремлёвские звёзды, спутник, Гагарин и Дубна; но также хрущёбы, БАМ, Афганистан и академик Сахаров. Наше общее достояние…

В девять лет, на итоговом концерте всесоюзного конкурса юных талантов в Кремле, он cпел популярную песню Матвея Блантера и Михаила Исаковского «Летят перелётные птицы». В ложе присутствовал Иосиф Сталин.

Меньше года назад его поздравлял с 80-летием Владимир Путин.

Он органично вписался в новейшее время, был делегатом Съезда Народных депутатов СССР, депутатом Государственной думы РФ шести созывов.

Оставаясь на ностальгически-консервативных позициях, он умудрялся сохранять добрые отношения с людьми самых разных политических взглядов. Мне повезло – я видел это в реальности, находясь в двух шагах от него, на расстоянии вытянутой руки. Я мог до него дотронуться, хотя, разумеется, не посмел. Но сама эта сценка до сих пор стоит у меня перед глазами.

…Канун августа 1991 года, Москва. В воздухе чувствуется напряжённость, предощущение тревоги. На заседаниях и в кулуарах Съезда Народных депутатов СССР демократы vs консерваторы всё чаще швыряют упрёки и обвинения в неприятельские  лагеря, и эти упрёки становятся всё более увесистыми. В курилке и в буфетах царит антагонизм. Оппоненты сбиваются в кучки, враждебно оглядываясь на противников. И лишь немногим удаётся сохранять нейтралитет, оставаясь своими для тех и для других.

Один из них – Кобзон, для всех, без различия политических взглядов, чинов и званий, уважительно – Иосиф Давыдович. Вот он, спокойно и величаво, как авианосец мимо канонерок, проплывает мимо этих групп и группок, на ходу одинаково доброжелательно раскланиваясь с Анатолием Собчаком и с Геннадием Зюгановым, с Владимиром Жириновским и с Евгением Коганом.

С высоты его полёта все различия между ними малозаметны – они все его слушатели и зрители, его аудитория. И все это чувствуют и понимают, поэтому при виде него у всех одинаково улыбчивыми становятся лица, добреют глаза…

Ни единым словом не солгав

И дело не в том, что он был обласкан властью или назначен главным певцом СССР за исполнение каких-то особо патриотических песен (хотя и такие в его репертуаре были). Его любили и уважали за честность и спокойную, уверенную открытость. И в этой любви были равны маршалы и ткачихи, члены ЦК КПСС и дворники... Отношение нему в народе можно сравнить с отношением к Аркадию Райкину, Владимиру Высоцкому и Михаилу Жванецкому. Их любят не потому, что они хотят нравиться (хотя какой же артист не хочет этого?!), а потому что они говорят правду. Всю правду, только правду, ничего кроме правды… «Кобзон» стало именем нарицательным. Предметом национальной гордости. Оно вошло в фольклор, а это самое верное свидетельство всенародного признания и любви – не за что-то, а потому что свой.

И при этом он никогда не строил из себя героя, не становился в позу. Когда он в октябре 2002 года вывел женщину и троих детей из захваченного террористами Театрального центра на Дубровке в Москве, это был естественный поступок, и даже у самых злостных его недоброжелателей не возникло мысли назвать это пиаром.

И в гораздо менее пафосных обстоятельствах он оставался верен себе, избегая всяческой рисовки. В одном из последних интервью на вопрос журналиста, согласен или он, что и в пожилом возрасте есть свои хорошие стороны, Иосиф Давыдович, страдальчески сморщившись (но не от боли, а от ханжества этой фразы), почти воскликнул: «Да что же может быть в старости хорошего!? Ничего в ней хорошего нет!». Он знал, что неизлечимо болен, и догадывался, что и другие об этом знают. Поэтому не мог и не хотел лицемерить и врать.

Наверное, именно поэтому и песням его верили. Он брал за душу не только своим замечательным, редким по тембру голосом, не только потрясающей музыкальностью и артистизмом. В нём была тайна, которая позволяла ему всегда попадать в «десятку».

Это как с фильмом на все времена «Семнадцать мгновений весны», который стал иконой отечественного искусства. Не в том смысле, что на него надо молиться, а в том, что это – воплощение кинематографического идеала, эталон мастерства. И отнюдь не случайно, что замечательные песни к нему исполнил именно Иосиф Кобзон. Потому что и сам он – снайпер, такой же равноправный творец оглушительного успеха картины, как режиссёр, оператор, композитор, поэт и весь звёздный актёрский ансамбль.

…Иосиф Кобзон, конечно, не Иисус Христос. Но я нисколько не удивлюсь, если на третий день он воскреснет. Впрочем, ему нет нужды это делать – он (извините за неуклюжий каламбур) стал бессмертным ещё при жизни.

Вечная ему память!