Ингеборга Дапкунайте: любовь приходит из космоса – и каждый имеет на нее право

Ингеборга Дапкунайте в спектакле "Цирк". Фото: Ира Полярная / архив «Золотой маски»

Литовская актриса, известная по ролям в фильмах и сериалах «Утомленные солнцем», «Мост», «Небесный суд», «Шерлок Холмс», «Миссия невыполнима», «Красный воробей» и многих других, приехала в Таллинн со спектаклем московского Театра наций «Цирк».

«Цирк» привез к нам театральный фестиваль «"Золотая Маска" в Эстонии». Постановка Максима Диденко сделана по мотивам легендарной комедии Александрова, снятой в 1936 году, но советская торжественность заменена в нем почти мистическим трансом: неспешные техноритмы, минор вместо мажора, нарочито яркие цвета, причем красный полностью отсутствует.

В воображаемой ретрофутуристической Москве 1930-х между гигантскими памятниками Ленину и Сталину летают дирижабли; директор цирка напоминает Владимира Ильича, немецкий антрепренер и его помощник – великана и карлика из «Твин Пикс»; в действии участвуют голубые львы и собаки Белка и Стрелка...

Сюжет более-менее прежний: американская актриса Марион Диксон прибывает в Москву и влюбляется в советского артиста цирка, но остаться с ним не может: она вынуждена скрывать от всех чернокожего ребенка. В 1930-е «Цирк» смотрелся как гимн советскому интернационализму. Постановка Театра наций – трагикомический стимпанковский мюзикл, в котором в равной степени есть и ужас от реальных 30-х, и ностальгия по небывалому СССР, который мы потеряли даже на уровне мечты.

У Александрова Марион Диксон играла Любовь Орлова, и сама эта роль была данью Марлен Дитрих. «Я все-таки исходила из того, что было написано в инсценировке, сочиненной Костей Федоровым и Максимом Диденко, – говорит Ингеборга в интервью Rus.Postimees. – Огромное влияние на трактовку роли имела Маша Трегубова как художник – визуальный ряд ведь тоже рассказывает историю, действие происходит в тридцатых годах, стиль спектакля, как его определяет режиссер, – ретрофутуризм. Когда мы обсуждали внешность героини, у меня были разные мысли, но... очень хотелось соединить определенную легкость в характере и визуальное сходство с героинями тридцатых. Определяясь с образом, мы ориентировались на актрис немого кино и первых звуковых фильмов. Как ни странно, Любовь Орлова, хотя я отношусь к ней с большим уважением, оказала на образ наименьшее влияние. Я играла Марион Диксон, а не Любовь Орлову, которая играет Марион Диксон. Такую последовательность ведь сыграть невозможно. Ну то есть... может, кто-то и смог бы...»

«Я не читаю критику. Вообще»

– У вас была еще одна роль, которая воспринималась... ну, не сквозь призму другой, но по контрасту точно: миссис Хадсон для многих бывших советских людей – все-таки Рина Зеленая. Для вас это имело какое-то значение?

– Нет, конечно. Для меня исходная точка – это всегда сценарий или инсценировка. Все остальное не имеет к роли никакого отношения. Наш «Шерлок Холмс» никак не связан с остальными 123 «Шерлоками Холмсами». Я играю роль, которую мы создаем вместе с режиссером.

– Это правило работает и тогда, когда вы играете историческое лицо?

– Да.

– Скажем, в сериале «Григорий Р.» вы сыграли последнюю императрицу, и критики говорили, что фильм вышел клюквенный...

– Я не читаю критику.

– Вообще?

– Вообще.

– Почему?

– Она не имеет для меня никакого значения. Меня научили этому в Лондоне. Я играю спектакль, мы долго работали над ним с большой группой людей, прошла премьера, мы намерены играть его еще какое-то время – и не будем его закрывать, потому что была плохая критика. И менять его потому, что критики его так или иначе раскритиковали, мы не станем. Любой критический отзыв, хороший ли, плохой ли, может повлиять на то, что я делаю, – а влиять на меня должна только договоренность между творцами. С кино и вовсе другая история: в фильме, который выходит сегодня, я снималась год назад – и критика меня уже не волнует.

Я выучила для этой роли эстонский язык... Что до темперамента, я не верю в эти национальные клише. Есть люди, и они все разные. Есть клише «эстонцы медленные», но я знаю очень темпераментных, истерических эстонцев.

– Как по вашему внутреннему ощущению: в России вас до сих пор воспринимают как «прибалтийскую актрису»?

– Не знаю. Не задаюсь такими вопросами.

– В сериале «Мост» вы играете эстонку Ингу Веэрмаа. Вас не смутило, что литовку взяли на роль эстонки?

– Я играла людей самых разных национальностей.

– В данном случае вы сыграли именно эстонку?

– Я выучила для этой роли эстонский язык... Что до темперамента, я не верю в эти национальные клише. Есть люди, и они все разные. Есть клише «эстонцы медленные», но я знаю очень темпераментных, истерических эстонцев. Так что клише к роли тоже отношения не имеют. Инга по сценарию – аутист, ее характер определяется психофизическими данными, а не национальностью. Конечно, в результате Миша Пореченков играет большого доброго русского, а я – достаточно строгую эстонку, рождается химия – и она работает в пользу проекта.

– Насчет национальных клише нельзя не согласиться. Но вот вопрос: почему именно литовские режиссеры популярны в Москве больше, чем латышские или эстонские? Туминас, Някрошюс, Коршуновас, Вайткус, Карбаускис... Я спрашивал об этом Туминаса, он сказал: «Может, оттого, что мы язычники. Нас отличает стремление вдохнуть жизнь туда, куда, как считается, ее вдохнуть или очень трудно, или невозможно». Я спрашивал Вайткуса, он сказал: «Мы все из деревни, только Кошуновас городской. В нас происходит столкновение первобытности с современным миром». Вы об этом думали?

– Я не могла об этом не думать – я всех их знаю и со всеми дружу. И этому очень рада... Но ответа я не знаю. Может быть, все куда проще: Вайткус учился в Петербурге, Някрошюс в Москве... Конечно, такого рода связи облегчают творческий путь. Правда, Туминас учился в Литовской консерватории. И Коршуновас тоже, я сама его принимала в консерваторию и сидела на первых экзаменах... Думаю, у каждого из них был свой путь. Просто так получилось.

Это чисто моя теория, но я уверена, что нет абсолютных литовцев. Литовцы – нация, в которой смешалось многое, во мне очень много кровей. Литва стоит на перекрестке: польское влияние, русское, немецкое, еврейское... Если вы посмотрите на архитектуру Вильнюса – там же сливается все что угодно. Возможно, литовцы поэтому могут работать в разных средах.

Ингеборга Дапкунайте парит под куполом. Фото: Ира Полярная / архив «Золотой маски»

«Есть ли актеры, которых определяет национальность?»

– Значит, здесь есть момент космополитизма? В Эстонии ощущение эстонскости очень сильно...

– В Литве тоже. Я не могу сказать, что горжусь тем, что я литовка. Но если меня спросить, кто я, – конечно, скажу: я – литовка.

– При этом вы в интервью – правда, давно, в 2002 году – сказали: «Считаю себя русской актрисой».

– Знаете, обо мне много что пишут. Это не всегда правда.

– В любом случае, когда Ксения Ларина на «Эхе Москвы» назвала вас космополитом, вы не возражали...

– Моя профессия предполагает... (Пауза.) Я сейчас задумалась: есть ли актеры, которых определяет национальность. Вряд ли. Взять тех же английских актеров – они могут играть представителей разных народов.

– Я подумал об ирландско-немецком актере Майкле Фассбендере...

– Именно. Или вот Джон Малкович. У меня спрашивают: он англичанин? Нет, он американский актер – с хорватской фамилией. Американцы вообще нация эмигрантов...

– Сэр Том Стоппард по происхождению – чех.

– Да, я знаю! Я имею честь быть с ним знакомой, и более английского драматурга сейчас не найти... Искать чистого представителя любой национальности – задача неблагодарная, несовременная, бесперспективная. В нашем мире скорость информации такова, что на нас может влиять что угодно. Человек с японской фамилией – один из лучших английских писателей...

– Кадзуо Исигуро, да. Более того, он родился в Японии и сравнительно поздно переехал в Англию...

– И чем больше всего на нас влияет, тем богаче мы культурно. И это хорошо.

– Я читал о том, что именно Някрошюс вас отправлял в Англию – и не верил, что вас возьмут.

– Он желал, чтобы меня не взяли. Я у него в тот момент репетировала.

– У вас в западном театре все было хорошо: «Олд Вик», «Степпенвулф», работа с Джоном Малковичем и Кевином Спейси. В 90-е у вас намечалась и карьера в Голливуде: «Миссия невыполнима», «Семь лет в Тибете»...

– Все думают, что я поехала в Голливуд, но я никуда не ездила. «Миссия» снималась в Праге и Лондоне, «Семь лет в Тибете» – вообще в Аргентине...

– Но вас ведь все равно на эти съемки приглашали. Однако полнокровной западной карьеры не случилось – вы снимаетесь на Западе время от времени, не более того...

– Все просто: я жила в Англии, а чтобы сделать голливудскую карьеру, нужно жить в Лос-Анджелесе. Я туда не поехала. Так вышло.

– А вы могли?

– Могла. Все могут. Надо было только решиться. Но обстоятельства сложились по-другому. Знаете, как это бывает... Думаешь: наверное, надо, а тут работа, одно, другое, третье... Я никогда не сидела без работы – и рывка не сделала.

– В российском кино и на ТВ ваша карьера, наоборот, сложилась. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но после «Николая Вавилова» вы редко снимались в телесериалах: «Небесный суд», «Шерлок Холмс», «Мост»...

– Не забывайте: российские телесериалы стали набирать обороты только в последние годы. Да, в 90-е тоже были проекты, но я тогда жила в Лондоне, это было невозможно. А так я не делаю разницы между фильмом и сериалом. Выбор происходит органично. Скажем, «Небесный суд» – очаровательнейший проект. И «Мост»... Это было счастье в плане работы: и партнер, и режиссер, и все остальные... И поездка в Таллин – великолепнейшая! Главное – чтобы проект был хороший.

– Были у вас роли, которые сыграть очень хотелось, но не сложилось? И входит ли в число этих ролей Маруся в «Утомленных солнцем 2»?

– Нет, таких ролей не было. Я никогда не думаю, что что-то в этом смысле потеряно. Роль сыграл кто-то еще, всё.

Люди есть люди, ненормальных людей – нет. Никто не имеет права узурпировать «нормальность».

– Бывают еще актерские мечты...

– У меня их нет. И это моя проблема, наверное. Я иду, так сказать, по мере поступления. Иногда решаю, что надо что-то придумать, а потом появляется новая роль – и все. Я очень сильно вхожу в то, что делаю сейчас. Времени мечтать не остается. Но надо сказать, что о ролях в Театре наций я не могла мечтать в самых диких мечтах. «Жанна» по пьесе Ярославы Пулинович – я обожаю этого драматурга! «Идиот» – сыграть князя Мышкина в клоунаде дорогого стоит, и сейчас это сумасшествие получает новую жизнь, мы переносим его на большую сцену. «Цирк» – вообще сказка...

«Не пойти на баррикады было невозможно»

– В связи с «Цирком» – вопрос о толерантности. «Цирк» Александрова – гимн советскому интернационализму: американка с чернокожим дитем прибывает из расистской Америки в СССР, где все иначе. Как, по вашему ощущению, воспринимается этот месидж сегодня?

– Когда Максим Диденко думал о спектакле, об идее, которая в спектакль заложена, он решил, что самая важная тема – это именно расизм. В итоге был сочинен монолог, вложенный в уста моей героини, и в этом монологе звучит главный посыл спектакля: любовь приходит из космоса – и каждый имеет на нее право, именно каждый, кто бы то ни было. Для меня это важнейшие слова. У Марион Диксон ребенок – другой, она должна была его скрывать, но у него есть право на любовь. «Другой» – любой другой на самом-то деле. Идея в том, что нет ненормальных людей – и это уже не не только о спектакле. Люди есть люди, ненормальных людей – нет. Никто не имеет права узурпировать «нормальность». Да, есть преступники – мы договорились, что не будем друг у друга воровать и друг друга убивать. Но если кто-то хочет покрасить волосы в зеленый цвет, если у человека другой цвет кожи, если он хочет жить с человеком своего пола... Да, есть немало спорных правил поведения. Но мы их изобретаем, они придумываются не богами, а людьми.

– Я бы спросил, как вы относитесь к феномену #metoo и волне разоблачений, связанных с харрасментом.

– На мой взгляд, сейчас идет гендерная революция. Конечно, у женщины есть право говорить – но даже на Би-би-си, которое сообщало о случаях харрасмента, женщинам, как выяснилось, платят меньше, чем мужчинам. Тут есть много аспектов, однако гендерное неравенство – факт. Любая женщина спросит вас: почему так? И ответ «потому что так сделала природа» меня не устраивает. Рано или поздно мы придем к чему-то новому...

Марион Диксон – Ингеборга Дапкунайте. Фото: Ира Полярная / архив «Золотой маски»

– У вас был спектакль «Вера Павлова. Стихи», и мы знаем, что у Веры Павловой стихи откровенные, она словно бы открывает тебе душу. Вы – человек закрытый, как известно. Готовясь к интервью, я несколько раз прочел в статьях о вас одну и ту же фразу: «СМИ не смогли узнать об этом своевременно». Как вам удается держать оборону?

– Честно? Я думаю, я не настолько им интересна. Я живу очень спокойно. Не пью, не устраиваю скандалы. Ксения Ларина как-то брала у меня интервью, описывала меня, и я вдруг поняла, что все это звучит... скучно. И сказала: может, мне нужно что-то с этим сделать? Ксения ответила: не надо – все равно вам не поверят, скажут, что это пиар. Я и правда живу скучной жизнью, со мной происходит все то же самое, что и с другими людьми.

– Есть одна загадка, которая меня давно волнует – и вы можете пролить на нее свет. Одна из ваших первых ролей на ТВ была в фильме 1985 года «Электронная бабушка» Альгимантаса Пуйпы по рассказу Брэдбери. Там есть сцена: дети оставляют на белом заборе следы ладошек в краске – и кто-то разглядел там литовский триколор. Интересно, могла быть в «Электронной бабушке» такая фига в кармане?

– Могла! Только я об этом не знала в то время.

– Вы очень трогательно рассказывали о старинном литовском флаге, который хранила ваша бабушка. И в 1991 году вы пошли на баррикады...

– Ну как... Об этом нельзя так громко говорить. Все пошли, и я пошла. Я делала то же, что и другие люди. Не пойти было невозможно. И я пошла вместе со всеми – по той же причине. Менялась вся жизнь.

– Возвращаясь к «Цирку»: «Песня о родине» Исаака Дунаевского, из которой чуть не сделали гимн СССР при Сталине, – как она сейчас звучит для вас?

– Там совсем другая гармония. Послушайте. И – поймете.