«Чернобыль»: небыль, быль, боль

Самый громкий телесериал последних лет обошел по популярности «Игру престолов», разделил зрителей на яростных противников и очарованных поклонников и возродил интерес не только к страшной Чернобыльской катастрофе, но и к Советскому Союзу, которые впервые в истории показан почти как есть.

Зазор между «как есть» и «почти как есть» в «Чернобыле» не маленький, но не фатальный. Можно сказать, что это вообще разные вещи, и как сериал – не повод, чтобы закрывать глаза на историческую правду, так и историческая правда – не повод, чтобы отказывать сериалу в чуде. И все-таки в феномене «Чернобыля» стоит разобраться чуть подробнее, ибо он того стоит.

Искусство между былью и небылью

«Чернобыль» – телесериал парадоксов. Его главный парадокс в том, что это мощнейшее, пробирающее до дна души произведение искусства, которое, хотя режиссер и сценарист Крэйг Мазин именует его «документальной драмой», таковой не является. Иначе говоря, судить о Чернобыле по «Чернобылю» просто нельзя.

Ничего нового здесь нет. Никогда в истории человечества искусство не бывало документальным – и никогда сила воздействия искусства не зависела от степени его документальности. Не тревожа древние и старинные сюжеты, возьмем «Семнадцать мгновений весны»: и Штирлица не было, и исторические лица показаны не совсем такими или совсем не такими, какими были. Между тем фильм Татьяны Лиозновой от описываемых событий отделяет даже меньше времени, чем сериал Крэйга Мазина – от 1986 года.

Хуже другое: один из главных мессиджей «Чернобыля» – тот, что за ложь всегда приходится платить, и расплата может быть ужасной. С монолога о лжи начинается первая серия: академик Валерий Легасов (Джаред Харрис) в своей московской квартире наговаривает его на магнитофонную пленку, одну из нескольких; пленки он прячет от КГБ, после чего вешается. Зритель понимает, что на пленках содержится некое сенсационное разоблачение, и оно, конечно, связано с чернобыльской аварией и КГБ. В последней серии подозрения подтверждаются. Оказывается, аварию можно было предотвратить, если бы не советская ложь. Ставший причиной аварии «концевой эффект» на реакторах типа РБМК был предсказан ученым Волковым задолго до катастрофы, но КГБ засекретил статью Волкова, а его самого выгнал с работы и тем самым обрек персонал АЭС на неведение.

Легасов правда покончил с собой, и его пленки существуют. Вряд ли важно то, что на деле академик застрелился, а не повесился, что пленки он не прятал, что у него была семья (в сериале он живет один). Упрекать искусство в переиначивании таких деталей – значит ставить на искусстве крест; давайте мы Леонардо да Винчи расскажем, что апостолы одевались по-другому, и не сидели за столом, и ели совсем не то, что он нарисовал.

Другое дело – суть. Пленки Легасова расшифрованы, их текст доступен в Интернете, и тот, кто с ним ознакомится, поймет: настоящий Легасов говорит о другом. К КГБ у него претензий нет, наоборот, работавших на месте аварии «чекистов» он хвалит: «Очень четкие молодые люди наилучшим образом выполняли те функции, которые на них легли... первая организация четкой и надежной связи». Засекреченной статьи не было: концевой эффект открыли в 1983 году при пуске реакторов первого блока Игналинской и четвертого – Чернобыльской АЭС, специалисты о нем знали или должны были знать. Не было и ученого Волкова. Был Волков – директор Кольской АЭС, на которой чудом предотвратили куда более ужасную аварию (по иной причине). Был ядерщик Сидоренко, он защитил докторскую и написал книгу о безопасности реакторов РБМК. Сидоренко «выперли, то есть создали невыносимые условия для работы» (слова Легасова) – но, опять же, концевой эффект здесь ни при чем.

Легасов называет причины катастрофы и виновных, но это другие причины и другие виновные. И дело вряд ли в том, что ставить сериал об истине скучно, и не в том, что «Чернобыль» преследует идеологические цели. Просто мир по-прежнему не готов узнать самую главную тайну СССР. Сериал Крэйга Мазина приподнимает над ней самый краешек завесы. Но и этого достаточно, чтобы «Чернобыль» пронизал незримой киношной радиацией миллионы людей.

Кинопоэма без героя

Об аутентичности сериала говорят много – и абсолютно справедливо. Если кто помнит СССР – вот он, на экране; протяни руку – провалишься в прошлое. Эффект присутствия фантастический. Такого действительно никогда не было в западных фильмах, такое очень редко бывает даже в российском или украинском кино. Да, снимали в Литве, где все всё тоже пока помнят; долго готовились, выверяли каждую деталь, ошиблись в каких-то мелочах; удивительно даже не это. Удивительна актерская игра. Крэйг Мазин решил отказаться от идиотической традиции, которая предписывает англоязычным актерам, играющим славян, коверкать свою же речь и говорить с русским акцентом. Видимо, с актерами делали что-то еще – давали смотреть советские фильмы и хронику? читали лекции о психологии позднесоветского человека?.. Или им просто сказали: «Играйте не "русских", не "советских" – играйте людей, пожалуйста»? Что бы там ни было, эффект поразительный. Неожиданно выяснилось, что западные люди могут играть советскую жизнь, попадая в каждую ноту, в каждый жест. Ну, разве что слово «товарищ» не совсем в тех ситуациях тогда употреблялось – но это, мы понимаем, частности.

«Чернобыль» – кинопоэма без какого-то одного героя. Героев здесь много, героев в обоих смыслах слова. Кого-то мы видим постоянно – это академик Легасов, а также глава правительственной комиссии Борис Щербина (Стеллан Скарсгорд) и вымышленная Ульяна Хомюк (Эмили Уотсон), физик из Минска, заподозрившая, что на АЭС взорвался реактор, когда власти молчали. Вокруг них – те, кого язык не повернется назвать персонажами второстепенными: пожарный Василий Игнатенко (Адам Нагайтис), его жена Людмила (Джесси Бакли), командующий химвойсками Владимир Пикалов (Марк Льюис Джонс), солдат-ликвидатор Павел (Барри Кеоган)...

А вот злодеев в «Чернобыле» нет. На эту роль могли бы претендовать разве что Анатолий Дятлов (Пол Риттер) – заместитель главного инженера АЭС, руководивший экспериментом, который привел к катастрофе, – а также его начальство: главный инженер Фомин (Эдриан Роулинс), директор АЭС Брюханов (Кон О’Нил). В жизни все они получили в итоге по 10 лет тюрьмы, в сериале в отношении всех них краски сгущены, но не настолько, чтобы они превратились в абсолютных, голливудских антигероев.

За секунды до аварии: Анатолий Дятлов (Пол Риттер, в центре) впоследствии будет признан ее главным виновником. Фото: wikimedia.com

Конечно, есть еще функционеры, начиная с Горбачева, который показан далеко не идеальным руководителем, не шибко компетентным, мечущимся; такой Михаил Сергеевич куда ближе к истине, чем идеализированный «Горби», к которому привык Запад. Плюс парочка заидеологизированных партийных идиотов, которые, в принципе, имели место быть. А вот сцены с министром угольной промышленности Щадовым (Майкл Колган) быть не могло. Щадов – молодой партийный хлыщ в чистом костюмчике – с охраной (!) приезжает к тульским шахтерам и говорит, мол, вы едете в Чернобыль рыть туннель под АЭС. Шахтеры во главе с бригадиром (Джеймс Космо) смотрят на него как на дерьмо, но соглашаются, потому что цена вопроса – жизни людей. Уходя, каждый шахтер похлопывает Щадова по плечу или треплет за щеку, так что министр покрывается угольной пылью.

Тульские шахтеры роют туннель, чтобы не допустить распространения радиации. Фото: wikimedia.com

Реальный Щадов был немолод, умен и, главное, с шахтерами говорил по-другому – начинал с техникума и шахт. Но подвиг шахтеров – правда, и настрой их наверняка был похожим, и Джеймс Космо блестяще передает его, потому что играет не советского горняка, а просто горняка. Социализм и капитализм – «две большие разницы», но шахтер что там, что тут – это прежде всего шахтер.

«Они все такие?» – «Они все такие...»

В том и парадокс: искажая одну сторону советской действительности – сторону власти, идеологии, кагэбэшности, прочих аспектов того, что принято называть тоталитаризмом, – «Чернобыль» прекрасно воспроизводит другую ее сторону: профессионализм и героизм советских людей, та самая «четкость» реакции, отмеченная Легасовым в отношении даже КГБ. Примеров героизма в «Чернобыле» не счесть. И, что характерно, героизм не преувеличен – наоборот, он даже приуменьшен.

Пожарный Василий Игнатенко (Адам Нагайтис) стал одним из первых, кто получил на АЭС смертельную дозу радиации. Фото: wikimedia.com

Пожарные, включая Василия Игнатенко, рискуют жизнями, но исполняют свой долг. Их на вертолетах доставляют в Москву, в больницу, где они долго и мучительно умирают от лучевой болезни. Людмила правдами и неправдами прорывается в палату к мужу. Когда он просит ее рассказать, что видно из окна, Людмила говорит: «Отсюда вся Москва видна, и Кремль, и Мавзолей!» – а за окном только кирпичная стенка. Да, исторически это неправда – с восьмого этажа больницы Людмила и правда видела весь центр Москвы, – но надо иметь очень своеобразный аппарат восприятия, чтобы решить, что таким образом «Чернобыль» порочит СССР. Сцена о другом – о любви, о боли, о жалости, о попытке сделать хоть что-то для любимого человека.

Людмила Игнатенко (Джесси Бакли) ищет мужа в больнице. Фото: wikimedia.com

Генерала Пикалова просят выделить солдат: надо подъехать к реактору и зафиксировать уровень радиации. Задача сопряжена с риском для здоровья. Пикалов не сомневается ни секунды: «Я поеду сам».

Работников АЭС собирают и говорят: нужны трое добровольцев – спуститься в радиоактивную воду и откачать воду из баков, иначе может произойти взрыв, который обернется катастрофой для половины континента. Задача – тоже для смертников. Добровольцы находятся сразу. (Здесь «Чернобыль» приукрасил реальность: трем «дайверам» просто поручили это сделать, за что потом премировали 80 рублями каждого. Но и от лучевой болезни никто из них не умер.)

Грузин Бачо (Фарес Фарес), воевавший в Афгане, вручает оружие срочнику Павлу, и они идут убивать оставшихся в зоне отчуждения домашних животных. На кухне одной из квартир Павел видит только что ощенившуюся собаку с кутятами. Следом заходит Бачо, тяжело вздыхает и говорит: «Иди. Я сам...»

Все это очень страшно, но страх и ужас – не главное; если бы Крэйг Мазин хотел снять «Чернобыль» как чернуху, он включил бы в него, например, сцены мародерства (в реале они были), или жуткое празднование Первомая под радиоактивным ветром в Киеве (тоже реальность), или описанные случаи, когда командиры ставили хорошо работавшим на ликвидации солдатам дозовые нагрузки побольше, как будто речь шла о перевыполнении плана.

«Чернобыль» – о другом. Это история о беспрерывном самопожертвовании в условия полной катастрофы. История общечеловеческая, но и специфически советская тоже. Глядя на шахтеров, которые с энтузиазмом вкалывают в радиоактивной зоне, Легасов спрашивает у Щербины: «Они все такие?» Тот с какой-то даже любовью отвечает: «Они все такие...»

Работники Чернобыльской АЭС в первые минуты пытаются сделать хоть что-то, понимая, что они обречены. Фото: wikimedia.com

На примере Щербины парадокс «Чернобыля» виден особенно хорошо. В сериале он – никчемный функционер (он сам о себе так говорит Легасову: мол, сначала я решил, что ничего страшного не происходит, ведь дело поручили мне, а я человек никчемный). Тем не менее, когда они с Легасовым летят в вертолете, Щербина требует пролететь над реактором, чтобы убедиться, что тот взорвался, – невзирая на слова ученого: «Если мы это сделаем, мы будем мертвы через неделю!» Легасов кричит на пилота, и тот сворачивает. Щербина молчит: умом понимает, что ученый прав, но долг никто не отменял. Долг не перед партией – перед народом, перед людьми, перед страной.

Управленцу Борису Щербине (Стеллан Скарсгорд, слева) и академику Валерию Легасову (Джаред Харрис) было поручено ликвидировать последствия аварии. Фото: wikimedia.com

Стеллан Скарсгорд играет Щербину на грани гениальности: когда Легасов сообщает, что после облучения жить им осталось лет пять, Щербина не теряет самообладания ни на секунду. Выходит из себя он, когда орет на партийцев – те из-за дурацкого режима секретности наломали дров. Щербина принимает запоздалое решение об эвакуации, хотя директор АЭС убеждает его, что это лишнее. И на суде, когда судья велит Легасову молчать, именно Щербина рявкает: «Пусть он говорит!» И Легасов говорит...

Самая главная тайна Советского Союза

Все это, повторим, почти не имеет отношения к реальности. Настоящий Борис Щербина был из тех управленцев, на которых и держалась советская страна: с 1951 года создавал нефтегазовый комплекс в Западной Сибири, много лет был министром строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности. Настоящий Щербина принял решение об эвакуации уже вечером 26 апреля, хотя Минздрав был против – на тот момент радиация в Припяти была меньше даже уровня, после которого местные власти имели право просить об эвакуации. Настоящего Щербину как профессионала после Чернобыля бросили на ликвидацию последствий землетрясения в Армении. Настоящий Щербина вряд ли рефлексировал на тему своей никчемности – он делал дело, несмотря на здоровье и возраст, и умер в 1990 году в возрасте 70 лет.

Тем не менее, Щербина, каким он показан в сериале, – и живой человек, и настоящий герой. Как и подавляющее большинство персонажей. Если добавить сюда почти абсолютную документальность на уровне бытовых деталей, получим и правда прорыв: впервые поздний СССР показан настолько близко к истине. Понять тех, кто утверждает, что «Чернобыль»-де чернит светлый образ Советского Союза, сложно. В начале пятой серии показывают Припять накануне аварии – и это утопия, практически рай на земле; помнящий те времена (Тэтчер, Рейган и т.д.) западный зритель поневоле решит, что в СССР-то жизнь была лучше.

Самый большой минус телесериала, как ни странно, роднит его с худшими образцами советского, сталинского даже кино: это ложный в силу обобщения пафос («Мы живем в стране, где дети должны умирать, чтобы спасти матерей», – говорит вымышленная Ульяна Хомюк; «Вы предлагаете Легасову унизить страну, которая готова на все, лишь бы не быть униженной?» – говорит Щербина) в сочетании с максимой Сталина «У каждой ошибки есть имя и фамилия». В данном случае это имена и фамилии, надо думать, «чекистов» и партийцев. Но.

Если прав был настоящий Легасов, авария на Чернобыльской АЭС случилась не из-за КГБ и не из-за партии. Легасов говорит все-таки о другом. Реактор РБМК был советской разработкой, в мире таких не было, и опыта работы с ними не было тоже, а чем меньше опыт, тем вероятнее ЧП. Из-за неверных решений, принятых в 1950-е, в области реакторов СССР отставал от мира лет на десять. Данная отрасль науки стагнировала, «реакторная общественность» замкнулась и никого внутрь не пускала, достижений не было, ученых, которые пытались говорить о безопасности (Сидоренко требовал снабжать каждый реактор саркофагом), давили, никто не хотел ничем заниматься, персонал АЭС старел, на них царил управленческий бардак (правдивая деталь сериала: эксперимент в Чернобыле ставился по инструкции, в которой часть текста была зачеркнута, и никто не знал, важна она или нет). Достаточно сказать, что во время рокового эксперимента на АЭС находились представители Госатомэнергонадзора, которые были... не в курсе. А вы говорите «КГБ».

Академик Легасов на суде объясняет, как стала возможной авария на считавшемся безопасным реакторе РБМК. Фото: wikimedia.com

О таком сериал не снимешь. Ну или снимешь, но он будет похож на другой тип советского кино – брежневский, в котором завод, допустим, загаживал реку, но директор завода был неплохим человеком, и главный инженер тоже, и министр, и рабочие, и не было никаких шпионов или там диверсантов. Плохим был, так сказать, сам завод. Ну или, если точнее, вся система – но по причинам, к тоталитаризму отношения не имеющим. Интернациональность таких вещей подтвердила катастрофа Фукусимы: там вроде и капитализм, и свобода, а результат тот же самый. И кто виноват? Легасов на своих пленках не зря ссылается на рассказ Льва Толстого «Нет в мире виноватых»: назвать конкретного виновного нельзя, а вот менять систему – надо.

Это и есть самая главная тайна Советского Союза: СССР был исполинской корпорацией, огромным заводом, внутри которого происходило очень много всего. Там были целые отделы, привыкшие получать большие зарплаты и ничего не делать; там были руководители, готовые рисковать людьми ради премий; там сплошь и рядом сбоила коммуникация; внутренний контроль (КГБ) лютовал, но не там, где надо; хромала вся управленческая структура. Вместе с тем на заводе трудились и героические рабочие, и блестящие менеджеры (Щербина), и неравнодушные спецы (Легасов), делавшие все, чтобы ликвидировать катастрофы даже ценой своих жизней. Завод был сложным, неоднозначным, живым. Если учесть его размеры, работать он не должен был – но работал, хотя и все хуже, и закрылся по тем же причинам, о которых говорил Легасов: слишком много стагнации, слишком мало разумных перемен.

«Чернобыль» открывает лишь часть этой тайны. Если открыть ее всю, кто-то ведь может решить, что нынешний уровень техники позволяет построить другой такой же завод, модернизированный, куда лучше. А это, согласитесь, был бы удар по капиталистической идее – самой передовой из идей, семимильными шагами ведущей всех нас, то бишь прогрессивное человечество, в такое светлое будущее.