«Олимпия» – пьеса россиянки Ольги Мухиной, написанная для «Мастерской Петра Фоменко» и поставленная там же в 2014 году Евгением Цыгановым. Постановка Филиппа Лося – совместный проект Русского театра и питерского Театра-фестиваля «Балтийский дом». Соответственно, почти все роли играют по два актера – «наш и не наш»; исключения – Алеша Стечкин (россиянин Олег Коробкин) и любовь его жизни Лариса (россиянка Елена Карпова). В составе танцевальной группы – студенты и студии Русского театра, и Санкт-Петербургского института культуры, и РГПУ им. Герцена. В этом плане проект прекрасен: взаимодействие знакомых и не столь знакомых лиц на сцене дает совершенно иную энергетику.

«Две равно уважаемых семьи»

По сути своей «Олимпия» – сага о семье Стечкиных: бабушка (Татьяна Маневская / Ирина Конопацкая), папа (Александр Ивашкевич / Константин Анисимов), мама (Наталья Мурина / Мария Мещерякова) и Алеша, детство которого приходится на счастливый советский застой, юность – на перестройку и слом общественных формаций, молодость – на лихие бандитские 90-е и наркотические «нулевые». Как и положено, исторические приливы и отливы сказываются на всех героях (кроме, пожалуй, бабушки – она держится на вере, в том числе вере в грядущего в 2017 году царя). Папа Алеши, в советские годы – романтик, спортсмен, лыжный чемпион, – в 90-е вынужден разгружать мешки с героином для братвы. Сам Алеша устраивается официантом в заведение, где уже работает его мать...

Вторая линия, смыкающаяся с первой, – вторая семья, Токаревых: генерал-афганец (Валерий Соловьев / Игорь Рогачёв) и его дочь Лариса. По законам жанра Токарев-старший исповедует другие ценности: впервые мы видим его в майке-алкоголичке и с пистолетом, угрожающим Алеше, когда Лариса приводит того домой. После Афгана, на завершающей стадии перестройки, когда страна физически разваливалась, генерал в депрессии и пьет горькую – но уже несколько лет спустя находит себя в качестве оптового поставщика героина на молодой российский рынок (спасибо афганским связям, надо полагать). В том самом ресторане его дочь Лариса поет о том, как «в Афганистане в "черном тюльпане" с водкой в стакане мы молча плывем над землей...» – ключевая для эпохи песня Александра Розенбаума; генерал в это время успешно обольщает мать Алеши; и так далее, и так далее.

Очень живая, реалистичная, прекрасно сыгранная история. Выдуманная, но типичная – таких историй было миллион, одна трагичнее другой. Задача, таким образом, ясна: сага о семье, который выпало несчастье жить «в интересную эпоху», должна быть по меньшей мере достоверной.

«И начинанья, взнесшиеся мощно...»

Сделать это непросто, и я бы сказал, что дело здесь не столько в режиссуре – Филипп Лось поставил крепкий спектакль, такой же, как предыдущая его работа, «Искусство примирения», – сколько в материале. Семейные саги, хроники отдельно взятой ячейки общества на фоне исторических событий, популярны уже полтора века – сначала в литературе, потом на телевидении, от «Ругон-Маккаров» до «Аббатства Даунтон». Однако в театрах такие саги ставят нечасто – просто из-за сопротивления материала: попробуй втисни несколько десятков лет в пару-тройку часов.

Действие «Олимпии» формально разворачивается между двумя Олимпиадами, в промежутке от 1980 до 2014 годов, хотя на деле Алеша Стечкин проходит путь длиной в 33 года, из 1975-го (год рождения) до финала в 2008-м. Для России, а «Олимпия» – только и исключительно о России, это эпоха, перенасыщенная событиями. Отсюда – избирательность, связанная, как правило, с личным опытом (почему Цой, а не Гребенщиков? почему Розенбаум с «Черным тюльпаном», а не «Наутилус Помпилиус» с песней «Мой брат Каин»?). Отсюда – неизбежная калейдоскопичность, если не стробоскопичность повествования. Отсюда же – поверхностность.

Драматург становится заложником «формата»: раз надо отразить течение эпохи, значит, герои то и дело будут говорить, что вот хоронят Высоцкого, вот полетел «наш ласковый Миша», вот Ельцин умер, еще что-то такое – но то, что в жизни естественно и разбавлено повседневностью (никто ведь не живет от смерти до смерти разных знаменитостей), в постановке, прыгающей из года в год каждые пять минут, выглядит очень странно. Спектакль дробится, из плавного повествования превращается в нарезку, в лестницу, каждая ступенька которой ведет все ниже, от счастья к несчастью, от любви к потере, от достатка к бедности – но ступени такие высокие, что зрителю приходится домысливать, что же было с героями в промежутке.

Здесь есть свои плюсы: дискретность повествования в спектакле Лося – ровно как стробоскопы на дискотеках – обеспечивает ритм и драйв. Чего в спектакле нет, так это неловких пауз, провисаний, моментов скуки, ненужных реплик и прочей бессмысленной пустоты. Музыкальное оформление (Екатерина Вербицкая, Россия) вкупе с танцами (наша Ольга Привис) заставляют «Олимпию» балансировать на грани мюзикла – и это очень хорошо: если повествование не склеивает себя само, нужны внешние средства; ритм в музыке и движении – первые из них.

«Возьмите прочь тела»

Но есть еще сверхзадача, с которой в «Олимпии» все не так просто. Как уже сказано, это спектакль о России; то, что цепляет российские поколения от от сорока лет и старше, переживавших смену времен вместе с героями, далеко не всегда цепляет зрителей того же возраста в Эстонии. Не говоря уже о молодежи, у которой и в России представления о «том времени» мифологичны, как в песне Монеточки: «В девяностые убивали людей – и все бегали абсолютно голые...» Сорокалетние и старше россияне могут поностальгировать по 70-м, позлиться на 80-е, снова ужаснуться 90-м. У нас – уже не получится. Многое здесь было по-другому, и слишком велика, мне кажется, наша разобщенность с судьбами «исторической родины».

О чем тогда спектакль? Я не видел «Олимпию» «Мастерской Петра Фоменко», но, судя по отзывам, в тамошней постановке огромную роль играет метафора реки. Это чуть не главное действующее лицо: река времени, река истории, Москва-река, которая текла, течет и будет течь, невзирая ни на какие исторические перипетии; река – символ осуществленных разом и вечных перемен, переменчивой вечности.

Увы: образ, который работает в Москве и Питере, не работает в Таллинне за отсутствием местной Темзы, Сены и Невы. Может быть, поэтому никакого особого акцента на реке Лось не сделал, и то, что символизирует река, – высшая связь времен – прослеживается уже не столь четко. Почти незаметна в нашей «Олимпии» и религиозная тематика – в «Мастерской» ее обеспечивает Екатерина Васильева, согласившаяся играть бабушку только потому, что для нее это – христианская проповедь.

Впрочем, сохранена и усилена в постановке Лося роль Коня – в пьесе белого, у нас красного, – потустороннего пришельца из наркотических снов Алеши, пророка, практически посланника Бога, предостерегающего героя от каких-то поступков. В исторический хаос этот Конь вносит какой-то намек на высший порядок. И этот момент, я думаю, действительно объединяет: как Иов вопрошал высшие силы, зачем те наслали на него недуги и беды, так и тот, кто из более-менее счастливого застоя через Афганистан, перестройку, путч, безработицу, бандитизм и псевдоэйфорию 2000-х – тоже катастрофу, обнуление ценностей, пришествие потребительства, – пришел сюда, сумев выжить, хотя бы раз должен был задаться вопросом: Господи, за что?..

«Олимпия», конечно, не отвечает на этот вопрос. Она только намекает на ответ. В финале спектакля Алеше – застрявшему в клинике, изломанному героином, потерявшему слишком многое, включая, может быть, себя, – тридцать три года. Цифра символическая. В финальной сцене вокруг него встают другие герои – все в черном. Это похороны, но кого они хоронят? Как выясняется, каждый хоронит что-то свое – или кого-то своего; каждый утратил столько, что без похорон не обойтись. Алеша выздоравливает; бабушка предлагает ему, его отцу и матери отправиться в горы, как в старые добрые времена; вся семья бредет вверх по склону...

Хэппи-энд – или метафора? Кого они хоронили? Что это за гора? Название спектакля отсылает к Олимпийским играм, к фильму о берлинской Олимпиаде 1936 года Лени Рифеншталь (ей посвящена пьеса), а еще – к горе Олимп, обиталищу языческих богов. Алеше – 33 года, это возраст Христа. По примеру отца-чемпиона он так стремился на Олимп. А попал, получается, на Голгофу – и, распятый эпохой, нашел свой рай?

Нет ответа и не будет никогда: и о том, что всё это означало, и о том, было ли это испытание, и о том, прошли мы его или нет, мы если и узнаем, то разве что в посмертии.