И всё это, конечно, есть. Но благодаря изумительной, очень глубокой и беспощадной по отношению к своей героине игре Толстогановой возникает возможность довольно неожиданного, но все же приникшего в картину, обобщения.
Где-то в 70-х годах в неофициальной литературе – той, которая все-таки не резала правду-матку в глаза открытым текстом, а прибегала в эзопову языку – сложился образ Софьи (или Серафимы) Власьевны – суровой матери, которая неустанно и бессонно пасет своих детей, держа их в ежовых руковицах и пресекая малейшую попытку взбрыкнуть. Шаг вправо, шаг влево – сами знаете, что за это полагается!
Софья Власьевна – сов. власть. Так преломился образ Родины-матери. (Если вам это кажется кощунственным, вспомните предсмертные слова Александра Блока: «"Слопала-таки меня родимая матушка-Россия, как глупая чушка своего поросенка". Правда, в отличие от чушки неглупая матушка съедала своих детей не физически, а духовно, свято веря, что заботится и опекает неразумных поросят.)
Теперь параллели. Мать превращает семью в осажденную крепость, ссылаясь на болезнь дочери. Ограждает (не только Сашу, но и Нину, и мужа) от посторонних воздействий. Выбирает для дочери врача, а для себя, в подруги семьи - востроносую Зинаиду (Ирина Денисова), невпопад сующую свой нос куда не надо, но, в принципе, сносную в качестве доверенного лица. Ничего не напоминает?
Я не пытаюсь доказать, что Толстоганова с заранее обдуманными намерениями вышла на такой масштаб социальных обобщений. Более того, я убежден, что у нее и в мыслях такого не было. Но гениальная (иначе не скажешь!) актерская работа всегда несет в себе куда больше, чем вкладывалось в роль на стадии замысла.