Исходя из эстонских национальных интересов, в националистических и антиевропейских движениях в ведущих европейских странах следует скорее усматривать возможную угрозу, пишет в Postimees историк Давид Всевиов.
Давид Всевиов: как измерить национализм? (2)
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Однажды, когда настроение было весело-провокационным, а компания, пригласившая меня выступить, попросила сосредоточиться на теме интеграции, я в качестве вступления заявил, что отношусь к эстонским националистам (уточняя, что в человеческом смысле).
И это без всякой иронии. Совершенно серьезно. Я живу в Эстонии, функционирую в эстонском культурном пространстве и думаю на эстонском языке. И здесь я сразу же хочу отметить, что автор этих строк остается без колебаний верен вышеуказанному утверждению.
Можно декларировать и, тем более, верить в разные вещи. И в то, что относишься к националистам, тоже. Но как объективно измерить подлинность этого утверждения – гораздо более сложный вопрос. Хотя некоторые критерии оценки (по крайней мере, для размышления) все-таки должны бы быть.
Хотя бы, когда ищешь ответ на вопрос о понятии государства. То есть точнее - «эстонское государство и его будущее». Постановка этой темы во главу угла при определении национализма весьма понятна, поскольку с учетом изгибов нашей истории вопрос о жизнеспособности Эстонии относится к числу фундаментальных. Даже если разделять понятие государства, сохранение нации и положение индивида.
С большой долей вероятности можно предположить, что среди нас есть некоторое количество людей, по мнению которых Эстония, с их точки зрения являющаяся совершенно бессмысленным государством, могла бы исчезнуть с карты мира. Сейчас тех, кто так считает, не так много, и с ними, в принципе, все ясно. (В то же время, если бы в начале 1939 года в Эстонии был проведен опрос о нашей государственной принадлежности в будущем, каким был бы процент сторонников отказа от независимости? Очевидно, нулевым; а спустя год людей, готовых возглавить советские государственные учреждения, оказалось достаточно).
Людей, высказывающих такие взгляды, ни с какими оговорками нельзя считать принадлежащими к эстонским националистам. То есть, на первый взгляд, кажется, что большинство местных жителей не вызывает никаких сомнений – речь идет о националистически настроенных людях. Так что можно даже обобщенно констатировать: эстонский народ мало по какому вопросу был настолько единодушен. Если же перейти, например, к более конкретным трактовкам возможных «внешнеполитических» вариантов будущего, то до единодушия далеко.
Тогда выясняется, что взгляды людей, считающих себя эстонскими националистами, могут быть диаметрально противоположными. В том числе относительно трактовки такого важного понятия как независимость (хотя бы в ассоциативном ряду: национализм – независимость – Европейский Союз).
Три идеи
На уровне государств абсолютно общих интересов просто не бывает. Есть лишь компромиссы, исходящие из общих интересов.
Говоря о перспективах независимости Эстонии, всегда можно держать под рукой, по крайней мере, политическую карту Европы.
Победный марш национализма в крупнейших странах Европы может оказаться губительным для нашего национализма.
Предпосылкой нашей независимости в 1918 году и ее восстановления в 1991-м были процессы, связанные с охватившими Европу масштабными переменами. Как была связана с большими потрясениями и утрата эстонской независимости в 1940-м. То есть, опираясь на опыт прошлого, можно относительно уверенно предположить, что наше существование как независимого государства может подвергнуться угрозе лишь на фоне более масштабных потрясений.
Предотвратить их нам не под силу, поскольку – используя в качестве примера массовые переселения народов – необходимо напомнить, что с этим не справилось даже такое мощное образование, как Римская империя. Однако свое отношение и реализацию возможного сценария развития, исходящего из наших интересов, можно по мере сил поддерживать. Хотя бы для того, чтобы потом самому не чувствовать раскаяния.
Объем газетных статей невелик и позволяет ограничиться лишь отдельными примерами, которые, исходя из аспекта эстонского национализма, позволяют лучше понять вышеупомянутую связь в ряду «национализм – независимость – Европейский Союз». При этом полностью остается в стороне вопрос, как бы мы встречали Новый 2019-й год, если бы не входили в ЕС (при желании можно поиграть в игру, которую я проводил со школьниками, прося их убрать из дома все новые вещи, появившиеся в течение последних ста лет).
И в то же время есть вопрос: мешал ли ЕС в течение многих лет решить нам проблему с паспортами абхазских эстонцев, запрещал ли он переход на единое эстоноязычное школьное образование, вводил ли он английский язык для университетских программ обучения или неразумно поступал с акцизами и т.д.?
И еще один момент: у надежды, что распад ЕС не затронет столь важное для нас НАТО, нет, увы, никаких оснований, поскольку распад ЕС означает, прежде всего, принципиальное изменение мышления. В ситуации, когда принцип «каждый за себя» становится приоритетным, организации, исходящей из общих интересов объединенных стран, нет места.
Поскольку на уровне государств абсолютно общих интересов просто не существует. Есть лишь компромиссы, исходящие из общих интересов, то есть, от некоторой части своих интересов неизбежно приходится отказываться.
Таким образом, какое развитие Европы и какую политическую силу, работающую во имя этого в крупных европейских странах, было бы разумно поддержать эстонскому националисту? То есть, несколько упрощая: тех, кто поддерживает ЕС, или тех, кто противопоставляет себя Евросоюзу?
И чтобы конкретизировать еще больше: например, в варианте Франции: исходя из национальных интересов Эстонии надо ли видеть в Национальном фронте Марин Ле Пен потенциального союзника или возможную угрозу?
Я как эстонский националист вижу угрозу. Хотя бы потому, что в мире, в котором доминирующим становится понимание «America First» может найтись место и вариантам «France First» и «Deutschland First» (оставим пока Китай, Индию и т.д.), но для маленьких стран типа Эстонии такой подход вскоре стал бы гибельным. В том числе для Эстонии как страны, находящейся на границе цивилизаций. В качестве небольшого замечания вскользь: говоря о перспективах независимости Эстонии всегда можно держать под рукой (как минимум) политическую карту Европы. Чтобы не забывалось наше месторасположение. И что эти государственные границы – не что иное как линии равновесия между различными натисками.
В нашем случае речь идет о той особенности, что один из соседей, восточный, считает нынешнюю государственную границу результатом крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века, то есть распада Советского Союза. Что неприкрыто означает, что при благоприятных условиях он попытается восстановить прежнее положение, существовавшее до катастрофы. А это может произойти лишь в том случае, если противная сила, которой не может быть ни одно отдельное европейское государство, окажется недееспособной. Имеет ли смысл этому способствовать, исходя из наших национальных интересов?
Иногда, несколько перефразируя, говорят: несчастье одного – счастье для другого. С этой точки зрения, можно рассматривать и происходящее на Украине. Поскольку, помимо всего прочего связанного с Украиной, эта страна во многом стала лакмусовой бумажкой, которая наглядно демонстрирует нам, как относятся европейские страны и политические силы к имперским проектам России по захвату других стран.
А в исполнении главы Национального фронта Марин Ле Пен это можно было услышать лишь некоторое время назад. Хотя бы тогда, когда она отвечала на вопрос НАШЕГО корреспондента Эпп Эханд об Украине, не усматривая (и не в первый раз) ничего заслуживающего порицания в агрессивных действиях России против Украины. И что дает основания считать, что в случае проявления агрессии (будем надеяться, гипотетической), касающейся нас самих, Национальный фронт поддержал бы нас?
Эта партия не изъявила никакого желания сделать это в случае Украины, которая в несколько десятков раз больше и потенциально важнее. В случае страны, которая как минимум теоретически могла бы, в отличие от нас, в будущем приземлиться в клубе избранных с бейджиком «Украина First».
Конечно, единицы измерения национализма не укладываются только в «международную сферу». Прежде всего, они проистекают из подчеркнутой в нашей Конституции связи между эстонской нацией и культурой. Как толковать эту связь – уже другая тема.
В нынешнем же случае можно было бы ограничиться констатацией, что победное шествие национализма в крупнейших странах Европы может оказаться губительным для нас как небольшой нации, не имеющей внешнеполитических амбиций. Что мы уже испытали на себе во время роста немецко-российского агрессивного национализма.