Тошнотворны все же только люди

Елена Скульская. Фото: архив Елены Скульской

Если вы захотите узнать, какие виды смартфонов находятся на пике моды, то отправляйтесь на балет, не ошибетесь: балетная публика блистает во время действия украшенными кристаллами Swarovski смарт-часами ярко-алого цвета, заливающими зал призывным заревом пионерского костра, смартфонами, свет которых отменяет необходимость фонарей даже в самом темном ущелье, а уж планшеты, поднятые над головой для фотографирования сцены (что ласковым голосом на трех языках было запрещено перед спектаклем) предполагают, что вы захватили с собой в ноябре на Gala Ballet Royal солнечные очки. 

Интересно, что это явление интернациональное – не только в Таллинне, но и в Питере, в Мариинском театре, на самых прославленных балетах зал украшен дополнительными фонарями смартфонов, то же и в Большом театре. То есть публике, как минимум, скучно и нечем себя занять?

А между тем, балетное и оперное искусство сегодня значительно обогнало своими новациями драматический театр (где публика пока не смеет безобразничать). В частности, ставший уже традиционным в Эстонии концерт Balet Royal на сей раз включил в международную программу иронический балет-пародию петербургского артиста и хореографа Олега Габышева «Метель» на музыку романса «Не уходи, побудь со мною...» и песню «Степь да степь кругом». Иронический балет – редчайшее явление, особенно если учесть, что выполнен он исключительно средствами классических приемов и движений и не привлекает для создания иронической атмосферы дополнительные средства – костюмы, свет, декорации.

Прелесть и издевка этого балета состояла в том, что он как будто был «зримой песней», точно воспроизводил пантомимой всё, что пелось. Но при этом – пародировал саму пантомиму, как «низший» балетный жанр, пародировал балет-модерн движениями классического балета, пародировал и высмеивал искусство, которое любой ценой стремится быть понятным, а для этого повторяет жестами то, что и так высказано словами песни. Было необыкновенно смешно, но часть зала с угрюмой серьезностью рассылала эсэмэски, фотографировала себя и сцену, углублялась в новости и «зажигала» смарт-часы, оповещая собравшихся о своих финансовых успехах.

В лесах Ярвамаа и Рапламаа

Мне не хочется унижать читателя тривиальными сравнениями провинциальной публики со столичной. Но недавняя поездка – вслед за роскошью балета – в «писательском туре» по маленьким городкам и сельским библиотекам с коллегами – поэтами Трийн Соометс, Михкелем Каэватсом и Калью Крууса произвела на меня сильнейшее впечатление тишью и переполненностью залов. Порой мне даже хотелось, чтобы кто-то кашлянул или стал бы шептать что-то соседу: такое всепоглощающее внимание и понимание (!) рождает в писателе ощущение нужности, постепенно утрачиваемое в обычном жизненном пространстве.

Пока Трийн и Михкель говорили, в частности, о том, что работа поэта – это именно работа, требующая напряжения всех жизненных сил, я вспоминала высказывания русских литераторов на схожую тему. Лидия Чуковская, например, писала, что нет в мире важнее работы, чем писать стихи.

Коллеги, с которыми мне довелось выступать, очень разные по темам и настроениям, но у каждого из них есть стихи, проникнутые иронией, содержащие парадоксы, подмечающие нелепость и странность того, к чему мы притерпелись. Вот стихи Калью Крууса:

 * * *

тошнотворна

вовсе

не система

не образованье

не работа

не литература

тошнотворны

все же

только люди

те что заняты

беспомощно

бездарно

тихо-тихо этими делами

* * *

süsteem

tülgastav

ei ole

ei haridus

ei töö

ega kirjandus

tülgastavad

on ikka

inimesed

oma andetust

ja saamatust

tasa teha püüdes

Мне очень жаль, что ни одно издательство сегодня не заинтересовано в выпуске сборников переводов эстонской поэзии на русский язык. Они могли бы стать очень важным пособием в изучении современной эстонской культуры в русских школах и принесли бы гораздо больше пользы, чем все конференции и симпозиумы по вопросам интеграции. В этой связи я обратила внимание, что эстонские поэты, в частности Михкель Каэватс, цитируют в своих эстонских стихах русских поэтов на русском языке (Пушкина, Бродского), исходя из того, что читатель поэзии, если и не поймет оригинал, то даст себе труд самостоятельно найти перевод или почувствует хотя бы музыку стиха. И еще близкий пример: переводя на эстонский  книгу «Три города Довлатова» Эрле Нымм дает сначала русский оригинал, а ниже, в скромных скобках, свой вариант, который я бы назвала полноценным переводом, учитывая привычную ритмическую вольность эстонской поэзии.

Такие пути взаимной приязни и уважительности кажутся мне очень и очень продуктивными.

Мои эстонские коллеги считают (и говорили об этом), что в глубине души каждый человек может быть поэтом, просто он об этом не знает. Я не согласна с такой точкой зрения, но убеждена, что человек, который умеет слушать, понимать и читать поэзию, несомненно отличается от тех, кто глух к стихотворной строке.

Сельские библиотеки не запущены, не убоги, а, заверяю вас, в прекрасном состоянии, там принято собираться, устраивать вечера поэзии, держать в руках бумажные книги. А ученые доказали, что человек, приникающий к буквам на бумаге, гораздо лучше запоминает  текст, чем тот, что пользуется разного вида смартфонами для чтения.

(Я вовсе не пытаюсь нарисовать некую идиллию: работы вдали от столицы все меньше и меньше, молодежь уезжает – кто-то в Европу, кто-то аж в Австралию, бедность и беспомощность подкрадывается отовсюду; но просто сейчас я пишу не об этом).

Флориан Зеллер и Франц Кафка

Если уж я начала с разговора о взаимоотношениях публики и искусства, то хочу обратить ваше внимание на недавнюю премьеру по пьесе «Перед уходом» Флориана Зеллера (невероятно популярного французского драматурга) в Таллиннском Городском театре. Режиссер — Хендрик Тоомпере. Удивительность спектакля, в частности, в том, что мы до самого конца не можем точно понять – кто из действующих лиц жив, а кто умер. Это неразличение жизни и смерти можно назвать деменцией в случае с персонажем Андруса Ваарика, можно считать появление на сцене героини Анне Реэманн плодом мечтаний и привычки, от которой невозможно отказаться, ее мужа (а на самом деле, она умерла), можно считать собственным дальтонизмом непонимание того, как моложавая женщина в исполнении Урсулы Ратасепп становится вдруг старше и старше и превращается в старуху за время недолгого чаепития.

Но самое важное для меня в этом тонком и волнующем спектакле – огромное доверие к зрителю, которому дается право внутренне решить – что есть жизнь, а что есть смерть. Может быть, именно на этом доверии к зрителю, его уму, такту, интеллигентности, чуткости к актерской игре, где психологизм легко переходит в гротеск, – и строится диалог театра со своим партнером, соучастником действия, где всегда – в идеале – нужны двое: сцена и зал.

Не сравнивая – я не пишу рецензию (да и не очень корректно сравнивать прославленных артистов с начинающими) –  я все-таки хочу рассказать еще об одной премьере, построенной именно на доверии к публике. Это выпускной спектакль Вильяндиской академии театрального искусства Тартуского университета, созданный при содействии Театра NUKU. По роману Франца Кафки «Процесс», режиссер - Таави Тыниссон.

Несомненна тематическая перекличка неразличений, непонимания, неосознания: человек, которого судят, за всё время судебно-следственного процесса над ним так и не узнает, в чем его вина, что ему инкриминируется, почему весь мир – всем своим кошмаром – ополчился против него. И если роман настаивает на том, что человека убивает бездумный и безличный молох государственной машины, то спектакль дает возможность зрителю выбрать из множества вариантов: может быть, человека судит его второе «я», может быть, он оказывается в стране своих кошмаров, может быть, у него отсутствует внятно выраженная личностная сущность, может быть, он сошел с ума, и так далее.

Мне хотелось, на самом деле, поговорить не о зрелищах, но об искусстве, которым необходимо кормить душу, а хлеб для души выращивается с не меньшим трудом, чем колосья на полях.