Зачем ехать из Дублина в Петербург?

Елена Скульская. Фото: архив Елены Скульской

Благополучие эстонской литературы и ее журналов омрачено тем, что очень малая часть достойных эстонских книг переводится на русский язык, пишет Елена Скульская.

Моему знакомому писателю из Санкт-Петербурга –  специалисту по Серебряному веку русской поэзии –  позвонили из Дублина. И, узнав, что питерский собеседник говорит по-английски, хотя и «a little», предложили ему прочесть лекцию об Ахматовой, Гумилеве, Мандельштаме, ну, сами знаете обязательную программу…

Мой знакомый начал уже было взволнованно искать глазами дорожную сумку и мечтать о деловой доходной поездке на кафедру славистики университета, как вдруг выяснилось, что за лекцией приедут к нему, в его родной город, и вовсе не слависты, а самые обычные ирландцы: не беззаботные эксцентричные пенсионеры, не эмигранты в третьем поколении, вспоминающие о своих корнях в буржуазной тоске, не жадные до знаний вундеркинды, а туристическая группа, везущая с собой переводчика-синхрониста и включившая в петербургские маршруты не только Эрмитаж и Русский музей, но и квалифицированную лекцию с чтением «Поэмы конца» Марины Цветаевой в оригинале и подробностями самоубийства Есенина.

До этого поразившего меня события я была убеждена, что туриста может волновать и интересовать прежде всего архитектура (ее, во-первых, можно и нужно фотографировать, а без фотографий – что за поездка?! Во-вторых, архитектура, хоть и «застывшая музыка», а все-таки очень демократичное искусство; думаю, никому не доводилось слышать: «Что-то я не могу раскусить сверхзадачу этого храма!» или «Мне не очень понятна главная мысль этого дома»!) Еще хорошо фотографироваться на фоне картин и статуй в музеях и парках! Но для чего обычному человеку, отправившемуся в Питер, лекция о Серебряном веке?!

И вот пока я размышляла над неразрешимой загадкой бытия и даже отчасти стала подозревать моего приятеля в розыгрыше, мне самой позвонили из Финляндии и попросили такой же обычной туристической группе прочесть лекцию о Сергее Довлатове. И тоже взяли с собой синхронного переводчика высокой квалификации, чтобы четко разобраться в мелких подробностях. Не слависты, не филологи, а просто люди, для которых наша столица связана не только с Вышгородом, музеями, театрами, но и с Довлатовым. Я сказала, что есть прекрасные экскурсоводы, которые давно выстроили маршруты по довлатовским местам, но оказалось, что группу интересует именно литературная составляющая, лекция о стилистических тонкостях его произведений. И я хочу похвастаться: я сумела не обидеться и не огорчиться, когда выяснилось, что туристы хотят купить мою книжку о Довлатове.

– Они ведь не владеют русским языком! – такова была моя первая реакция.

– Но там во всю обложку предлагается редкая фотография Довлатова таллиннского периода, – с некоторым вежливым смущением отреагировала организатор поездки.

И правда: славный сувенир. Стоит, кстати, учесть, что Довлатов некоторое время проучился в Ленинградском университете именно на отделении финского языка. И загадочное слово «perkele», встречающееся в текстах Довлатова, тоже взято не из эстонского, а из финского языка. (Поэтому, не находя этого слова в эстонских словарях, мои российские коллеги часто спрашивают, что же оно означает…)

Атлантида иногда всплывает

Меня чрезвычайно волнуют стилистические парадоксы административного языка. Я понимаю, что начальники и управленцы высших звеньев далеко не всегда пишут сами себе доклады, приветствия и выступления, с которыми они появляются на публике. И иногда из-за этого попадают в нелепые и неловкие ситуации.

Вот, скажем, я была в Петербурге на праздновании 95-летия одного из старейших российских журналов «Звезда». В Доме Актера выступали не только деятели культуры, не только выдающиеся актеры и поэты, но и главы различных административных ведомств. И все читали свои приветствия по бумажке: что написано, то и произносили вслух. А написано было во всех приветствиях, что журнал «Звезда» прошел через множество трудных и мучительных испытаний – одним из самых страшных было Сталинско-Ждановское постановление о журналах «Звезда и «Ленинград» 1946 года, когда литературе, фактически, перекрыли кислород. Но, – говорилось далее в речах чиновников, – журнал выстоял и продолжает выходить, чего мы все ему желаем от всего благодарного демократического сердца!

И при этом все толстые журналы России обречены фактически на умирание, ибо они не могут жить без государственных дотаций, в которых им отказано теми самыми чиновниками, которые восхваляют их мужество и стойкость.

Толстые журналы – это сеть с очень мелкими ячейками, плохая литература практически не может туда проскользнуть, она может заполонить рынки, книжные прилавки, но никогда не преодолевает барьеры редакторов, литературоведов, критиков, специалистов, которые стоят на смерть и не открывают калитку (крохотную калитку) тому, что вредит художественному слову.

Я отношусь к тем людям, которые считают, что писатель определяется языком, на котором он сочиняет, а не географией (это утверждение, возможно, спорное, но для меня очевидное). И потому мне совсем не безразлична судьба российских толстых журналов. И, кстати, многие из них печатали и печатают переводы эстонской литературы.

При этом, насколько я понимаю ситуацию, литературным журналам в Эстонии ничто не угрожает, они постоянно получают дотации  и имеют возможность столь же тщательно просеивать литературный поток и освобождать его от всякой мути. Но относительное (я говорю относительное, поскольку писатель не имеет права быть всем довольным и считать, что для литературы настали хорошие времена!) благополучие эстонской литературы и ее журналов, мне кажется, омрачено тем, что очень малая часть достойных эстонских книг переводится на русский язык.

Ну, при каких-то крайне благоприятных обстоятельствах, может быть переведена проза, а поэзия вообще не востребована, ни одно издательство в ней не заинтересовано. А между тем, я глубоко убеждена, что только через поэзию (а в Эстонии множество прекрасных поэтов) можно полюбить другой язык, почувствовать его многообразие и прелесть. Как было бы замечательно, если бы в каждой школе, где русские дети осваивают эстонский язык, была бы возможность читать эстонскую поэзию и в переводе; сравнивать, любоваться метафорами и способом их передачи на другом языке. Это должен быть совместный проект министерства культуры и министерства образования – обойма тоненьких книг лучших поэтов Эстонии, где дан и оригинал и перевод. И сделать обязательным изучение их в школах.

Когда-то, при проклятой советской власти, такие книги выходили: два поэта – эстонский и русский – представляли друг друга под одной обложкой. Эстонскую поэзию на русский переводили великие поэты – Анна Ахматова, Давид Самойлов, Евгений Рейн…

Осознанные противоречия

Совсем недавно я всхлипывала по поводу того, что Слово перестало волновать людей. И я опиралась на конкретные факты и была движима совершенно искренним чувством. За последний месяц я получила несколько весьма существенных подтверждений обратной тенденции, и на фоне приближающегося литературного фестиваля HeadRead, думаю, всё совсем не так уж бессловесно вокруг.

Одна из недавно представленных книг Арво Валтона называется печально и бесконечно остроумно: «Тот, кто смеется последним, смеется в одиночестве» ("Kes viimasena naerab, naerab üksinda"). Не хочется смеяться в одиночестве, в одиночестве уместно плакать. Смех должен быть разделенным.

Недавно я посмотрела в Большом Драматическом театре Петербурга спектакль по «Трем сестрам» Чехова. Там действие разворачивается от конца к началу, и внутри предложений слова переставлены так, что начало предложения становится его финалом. И еще все сестры в спектакле одеты в платья с такими турнюрами, что они, турнюры, легко превращаются в пуфики, и на них очень удобно расположиться, отдыхая от болтовни.

Передо мной сидели две молодые женщины, и одна у другой всё время спрашивала:  «Ой, а чем же все кончится?!» Мне так хотелось ей ответить: «Кончится тем, что всё начнется сначала».

Как и всё в этом мире.