Даниэле Монтичелли: правые консерваторы превращают эстонский язык в дубинку

Резиновая дубинка. Фото иллюстративное. Фото: pobeda26.ru

Эстонские правые консерваторы превращают эстонский язык в дубинку. Но никто и никогда не испытывал любви и уважения к резиновой дубинке, скорее возникают страх и скрытое пренебрежение, признает в Postimees профессор Таллиннского университета Даниэле Монтичелли.

Впервые попав в Эстонию, я был приятно удивлен, когда увидел увлеченность эстонцев своим языком. Меня отвели на Тоомемяги, где перевели строчки из стихотворения Кристьяна Яака, и на певческий праздник, где обратили внимание на красивое звучание эстонского языка, а также объяснили происхождение и значение текстов песен. Бесконечно рассказывали мне истории о борьбе языков, когда эстонский занимал второе место. Это было мило и побудило меня учить язык, чтобы стать частью всего этого. Молодость, любовь, свобода, владение эстонским языком и познание нового мира – все это пришло вместе и делало меня счастливым.

Позже это пригодилось в моей работе: обучение на эстонском языке, письменные работы, исследование эстонского языка и культуры, представление его результатов за пределами Эстонии как путем собственных переводов, так и в научных статьях на иностранных языках. Я часто и ободряюще делился своим опытом освоения эстонского языка, участвовал в дебатах об изучении языка и политике, был инициатором обучения беженцев эстонскому языку на добровольной основе, деятельно и с энтузиазмом относясь к потребности расширения несущей основы эстонского языка.

Но в последнее время я начал испытывать неудобство, поскольку официальное отношение к вопросам, связанным с эстонским языком и культурой, становится все более чуждым и отталкивающим. В речах политиков, выступлениях лидеров общественного мнения и объяснениях чиновников, как заезженная пластинка, повторяются предупреждения об угрозе вымирания эстонского языка (культуры, народа) и призывы бороться с подрывной деятельностью окопавшегося среди нас языка (культуры, народа). В качестве свежего примера можно привести название конференции в честь Дня родного языка этого года в Национальной библиотеке «Мы действительно стыдимся государственного языка?» Отчего возник такой параноидальный страх? Я не знаю ни одного эстонца или представителя другого народа, живущего в Эстонии, который «стыдился» бы государственного языка! Зачем подогревать страх вокруг несуществующей абстракции?

Комментируя речь президента в годовщину республики, Вилья Кийслер также обратила внимание на все более отчетливую риторику «защиты эстонского языка и культуры», метко заметив, что «никто не спрашивает, что они на самом деле защищают, когда они защищают эстонский язык и культуру – или чему они противостоят, никто не думает о том, что защищает, от чего нужно защищать». Но шум, конечно, растет.

В руках правых консерваторов эстонский язык превратился в резиновую дубинку, которой можно дать по голове не только политическим противникам, но и всем, чье понимание языка и культуры отличается от идеологических основ тех, кто бьет. Опираясь не на обобщающие данные, а на эмоциональные отдельные случаи, обучение эстонскому языку и интеграционная политика объявляются проваленными, и, упрямо уткнувшись в тривиальную трактовку записанного в преамбуле конституции, требуется более жесткая языковая политика, новые предписания и запреты, квоты на иностранные языки и так далее. Но к резиновым дубинкам никто никогда не испытывал ни любви, ни уважения, скорее страх и скрытое пренебрежение.

Однако речь идет не только о политических манипуляциях. У таких предубеждений имеются глубокие корни, которые связаны с понятием существования эстонского языка и бессознательно направленными политическими решениями, которые препятствуют как более плотному обучению языку, так и интеграции. Утверждение, что эстонский язык является важной частью эстонской национальной идентичности, настолько само собой разумеется, что нет смысла подвергать это сомнению. Но такой радикальный вариант, который полностью уравнивает язык и идентичность, делая эстонский язык священным центром эстонскости, как я считаю, превращает язык в нечто сакральное или фетиш.

Если этнический эстонец осознает себя через эстонский язык, а эстонский язык является тем, что отличает его от другого народа и единственным способом это различие сохранить, то неизбежно возникает опасность, что распространение знания эстонского языка среди «неэстонцев» начнут воспринимать как вероятность размыть или вообще утратить свою собственную идентичность. Следствием этого является языковая исключительность – «самый сложный язык в мире», «наш тайный язык» и другая непродуманная риторика, которая, с одной стороны, укрепляет чувство сопричастности эстонцев, а, с другой, делает освоение эстонского языка как иностранного совершенно невозможным, обеспечивая, таким образом, неприкосновенность священной национальной идентичности.

Возьмем, например, комментарий Маарьи Вайно по случаю Дня родного языка в 2016 году: «Мы снова получили подтверждение тому, что для иностранцев наш язык сложен, но является интересным и загадочным, мы могли бы чувствовать свою привилегию принадлежать к «языковому клубу», в который со стороны попадают только посвященные и избранные» (ERR, 17.03.2016). С такой исключительностью, что понятно, в распространении эстонского языка мы далеко не продвинемся. В эстонском языке нет ничего загадочного и его не сложнее учить, чем любой другой язык, если мы воспринимаем его освоение как приобретение еще одного средства общения, а не как прохождение леденящего кровь ритуала инициации.

Сравнимая с исключительностью сакральность и вызывает необходимость защищать язык.

Сильнее всего это в День родного языка в 2008 году выразил Урмас Сутроп: «С позиции защиты языка было бы лучше всего, если бы интеграция не работала, русские говорили бы на своем языке, а эстонцы между собой на эстонском и они не пересекались. /…/ Врагами эстонского языка все же являются те, кто учит эстонский язык здесь и начинает использовать его как в разговоре, так и на письме». (PM, 14.03.2008).

У меня нет цели полемизировать ни с Маарьей Вайно, ни с Урмасом Сутропом, я хочу показать, как исключающе влияют такие взгляды на существование эстонского языка и как они неосознанно влияют на решения в языковой политике. Это мы особенно ясно видим на втором важном следствии сакрализации эстонского языка – его милитаризации, которая выражается не столько в языке, сколько в избыточной ререгуляции языковой области: в предписаниях, проверках, штрафах и так далее. Я не ставлю под сомнение необходимость Закона о языке, но считаю весьма ущербной идею о том, что эстонский язык можно «сохранить» прежде всего при поддержке закона и руководствующихся им репрессивных органов. Одним из последствий такого образа мышления является то, что для многих живущих в Эстонии людей эстонский язык, прежде всего, ассоциируется с неприятными инспекциями и экзаменами.

Кристьян Яак писал, что язык этой земли поднимется до небес на ветрах песни, а не силой закона. И языковеды хорошо знают, что единственным действенным Законом о языке, на самом деле, является его использование. Язык нельзя «сохранить» при помощи норм, поскольку это развивающийся организм, а единственный способ сохранения организма – это его убить и забальзамировать. Сохранение языка будет работать только при его использовании и постоянном воссоздании. В этом смысле с эстонским языком все очень хорошо. Мы используем его каждый день во всех сферах жизни, в различных контекстах и регистрах: от кабака до научных статей. Талантливые мастера слова открывают для него все новые возможности. Люди, которые освоили эстонский язык как иностранный, тоже вносят свой вклад в виде новых и неожиданных решений. Эстонский язык жизнеспособен и по параметрам устойчивости языков, используемых по всему миру, он не входит в число исчезающих, а относится к тем языкам, которым ничто не угрожает.

Чувство ограниченности и угрозы и исходящие из этого драматические призывы к защите языка, которые характеризуют развернувшиеся вокруг эстонского языка дискуссии, таким образом, основаны не на реальных фактах, а на сакрализации языка и являются сейчас рабочим инструментом в руках определенных политических сил, что очень плохо влияет на возможности его распространения. Для сохранения эстонского языка, конечно, не нужны дополнительные статьи законов. Если мы хотим существенно укрепить точку опоры эстонского языка и распространить его, нужно отказаться от военизированных апокалиптических нарративов и заменить значительно более амбициозным нарративом о том, что он является нашим возможным общим (вне зависимости от происхождения и родного языка) достоянием, то есть lingua franca повседневного общения.

Возьмем, например, возникшую во время предвыборной кампании идею создания единой эстонской школы, где язык играет центральную роль. Такая реорганизация системы образования крайне необходима, поскольку нынешнее разделение по родному языку выходит за пределы школы в жизнь – я вижу это в университете, где приходящие из эстонских и русских школ студенты не особо общаются друг с другом. Единая эстонская школа могла бы стать местом, где привычка совместного пребывания и общения будет взращиваться с самого начала.

Но по изречениям многих политиков единая эстонская школа, к сожалению, выглядит как некое карательное учреждение для тех, кому не повезло родиться на свет в иноязычной семье. Через эстонский язык этих детей хотят выровнять, то есть сделать «проэстонскими», хотя у самих же эстонцев есть много мнений, как в любом демократическом обществе. Целью единой эстонской школы не может быть «защита эстонского языка и культуры», ее цель – распространение пространства для общения на эстонском языке на все эстонское общество, что дало бы всем молодым людям возможность внести свой вклад в развитие свободной, независимой, демократической и открытой Эстонии, исходя не из своего происхождения и родного языка, а из приобретенных в процессе образования знаний и приемов критического мышления.

Единая эстонская школа, в которой вместе учатся дети с разным культурным и языковым бэкграундом, поэтому не может быть такой же, как нынешняя эстонская школа, – для реализации идеи единой школы нужна новая концепция и обученные по ней учителя, много ресурсов и времени. Например, обучение языку нужно организовать на новых основах так, чтобы от совместного пребывания носителей разных родных языков все ученики получали максимальную пользу, а в учебной программе нужно оставить место для мирового образования, которое учит детей понимать меняющийся мир и выживать в многоязычном и мультикультурном обществе.

Юбилеи и праздники – это замечательно, но их частота в Эстонии вызывает постоянное состояние эмоциональной и идеологической мобилизации, что не способствует крайне необходимой трезвой мыслительной работе в поиске вовлекающих, действенных и ведущих дальше решений. И в год эстонского языка есть опасность превратить язык в апофеоз сакрализации, а требования о защите языка снова начали звучать в высказываниях последних недель. Намного разумнее было бы использовать этот год для того, чтобы развить другие привычки, которые помогли бы иноязычному населению приблизиться к эстонскому языку. Для этого на первое место нужно поставить человека, который, как недавно сказала лауреат премии Вейдеманна Криста Керге, всегда важнее, чем язык. Эстонский язык – это не идол, которому приносят человеческие жертвы, а, как сто лет назад написал Йоханнес Аавик, – «инструмент», который должен позволить всем живущим здесь людям свободно и плодотворно реализовать свой личный деятельный и общественный потенциал на благо эстонского общества.