Сергей Урсуляк: о том, как тетя Песя так и не стала дядей Изей

Сергей Урсуляк. Фото: Sergei Fadeichev / Sergei Fadeichev/TASS

На счету режиссера Сергея Урсуляка немало фильмов, которые не прошли незамеченными – это  и «Русский регтайм», и «Сочинение ко Дню Победы», и «Неудача Пуаро» с Константином Райкиным в заглавной роли. Но сделал его всенародно знаменитым, причем моментально, сериал «Ликвидация». Потом были другие – «Исаев», «Жизнь и судьба», «Тихий Дон», «Ненастье». О том, почему тетя Песя не сменила пол, а мы не увидим небо в алмазах, как выдумка становится действительностью, каково главное правило режиссера и что он хочет передать Виктору Ланбергу – читайте в интервью.

В Таллинн, на встречу с поклонниками своего творчества режиссер приехал по приглашению международного клуба «Импрессум», а на следующий день дал то ли мини-пресс-конференцию, то ли расширенное интервью для четырех представителей СМИ.  Журналисты в порядке нестрогой очереди задавали вопросы, ответы на которые благородно разрешили друг другу использовать. В итоге получилась вот такая беседа. А начали ее, понятно, с «Ликвидации».

Неоднозначные герои

- Что нужно сделать для того, чтобы сериал выстрелил?

- В первую очередь – правильно выбрать материал. И еще очень помогает, когда телеканал доверяет режиссеру. Меня, например, ни в чем не ограничивали – ни в выборе актеров, ни при монтаже. Единственное – в деньгах, что вполне естественно.

- В «Ликвидации» детективная составляющая, – линия героя Пореченкова – судя по всему, не была для вас главной?

- Нет, конечно. Но нам был нужен негодяй.  Однако хотелось, чтобы мотивы его не были однозначны. И вот мы придумали образ, и придумали, что он бендеровец, с какими-то своими представлениями… (Легкое оживление среди журналистов.) Да, придумали. Еще в 2007 году.

- Но зачем же вы так быстро подсказали, кто он? Искушенный в детективах зритель понял это еще серии в четвертой, в эпизоде с исчезновением орудия преступления. Кто подходил к трупу? Только Пореченков, и это показали крупным планом!  Преднамеренная подсказка или прокол?

- Ни то, ни другое. Детективная составляющая была высосана нами из пальца – есть и другие нестыковки, но все же это не детектив. А кроме того, далеко не все зрители такие догадливые: многие отказывались верить в то, что злодей – Пореченков, даже когда он на берегу снял капюшон. До конца надеялись, что все повернется по-другому.

- Потом был «Исаев». Как вы считаете, режиссер, да и любой художник, должен иметь гражданскую позицию или просто бесстрастно фиксировать действительность?

- Гражданская позиция должна быть у каждого человека. Это не значит, что нужно ходить на митинги и по каждому поводу свою позицию высказывать, но иметь ее все-таки стоит.

- А раз так, то скажите: вы за белых или за красных?

- В то время, в силу своего происхождения, я, наверное, был бы за красных, но я не уверен, что я прав. Я вообще противник всяких революций – что 1917-го, что 1991 года, и противник революционных преобразований. Они не ведут к всеобщему счастью.

- И поэтому ваш Исаев не такой, как в старом фильме «Бриллианты для диктатуры пролетариата»?

- Наш Исаев…конечно, в раздрае. И в этом отличие не только от фильма, но и от книги Юлиана Семенова. Семенов не дал мне того материала, который я хотел показать.

Время застоя и время отстоя

- Вы тоскуете по советскому времени?

- Я уже в том возрасте, которому присуща ностальгия по прошлому – когда и песни были лучше, и девушки красивее, и трава зеленее. При этом надо учесть, что я застал советскую власть в ее уже не кровожадном состоянии, то есть это были не 30-е и не 50-е годы. Да, тоскую, но не по пионерскому салюту и не по Леониду Ильичу Брежневу.

- А как вы пришли к экранизации «Ненастья»?

- Закончив съемки «Тихого Дона», я начал наверстывать упущенное – что не прочитал, что не посмотрел… В основном, читал. И попался мне роман Алексея Иванова. Это не мои герои, они мне не близки, но когда я закрыл книгу, я мысленно часто к ней возвращался. И придумал: что нужно переписать, как изменить интонацию и перенести действие в девяностые годы – чтобы было понятно, из чего вышли двухтысячные. Девяностые – уже достаточно отстоявшееся время, о котором теперь можно говорить. И тут выяснилось, что телеканал «Россия» уже приобрел права на экранизацию. Так совпало.

- А чем для вас были девяностые? Какое это для вас время?

- Для меня это разное время. В том числе, время надежды и радости. Время, в котором – если вспомнить Гроссмана – совпали векторы желания человека и государства. Как, например, это было во время Великой Отечественной войны. Мы были все вместе и заодно: вот оно –  это счастье –  пришло, надо потерпеть – и всё будет хорошо. Это было наивно, и уже в 1993 году стало понятно: что-то пошло не так. А к 1998-му стало понятно, что мы залезли не туда. Но было и тяжело. Я как раз окончил режиссерские курсы: к старой профессии возвращаться не хотелось, а начинать как режиссеру…

- Считается, что это было мертвое время для российского кино.

- Это было мертвое время для тех, кто умер, а тем, кто выжил, оно что-то дало. Было трудно, но тогда существовали какие-то вещи, которые позже принесли свои плоды. Ничего не бывает ни для чего.

- Все изменилось. Но насколько просто сейчас перекрыть артисту или режиссеру кислород?

- Что вы имеете в виду?

- Ну, не снимать его или не давать ставить. Класть на полку фильмы, не пропускать спектакли… Как во времена СССР.

- Вы можете привести конкретный пример?

- Кирилл Серебренников.

- Здесь важно различать две вещи – творчество и возбужденное против него дело. К сожалению, у нас созданы такие условия, при которых невозможно чего-то не нарушить. Вопрос – для чего ты нарушаешь: для дела или чтобы набить себе карманы. Все нарушают. И я уверен, что Кирилл нарушал, чтобы сделать дело. Надеюсь, все закончится благополучно и он сотоварищи выйдет закаленным. Но при этом его свобода творчества ничем не ограничена и сейчас, его постановки выходят – тот же «Нуреев» в Большом.

Читать и перечитывать

- Вы сняли немало экранизаций. А каковы ваши предпочтения в литературе?

- Русская классика и советская литература. Мои основные интересы –  там. И это мои писатели, я их знаю, чувствую.

- Прямо всех-всех? Кто самые любимые?

- Булгаков, Трифонов, Симонов, Довлатов, из детских – Виктор Драгунский. Это советские. Из русских – Толстой, Гоголь, Пушкин, Горький – в том числе, и как драматург. Поэты – Маяковский, Пастернак, Давид Самойлов. Сейчас я в этом плане как-то «сузился»: в свое время любил Чингиза Айтматова. Он отличный писатель, но его я не перечитываю. А в основном сейчас именно перечитываю.

- Но кого-то же вы должны и не любить? Вот, честно говорю: я не люблю Достоевского. Совсем. Понимаю, что это проблема моя, а не Достоевского, но я этого не стесняюсь. (Во избежание подозрений в адрес приличных людей, сообщаю, что это мой вопрос – М.Т.) Кого не любите вы?

- Ну, Достоевский – не самый близкий мне автор, но мне кажется, если бы я сказал, что не люблю его, это бы прозвучало высокомерно. Мне нравится «Дядюшкин сон» и какие-то куски из «Братьев Карамазовых». Люблю Гоголя, но… не перечитываю.

- В основном, режиссеры  снимают или  сериалы, или полный метр. Вы делаете и то, и другое. Почему?

- Когда я начал «Ликвидацию», мне товарищи сказали: ой, сериал – тебе одного раза хватит. Но нет, не хватило. Я, наоборот, не планирую уходить из сериалов. Их смотрит огромное количество людей, и это ни с чем не сравнимо, ни с какими фестивальными успехами – когда огромная страна смотрит твою картину. Ругает или хвалит – но обсуждает. Это как старое советское кино. Да и какая разница? Я точно так же снимаю, на пленку, не на цифру. И уже много хороших режиссеров пришло на телевидение – чтобы рассказывать большие хорошие истории. А кино сейчас – это больше аттракцион, развлечение.

Мы не увидим небо в алмазах

- У вас есть девиз?

- Девиз не девиз, но есть правило: рассосется. То есть не надо дергаться, все само как-то устроится.

- Когда мы сможем увидеть «Алмазную колесницу» по роману Б. Акунина, о которой пишут, что она в производстве? Что с ней?

- Ничего с ней. Это все было на уровне разговоров. У нас с Григорием Чхартишвили отношения теплые, но мы едва знакомы. Он мне как-то позвонил, предложил экранизировать, пообещал полную свободу, что он ни во что не будет вмешиваться – так доверяет. Мне было приятно, договорились встретиться, чтобы придумать, как и что под кино переделать. Встретились: в атмосфере полной секретности, чтобы не возбуждать зрителей. Все причастные к этой встрече поклялись молчать – и вечером выложили «новость» в Фейсбук. А проект погиб, так и не начавшись. Вот уже десять лет как.

- Рассосался.

- Да (смеется).

- Вы злой режиссер или добрый?

- Злой.

- Матом на площадке ругаетесь?

- Что значит – ругаюсь? Я на нем думаю. (Смеется.) Это проще, короче и образнее. Я не зверь и не прихожу с криком, но возникают ситуации, когда я ору, блажу…Это вопрос повода и вопрос выхода из конфликта – не дуться же потом месяц. Иногда я бываю не прав и иногда извиняюсь. У меня очень хорошая профессиональная команда, все друг друга знают и всё понимают.

- Сергей Маковецкий – ваш талисман?

- Нет, почему? Но я всегда имею его в виду, – не подумайте, что мы обменялись кольцами – и таких артистов человек десять, о которых я думаю всегда. Вопрос в том, есть ли у меня роль, которую я могу им предложить. И такого нет, что любимому артисту я найду роль любым способом. Кстати, в «Ликвидации» я не знал, кому предложить роль тети Песи и подумал: а что если сделать из нее дядю Изю и пригласить Маковецкого? Я отправил ему сценарий и говорю: читай роль тети Песи, но так, что это будет дядя Изя. Маковецкий это пропустил мимо ушей и звонит мне возмущенный: ты что, хочешь, чтобы я тетю Песю играл? Нет, говорю, дядю Изю. Какого еще дядю Изю?!! Там тетя Песя! Короче, с этим ничего не вышло, но роль для него все же родилась. А на роль тети Песи мы нашли Светлану Крючкову.

- А вы планируете еще снимать нашего Виктора Ланберга?

- Витя – выдающийся артист, и я это говорю не потому, что вы о нем спросили.  Я отношусь к нему с большой нежностью, таких артистов – чтобы в них сочетались талант, умение,  интеллект –  единицы. Вот как хотите, но эти мои слова ему обязательно передайте. А снимать – это опять же вопрос роли. Будет роль для него – с удовольствием.

- Трудно выбираться на такие встречи, как в Таллинн?

- А чего тут трудного? Сел и поехал.

- Но вы, наверное, заняты…

- Да ничем я не занят (смеется). У меня пауза.

- Творческий простой?

- Чего это творческий? Клинический! (Смеется. ) Лучше я поеду в Таллинн, чем сниму какую-нибудь хрень.