Жертвоприношение Большому космическому блефу

Космический блеф в телестудии. Фото: Русский театр / Николай Алхазов

Последней в этом году премьерой Русского театра стала постановка Никиты Бетехтина «Омон Ра» по мотивам романа Виктора Пелевина.

В жизни всегда есть место подвигу.

Максим Горький.

Несчастна страна, которая нуждается в героях.

Бертольт Брехт.

Год назад эскиз постановки «Омон Ра» был показан Никитой Бетехтиным на режиссёрской лаборатории выпускников магистратуры Центра им. Мейерхольда (руководитель Виктор Рыжаков) и признан лучшей работой. Теперь 30-минутный эскиз стал полнометражным спектаклем.

Как часто приходится читать и слышать: «Проза писателя N. переведена на язык театра режиссером Z». «Перевод на язык театра» (в буквальном смысле) – занятие обреченное и безнадежное. Вспомним название фильма Софии Копполы «Lost In Translation”. Теряется чаще всего самое важное – и на выходе оказывается более или менее похожая иллюстрация к роману.

Постановка Никиты Бетехтина – не «перевод», а сотворение театрального эквивалента пелевинского романа; создатели спектакля уходят в сторону от авторского литературного стиля, но сохраняют самое главное – мысль. Точная и немногословная, избегающая прикрас проза Пелевина – тот самый айсберг, который над поверхностью воды возвышается лишь малой частью. Кажется, будто писатель отказывается от метафор, но на самом-то деле весь роман – метафора, знак и символ реальности, который мы наполняем собственным опытом, и спектакль – это сюжет и образы Пелевина, дополненные ощущениями сегодняшнего дня.

Медведь – Дмитрий Косяков. Фото: Николай Алхазов

Спасение проходной пешки

Пелевин работал над романом в 1989-90 годах, когда казалось, что стремительное обрушение Системы (которое грозило похоронить под обломками слишком многих, но именно эти многие заставляли себя не думать о последствиях) откроет новые пути. Более привлекательные и справедливые. Потому герой романа, космонавт Омон Кривомазов, которого Система избрала проходной пешкой Большого космического блефа, выбирается из «лунохода» (на самом-то деле полет на Луну был инсценировкой, чтобы оповестить мир о новых достижениях советской космической техники), избегает гибели и неожиданно для самого себя оказывается в туннеле московского метро.

Однако надо было решать, куда ехать. Я поднял глаза на схему маршрутов, висящую на стене рядом со стоп-краном, и стал смотреть, где именно на красной линии я нахожусь.

Так заканчивается роман. Финал сдержанно оптимистичен: Пелевин честно признается, что не знает, где мы находимся и куда движемся, но оставляет надежду на смысл и направление движения.

Выстроенные на сцене (художник Надя Скоморохова) уходящие вдаль типичные для станций метро еще сталинской постройки колонны провоцируют зрителя, который читал роман, ждать именно такой финал. Но его не будет.

Спектакль существует в настоящем времени

«Омон Ра» буквально врывается в сегодняшний контекст. Слишком тревожно и правдоподобно звучат сегодня слова: «До 15 июля мы жили в послевоенное время, а сейчас живем в предвоенном времени». Назначение Дмитрия Рогозина главой Роскосмоса вообще в духе замешанной на черном юморе фантазии Пелевина.

Глава Роскосмоса Дмитрий Рогозин анонсировал планы построить роботами-аватарами посещаемую базу на Луне. Для чего нам всем нужна эта база, и откуда возьмутся деньги на ее строительство - не уточняется. В интернете заявление Рогозина обсмеяли, растиражировав множеством шуток и мемов.

(«Дмитрия Рогозина посылают на Луну». «Новые Известия» от 7.11.2018).

Решение, выбранное театром, требует предельного эмоционального накала и мощнейшего энергетического посыла со сцены в зал. Пока что это получается не все время на протяжении двух с небольшим часов, которые длится спектакль, но это – дело наживное. Известно же, что премьера – только контур будущего спектакля, настоящую силу он наберет где-то после четвертого-пятого представления. 

Что уже есть?

Абсолютно точно выбраны жанр (сюрреалистический символизм с элементами хоррора) и выразительные средства спектакля.

Космонавты, которым ценой их жизней доверено вывести спускаемый аппарат на лунную орбиту – орбита фальшивая, но смерти настоящие! – в первый свой выход появляются с ангельскими крыльями за спиной.

Весь роман на сцену не перенести. Режиссер вытягивает наверх самые значимые его моменты, а так как проза Пелевина стоит на глубоко переплетенной корневой системе, то поднимая на поверхность один фрагмент, неизбежно вытягиваешь вместе с ним часть это корневой системы с прилипшей к ней почвой. Иногда происходят обрывы, но это простительно. Захватывающе и шокирующе выстроенный событийный ряд и невероятная самоотдача актеров, которые всей душой чувствуют, что за иронией «Омон Ра» кроются трагизм и боль, заставляют забыть о шероховатостях.

Гротескная природа романа бережно сохранена создателями спектакля. Мистическое и пугающее пространство сценической площадки постоянно напоминает, что все происходящее – иллюзия, мираж. И это не разоблачение советской космической программы и скрытых от народа ее жертв. Если вас интересует только это – читайте эпопею Литвиновых: «Космос в крови», «Это просто Космос» и др. Пелевин (и театр!) создают гораздо более широкие обобщения. А космос – метафора того, что творит с человеком система.

Визит к Минотавру

       Родина властно требует:

       В небо, на страх врагам!

       Мы не нужны небу –

       Небо нужно нам.

(Стихи, написанные в 1967 году, после гибели космонавта Владимира Комарова.)

Путь главного героя, Омона Кривомазова (Дан Ершов) в спектакле – плутание человека, попавшего в незнакомый и пугающий мир, по лабиринту, в центре которого – чудовище, Минотавр, регулярно требующий жертвоприношений.

Гибельность пути непонятна для героя, но не для зрителя.

Омон Кривомазов – Дан Ершов, Урчагин – Олег Щигорец, Ландратов – Александр Домовой. Фото: Николай Алхазов

Четверо друзей героя (Иван Алексеев, Александр Жиленко, Дмитрий Кордас и Виктор Марвин) - космонавты, которым ценой их жизней доверено вывести спускаемый аппарат на лунную орбиту – орбита фальшивая, но смерти настоящие! – в первый свой выход появляются с ангельскими крыльями за спиной. То есть в образах великомучеников.

Обреченность сквозит во всем. Но герой не должен раньше времени понять это.

Грозным и жутким воплощением Минотавра, сидящего в лабиринте, становится в спектакле полковник Урчагин (Олег Щигорец). Почти слепой, утонувший в инвалидном кресле, высохший полутруп, призывающий героя к самопожертвованию:

«Обманом мы помогаем правде, потому что марксизм несет в себе всепобеждающую правду, а то, за что ты отдашь свою жизнь, формально является обманом. Но чем сознательнее ты осуществишь свой подвиг, тем в большей степени он будет правдой, тем больший смысл обретет твоя короткая и прекрасная жизнь!»

- Да это же чистейшей воды Оруэлл, «1984», - воскликните вы. Совершенно верно. Но не забывайте, что Оруэлл имел в виду не один только СССР, а любую систему, для которой человек – расходный материал, не более.

Урчагин говорит о необходимость притока свежей крови. И возникает чудовищный гротеск: полутруп, пытающийся омыться кровью молодых, чтобы продлить себе жизнь.

Образы других отцов-командиров,  отчаянного матерщинника полковника Халмурадова (Игорь Рогачев) и калеки, выпускника летного училища им. Маресьева, лейтенанта Ландратова (Александр Домовой), иные по своей природе. В них нет той четкости, достойной трагической графики немецкого экспрессионизма 1920-х годов, которую я вижу в работе Щигорца, зато больше плотского начала. Может быть, некоторой карикатурности, перебора (это уже не двадцать одно, а двадцать два)? Но поверьте, за недолгий срок военной службы полковники типа Халмурадова встречались мне не раз и не два. Так что правда жизни – заостренная, как требует театральная природа – тут соблюдена.

А Ландратов (точнее, конечно, Домовой!) буквально потряс песней «Я бегу по выжженной земле, гермошлем захлопнув на ходу». В ней было столько душевной боли человека, рожденного летать, но обреченного ковылять на костылях, и столько понимания, что парни, летающие на «Фантомах», как и те, кто летает на «МиГах» - одинаковые пешки в большой политике, которыми большие парни за шахматной доской жертвуют направо и налево.

На сцене то и дело появляется медведь. Он воспринимается народным тотемом, символом России, а когда надевает оренбургский пуховый платок, становится Большой Медведицей, чуть ли не Родиной-Матерью.

Придя домой, я нашел в интернете эту песню в исполнении группы «Чиж и C^o». Нет, не то! Профессионально, конечно, но нет той душевности и отчаяния, которые звучали в надрывном голосе Ландратова, ожесточенно терзавшего гитарные струны.

И тут входит медведь

Сюрреалистический символизм постановки не просто допускает – требует! – образов, которые поначалу кажутся неясными, но затем ты расшифровываешь их – и происходящее выстраивается в четкую и резкую картину.

Больничные койки, которых то и дело возят по сцене (чуть ли не наперегонки), становятся намеком на агонию Системы. (Безжалостные острословы назвали ту агонию, когда генсеки умирали один за другим, а страна погружалась в хаос, гонками на лафетах).

На сцене то и дело появляется медведь. Он воспринимается народным тотемом, символом России, а когда надевает оренбургский пуховый платок, становится Большой Медведицей, чуть ли не Родиной-Матерью.

Но вот Медведь снимает маску – и следует потрясающий, переворачивающий душу, монолог егеря по имени Иван Попадья, которого вместе с сыном принесли в жертву Большой Политике. Егеря должны были изображать диких зверей, а члены Политбюро и высокие зарубежные гости палили по ним. Бронежилеты, надетые под шкуры, выручали, но… случилось так, что сын Ивана был ранен охотничьим ножом, и истек кровью, пока высокий гость и гостеприимные хозяева пировали на мишках.

История, конечно, фантастическая. Навеяна, скорее всего, известным анекдотом, как зашитый в заячью шкуру кот полез на дерево и до полусмерти перепугал гедеэровского партбосса Хоннекера. Но суть вещей, отношение Системы к простому человеку, передает со снайперской точностью.

Особенно если учесть, с какой силой читает монолог «Медведя» Дмитрий Косяков.

Этот эпизод становится кодой спектакля. И его кодом, обнажающим то послание, которое вложили авторы «Омон Ра» в постановку. Время прошло, но изменилась ли природа отношения государства и человека?

Ответ – на ваше усмотрение.