/nginx/o/2019/10/16/12659746t1hee98.png)
:format(webp)/nginx/o/2019/09/03/12526260t1hd708.jpg)
Сегодня, 3 сентября, исполняется 15 годовщина штурма захваченной боевиками школы №1 в Беслане. В результате двух взрывов и последовавшего за ним боя тогда погибли 334 человека, 186 из них - дети.
15-я годовщина штурма школы в Беслане. Рассказ заложницы
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
С бывшей заложницей Залиной Хадиковой общалась корреспондент Би-би-си Светлана Рейтер. Вот рассказ Залины от первого лица:
«Я так и живу в Беслане. Здесь все по-прежнему, все так же. Конечно, в течение трех-пяти дней, в дни трагедии, в Беслане становится очень тихо - все посещают кладбище, своих родных, знакомых, одноклассников, друзей. Я сама, если честно, за все 15 прошедших лет в школу раза четыре от силы пошла - наверное, потому, что мне тяжело туда ходить и как-то совсем не тянет. Я хожу на кладбище, к своим одноклассникам, родным, близким - там как-то мне легче от того, что навестила своих. У меня много одноклассников погибло - шесть, или семь, я уже точно не помню. И трое учителей любимых.
А в школу приходишь, и все в таких красках, как будто вчера было. И не хочется мне туда ходить, как бы ни хотелось почтить память.
Тогда я переходила в восьмой класс - просто была на линейке со своими одноклассниками, как обычно в такой день. И услышала хлопки непонятные, потому что никогда до этого выстрелов не слышала. Увидела - шары отпустили, они летят наверх, а люди толпой бегут к школе. Обернулась назад, а сзади один из боевиков - с бородой, стрелял в небо. И тогда я тоже побежала со всеми, и толпа меня как будто в школу внесла. Со мной был мой родной брат, Чермен. Мы с ним в одном классе учились. Сначала я его потеряла, потом девочка одна, с которой мы вместе учились, помогла мне его найти. Ко второму дню мы уже сидели в спортзале с ним рядом.
На третий день, когда нам перестали давать воду, Чермену стало совсем плохо. В голове у меня была только одна мысль: «Как же я вернусь домой одна, что мне папа с мамой скажут?» Настолько я перепугалась. Обезвоженный ребенок, а тогда он был еще немного полненький - в жару ему тяжко было. С нами рядом сидела моя подруга из класса, Ира Таучелова, она мне с Черменом помогала - она его голову положила себе на колени, а я тряпочкой его обмахивала, чтобы ему полегче было. А потом, помню, он протянул ко мне руки и говорит: «Залина, я тебя не вижу, не вижу!» Я запаниковала, что он умрет, и стала умолять одного из боевиков: «Пожалуйста, дайте моему брату воды!» Я его дергала за штанину, а он просто отпихнул меня: «Отстань!» Никаких сил плакать уже не было, но мимо нас пробегала женщина, она нашла воду своим детям, на бегу дала глоток воды Чермену, ему стало лучше. А одноклассники, когда удавалось, таскали из кабинетов листья комнатных цветов, и мы их жевали. Я помню, мне дали один листик и он оказался настолько горьким, что от него хотелось еще сильнее пить.
В первые два дня в туалет нас пускали: учителя наши водили по десять человек, чтобы боевики девочкам не навредили. Моя учительница, Злата Сергеевна, вызвалась водить группы - собирала тех, кто поднимал руку, под ее присмотром мы пили воду и ходили в туалет, потом она нас возвращала в зал, раскидывала по местам и брала следующую партию. Помню, она очень долго это делала, очень устала, мне ее было очень жалко.
Плакали, в основном, малыши - я уже не помню, когда их разрешили вывести, в конце первого дня или второго. Еды никакой не было, и мамы открывали коробки шоколадных конфет, которые принесли в подарок учителям, и давали их пососать. Но мы, честно говоря, голод совсем не ощущали, зато все время хотели пить - в спортзале было очень много народу, люди сидели друг на друге, не протолкнуться, постоянно жарко. Очень страшно было днем - люди начинали шуметь, болтать, и боевики тут же стреляли в воздух. Одна женщина при мне боевику крикнула: „За что вы наших детей убиваете?“ И он зло посмотрел на нее и ответил: „А за что вы наших? Наши дети тоже ни в чем не виноваты!“
Вы знаете, я вот не могу сказать, что мне было очень страшно - я тогда не понимала, что все всерьез, казалось, что все как в кино, понарошку. А потом нас повели в туалет через коридор, и он был весь расстрелянный. Потом я увидела кабинет, в котором взорвались две смертницы - брызги крови на стене. Тогда уже стало понятно, что все очень серьезно, и неясно, останемся ли мы в живых. За себя у меня тревоги все равно не было - я человек верующий, у меня сильный ангел-хранитель. Тревожилась за брата только.
Когда был штурм, после взрыва моего брата вынесло из зала. До этого со мной рядом сидела моя одноклассница и однофамилица, Ира Хадикова. Мы с ней выросли вместе и в школе дружили с самого детства. Я помню, под конец она уже плакала, что не хочет умирать, а я ей говорила: „Ира, мы не умрем, всё будет хорошо, мы выйдем отсюда, покушаем, выпьем много-много воды“. А потом мы с ней уснули - как сейчас помню, она лежала на спине, ножки подогнула, а я легла на бок и укрыла лицо. Я спала, может, минут пять или десять - а потом взрыв. Лежу и думаю: „Сейчас на меня что-то упадет, и я быстро умру“. Через секунд двадцать, которые мне часом показались, еще один взрыв. Я поднялась, а вокруг меня одни трупы, я помню, что была в центре трупов, все были мертвые. А Ира лежала с открытыми глазами, они были такие красные, будто кровью налились. Я ее дергала за руку: „Ира, пойдем, пойдем“. Надеялась, что она еще жива, хотя внутри понимала, что нет, уже нет.
Под окном была дыра от взрыва, я пролезла. Кинулась в одну сторону, там боевик за углом стреляет. Кинулась в другую сторону, там девочка - живот красный от крови. А дальше - люди в спецодежде, которые показывали, что надо бежать в военный лагерь. Вы знаете, в этом лагере была вода, много воды, но я уже ничего не хотела. Я просто легла на носилки, смотрела в небо и это прохлада после трехдневной духоты - боже, как хорошо. И кто-то подумал, наверное, что я сознание потеряла, и одним махом вылил на меня бутылку воды. Потом - в машину, отвезли в нашу местную больницу для обработки ран. Оказывается, у меня от взрыва раны были на руке и голове, вот только я ничего не чувствовала. А в больнице меня встретил отец - я впервые видела, как он плакал. Он меня успокоил, сказал, что брат мой тоже жив.
У меня две девочки и мальчик. Когда они идут в детский сад, я не переживаю - Бог меня в страшной ситуации уберег, брата моего уберег и детей убережет.
Первые два года после штурма для меня самым тяжелым было видеть глаза моей мертвой одноклассницы, Иры Хадиковой. Пару лет она мне точно снилась. Понимаете, когда мы с отцом в больнице встретились, там была Ирина мачеха, которая меня спросила: „Залина, что с Ирой?“ И я ответила: „Она мертва“. А она расплакалась. Сама Ира месяц-два числилась без вести пропавшей, поскольку ее тело так обгорело, что опознать его сразу было нельзя. И в снах она как бы укоряла меня: „Почему ты всем сказала, что я умерла? Посмотри, вот же я, живая“.
У меня нет злости, я уже никого не виню - я не знаю, кто виноват в том, что столько народу погибло - власти или боевики. Все равно уже ничего не изменишь. Пять моих погибших одноклассниц в какой-то момент сидели рядом со мной, потом я от них отсела. Если бы я могла их как-то за собой утянуть, если бы я могла их местоположение как-то поменять, то, может, кто-то из них бы и выжил».
