В эстонском издательстве Argo вышла книга Елены Погосян и Марии Сморжевских-Смирновой «Православный Ревель Петра I», совершенно роскошная и по форме, и по содержанию.
Искусство петровской тайнописи
Сначала все-таки о форме: «Православный Ревель Петра I» – это весьма увесистый том, 350 страниц мелованной бумаги и полторы сотни в основном цветных иллюстраций. Иначе и нельзя: перед нами – научное исследование барочного «языка аллегории и эмблемы» петровской эпохи, тех «загадок и ребусов», которые выражены прежде всего визуально, на иконах, и «заставляют [зрителя] следовать от одного намека к другому, открывая каждый раз все новые и новые смысловые пласты... Когда значения собраны воедино, икона, как в зеркальном лабиринте, по-разному и со всех сторон отражает событие, которому она посвящена».
Пиар Петра в знаках и символах
Сегодня мы говорим о семантике, о семиотике, о знаковых системах; во времена Петра Алексеевича все это могли назвать тайнописью, которая, впрочем, сравнительно легко дешифровывалась образованными людьми. Речь об особенном языке эпохи – языке в самом широком понимании этого слова: одинаково важны библейские цитаты, мелкие подробности икон, порядок их расположения, даже такие детали, как «скульптура, резьба, архитектура иконостаса».
Не зная подобных языков, мы, знакомясь с историческими событиями, обречены оставаться слепцами, бродящими в тех самых зеркальных лабиринтах смыслов, которые имели, если судить по письмам, столь огромное значение для Петра и его приближенных. Public relations, стратегические коммуникации между властью и народом были всегда, но не всегда осуществлялись посредством пресс-релизов, политических ток-шоу, плакатов предвыборной кампании – в начале XVIII века их замещали реляции, проповеди и иконы, часто оставляющие нас, детей светского века, в замешательстве. И, однако же, без понимания месиджей уразуметь первого российского императора и птенцов его гнезда невозможно.
Беда в том, что язык этот во многом утрачен (как и множество иных; очевидный пример – растиражированные картины Босха и Брейгеля, для современника – религиозные аллегории и актуальный политический комментарий, для нас – паноптикум кошмаров). В книге упоминается знаменитейшая «Арифметика» Леонтия Магницкого, напечатанная в Москве в 1703 году. Стихотворное посвящение к ней занимает 11 страниц и выглядит как «похвала наукам и наставление учащимся арифметике», но на самом деле это акростих. Первые буквы строк складываются в надпись: «На честный крест на государев герб до лица его царскаго пресветлаго величества царя и самодержца Петра Алексеевича и всея Росии...» «Далее, – пишут авторы, – акростих обрывается или переходит в тайнопись». Поди знай!
Между тем несколько строк из этого посвящения приведены на нижнем поле иконы «Литургия Господня», которая была создана в 1711 году и хранится в северном приделе таллиннской Никольской церкви. Приведены они в два ряда; чтобы сохранить акростих, первые буквы строк выделены красным: «КРЕСТ Н». Получается «крест наш» (по названию буквы «н») или «крест 50» («н» в церковнославянском обозначала это число). В первом случае это явная отсылка к трудному для Петра 1711 году, когда чуть не умерший от болезни и чуть не попавший в плен к туркам царь ощущал тяжесть своего «креста»; во втором случае (предполагают авторы) – отсылка к 50-дневной епитимье, наложенной на Петра по случаю второй женитьбы, и аллюзия на 50-й псалом царя Давида; оба смысла, «брачный» и «военный», в иконе совмещаются, образуя поле перекрестных значений, барочное 3D, которое на понимающих людей воздействовало так же сильно, как на нас спецэффекты в IMAX.
Это всего лишь одна деталь ревельской иконы, которая выделяется еще много чем – и редким для православной традиции изображением истекающего струями крови Христа, и российским гербом («орел двоеглавный значит, яко есть православный»), размерами равным наполненной кровью Спасителя жертвенной чаше, в которой стоит Бог-Сын. Суперпозиция смыслов сообщает современнику о страданиях Петра, уподобляемого Христу. Цепочка смыслов бежит дальше, к пониманию царя как архиерея, к абсолютизации не только светской, но и духовной власти...
День, «в котором руская нога в ваших землях фут взяла»
Примеров того, как хитроумно устроена петровская тайнопись, в книге немало. «Полноте, – скажет иной читатель, выныривая из соцсетей, – да разве такое возможно? Множественные толкования – вы серьезно? Это же типичный СПГС – синдром поиска глубокого смысла!» Разумеется, нет.
«Поздравляю вас сим счастливым днем, в котором руская нога в ваших землях фут взяла, и сим ключем много замков отперто».
Во-первых, любая человеческая коммуникация всегда сложна и многоуровнева, в соцсетях в том числе, просто мы этого не осознаем. Как не осознаем, например, очень непростую семиотику современного политического плаката, хотя смыслы считываем мгновенно – приучены-с. Точно так же люди той эпохи были приучены видеть за «текстом» контекст, чаще всего – библейский, как связующее звено между искусством и политикой; да и художники той эпохи привыкли вкладывать в свои творения несколько смысловых ярусов. Вспомним Данте, жившего в другое время и в другой стране, но в той же европейской христианской цивилизации: в «Божественной комедии», писал он, четыре смысла – буквальный, аллегорический, моральный и анагогический (сверхсмысл).
Во-вторых, язык может разниться, но резоны власти всегда примерно одни и те же (да и люди, если честно, мало отличаются, где бы ни жили и на каком бы языке ни говорили). Власти нужно прославление побед, замалчивание поражений, самоутверждение, спокойствие подданных и внушение им собственной несменяемости – само собой, в эпоху абсолютизма добиться этого было легче. Причем сделать всё это надо на правильном, понятном целевой аудитории (в стране и за ее пределами) языке, в случае Петра – на языке библейской, христианской цивилизации.
Отсюда – подробно разбираемые отражения взятия Ревеля 29 сентября 1710 года. Сперва – «реляция» (то есть письменное донесение о действиях войск, аналог пресс-релиза) об одержанной победе. Затем – «Синаксарь о преславной победе бывшей под Полтавою» Черниговского архиепископа Иоанна Максимовича: в свой рассказ о событиях, послуживших поводом к установлению церковного праздника в честь Полтавской победы, архиепископ-панегирист включил и известие о взятии Ревеля. Наконец, главное – сложнейшим образом устроенный иконостас ревельского Преображенского собора, созданный Иваном Зарудным, сложнейшему творению которого посвящена добрая половина книги.
Петр Первый в этих произведениях сам становится отражением библейских и исторических персонажей: Моисея, Иисуса Навина, императора Константина Великого, архангела Михаила, а то и самого Христа – в зависимости от того, в какой ипостаси выступает: как завоеватель, как тот, кто приносит веру, или страдает за нее, или сражается за нее с каким-то неприятелем, отождествляемым, как шведы в «Синаксаре», с апокалиптическим Зверем. Параллели с Константином особенно ярки – тот перенес столицу из Рима в Византий (он же Новый Рим и Константинополь), ну а Петр перенес ее в «Санктпитербурх», невзирая на пророчество о том, что Третий Рим – Москва, а четвертому не бывать.
Кстати, отдельное удовольствие при чтении «Православного Ревеля Петра I» – язык петровской эпохи: бесконечные «осомблеи», «трактаменты», многоязыкие каламбуры, в которых лозунг «за отечество», «Pro Patria», превращается в «пропала Рига», а «Рига покоренная», «Riga devicta» – в «Ригу-девицу». Вот Петр в письме напоминает Екатерине о годовщине знакомства: «Поздравляю вас сим счастливым днем, в котором руская нога в ваших землях фут взяла, и сим ключем много замков отперто». Здесь, отмечают авторы, «намеки Петра определенно имеют эротический характер... а супружеские отношения спроецированы на военные действия...» – опять же, симфония и сплетение смыслов и месиджей.
Мультикультурность как хорошо забытое старое
Книга посвящена именно Ревелю неслучайно: авторы книги тесно связаны с Таллинном и Эстонией. Елена Погосян в Таллинне родилась, окончила Тартуский университет, преподавала там, с 2002 года она работает в Университете Альберты в Канаде, но о родине не забывает. Мария Сморжевских-Смирнова почти всю жизнь живет в Эстонии, с 2013 года руководит Домом-музеем Петра I в Кадриорге, с 2016-го – Таллиннским русским музеем.
К слову, описанием Катериненталя-Кадриорга книга закономерно заканчивается. Культурное пространство Ревеля завоевано, обжито, на последнем этапе это для царя уже не чужбина, но дом, в котором он и хозяин, и сосед, и ему положено оставаться с другими соседями в добрых отношениях. Ведет он себя соответственно: «7 июля 1723 г. камер-юнкер Берхгольц... записал в своем дневнике, что император повелел "свободно впускать в Катериненталь всех городских жителей, и что они, если хотят, могут начать пользоваться прогулкой там с ныняшнего же дня"».
Такое отношение – тоже идеология, которую мы, к сожалению, потеряли. В петровскую эру никто не навязывал новоприобретенным землям язык метрополии сверх необходимого; скорее, языки смешивались, образуя новую, гибридную, по словам авторов, систему координат. Такое происходило даже в сфере сакрального, в православных храмах, и иконостас ревельского Преображенского собора – прекрасный тому пример.
Цитата из книги: «Идею такого храма замечательно сформулировал Н. Вертоградский в брошюре о нарвском Кафедральном Спасо-Преображенском соборе: "Романская, Германская и Русская культура отражались в нем попеременно... Старая византийского письма икона торжественно выступает из киота итальянской или голландской работы Ренессанса; перед иконой чуждого письма блещет и отливается радугой русского стиля лампада. Это ли не полное выражение христианской идеи?.."»
Увы, нам до этой хорошо забытой христианской космополитичности и мультикультурности еще плыть и плыть. Большое спасибо авторам «Православного Ревеля Петра I» за напоминание о ней. И за возможность заглянуть в глубь действительно другой культуры – тоже.