Финальным аккордом (простите за штамп!) «Золотой Маски» в Эстонии» стала «Слава» Виктора Гусева, поставленная в БДТ им. Товстоногова Константином Богомоловым. Одновременно происходили два спектакля: один – на сцене, другой – в зале. И за обоими было чрезвычайно интересно наблюдать.
Аплодисменты звучали после каждой картины. И не только потому, что актеры играли прекрасно (что не подлежит сомнению: это же БДТ!). Энтузиазм зрительного зала вызывали сама пьеса, образы ее персонажей, идеи, рупорами которых они были.
«Слава» Виктора Гусева – хорошая пьеса? Ну, извините! Плохая? Как легко ответить: да! Сюжет примитивен, герои абсолютно одномерные, о подтексте и говорить нечего, развязку – если у вас есть хоть какой читательский и зрительский опыт – предсказать можно уже после второй картины; половина рифм угадывается. А когда Нина Усатова, воплощающая монументальный образ советской многодетной матери Марьи Васильевны Мотыльковой, ненавязчиво перетекающий в образ Родины-Матери, произнесла: «Сталин – сын трудового народа», я, не читавший ни пьесы, ни многочисленных рецензий (оберегался от постороннего воздействия) тут же догадался: закончитcя монолог словами «А я – трудового народа дочь!». Так оно и случилось.
Но я не могу назвать пьесу плохой. И не только потому, что будь она совсем никудышной, такой изощренный режиссер, как Богомолов, не стал бы извлекать ее из нафталина. О нет, не из нафталина, а со стеллажа в арсенале, где она, тщательно смазанная оружейным маслом и бережно упакованная, хранилась до востребования. Возможно, пригодится.
«Слава» - это квинтэссенция сталинистской эстетики, ампир и неоклассицизм в одном флаконе, точно и динамично выстроенная по их законам, а ведь сколько раз нас предупреждали, что о художнике (и его творениях) надо судить по тем законам, которые он ставит над собой. И даже упрек в том, что здесь присутствуют все мыслимые и немыслимые штампы той эпохи, будет не вполне справедлив. Премьера состоялась в 1936 году, сталинистская эстетика еще только складывалась, и Гусев был одним из первых ее строителей. Возможно, его находки позже стали общеупотребительными штампами?
А если отказаться от оценок, которые диктует нам исторический опыт, от знания о той страшной эпохе, взять сюжет в чистом виде, в отрыве от всего прочего, то получится очень простая и трогательная история о героизме, самопожертвовании и человеческой скромности. Где-то в горах сошла лавина, она угрожает существованию электростанции и выстроенного рядом с ней поселка. Катастрофу необходимо предотвратить направленным взрывом. Это очень рискованно, инженер, который произведет взрыв, может погибнуть.
У руководителя института Очерета (Василий Реутов) есть два кандидата: Николай Маяк (Анатолий Петров) и Василий Мотыльков (Василий Дегтярь). Первый рвется в бой – ради славы; он уже видит себя сверхчеловеком, свершающим невероятный подвиг. Второй никуда не рвется, прекрасно понимает степень риска, умирать ему не хочется, но если надо - значит, надо. Как говорится, родина велела.
И, разумеется, именно он спасает поселок, едва не гибнет, оказывается на больничной койке в заштатном госпитале, где, правда, есть замечательный профессор-хирург Черных (Елена Попова), но нет нужных для спасения Мотылькова инструментов. Однако возлюбленная Мотылькова, отважная летчица Лена (Александра Куликова), сквозь бури и грозы доставляет необходимое. Ну и, естественно, до совершения подвига влюбленные успели поссориться и мирятся только в последней картине, которая завершается всеобщим апофеозом в духе неоклассицизма.
А теперь ответьте: что плохого в самопожертвовании, бескорыстии, верности идеалам?
Сладко и почетно умереть за отчизну. (Древнеримский поэт Квинт Гораций Флакк, 65 – 8 до н.э.)
Тема гибели за отчизну – как высшей ценности, ради которой следует строить всю свою жизнь – утвердилась в советской литературе с первых ее лет. В романтической поэзии Эдуарда Багрицкого («Смерть пионерки», «Письмо комсомольцу Николаю Дементьеву») она звучит с особой силой. Лирический герой обязан погибнуть во имя будущего. Если у декадентов были неразрывны Эрос и Танатос, Любовь и Смерть, то у ранних советских поэтов – Смерть (героическая) и Будущее (прекрасное):
Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Позже смерть перестала быть обязательной, оставаясь, тем не менее, очень вероятной. Герой преодолевал смертельную опасность (или воскресал, как Мотыльков, – тут присутствует религиозный по сути пафос гибели и воскрешения бога: сталинистская идеология, в конце концов, та же религия!). Но юность новая все же присутствует – ее воплощают пионер и пионерка, аккуратненькие, в белых рубашках и красных галстуках.
Богомолов иронизирует над гусевской драмой в стихах? Утверждавшие это, кажется, хотели бы, чтобы режиссер держал фигу в кармане. Они просто не поспевают за эволюцией Богомолова. Еще недавно крутой оппозиционер (см. показанный когда-то на «Золотой Маске» в Эстонии» спектакль «Год, когда я не родился» по Розову, а также не показанные нам «Князь» по «Идиоту» Достоевского, «Идеальный муж» по Уайльду и «Борис Годунов» сами знаете по кому) как будто начинает подтверждать афоризм Дизраэли: «Кто в 20 лет не был либералом, у того нет сердца, кто к 50 не стал консерватором, у того нет головы». Богомолову, который недавно стал художественным руководителем Театра на Малой Бронной, 44 года. Этим летом он сказал в интервью: «Я ненавижу эти разговоры на кухне… Эти все разговоры русской интеллигенции о добре и зле, перетекающие с кухонь на Facebook, — это особая прекрасная площадка для трусоватых людей, которые прибегают (покричат), а в глаза-то не смотрят».
В спектакле есть не столько двойственность поставленной режиссером перед собой и театром художественной задачи, сколько двойственность восприятия времени. Да, оно порождало прекрасных людей – таких, как Мотыльков и Лена. Но в нем была и страшная стальная воля, ставящая дело превыше личности, общественное выше личного – она воплощена в образе Очерета. Начальник мирного (ну не совсем мирного, в сталинском СССР вся прикладная наука была милитаризована) НИИ носит генеральское звание комдива. Когда лицо Очерета выводится крупным планом на экран, холодный взгляд за стеклами очков и плотно сжатые тонкие губы заставляют вспомнить чекистов и сталинских наркомов эпохи Большого Террора.
«Слава» - это квинтэссенция сталинистской эстетики, ампир и неоклассицизм в одном флаконе, точно и динамично выстроенная по их законам.
Кинематографические крупные планы и некоторое несоответствие образов и исполнителей – вот и все, что осталось в «Славе» от фирменного почерка Богомолова. Мотылькова и Маяка, героев молодых, которым по пьесе лет 27, играют (и прекрасно!) актеры вполне зрелого возраста. Профессора Черных, по роли мужчину – актриса. Но по сравнению с богомоловским «Лиром», где мужские и женские роли поменялись местами, и главного героя сыграла Роза Хайруллина, это очень незначительные сдвиги. Словно росчерк автора в углу картины, чтобы никто не сомневался: именно он сотворил это полотно. Еще одна режиссерская шалость – всех сыновей Марьи Петровны Мотыльковой, кроме главного героя Василия, играет один актер. Но есть ли в этом какой-то подтекст или просто незачем было вызывать на сцену трех исполнителей, ради того, чтобы каждый сказал две строчки и затем молчал до финала?
Конечно, это не реалистическая постановка. Герои пришли сюда не из действительности 1930-х, а из мифов о той эпохе. Из идеального представления о том, какими должны были быть человек и время. Идеал не исключал юмора – за него в спектакле отвечает отец Лены, знаменитый артист Владимир Николаевич Медведев. Дмитрий Воробьев играет эдакого матерого Актёра Актёрыча старой школы, который требует от своей ученицы быть не как современные актрисы, а как Ермолова. И заодно, с отвращением упомянув биомеханику, Медведев подпускает шпильку в адрес Мейерхольда, который тогда уже был в опале…
А теперь – о спектакле, который происходил в зрительном зале и был не менее интересным. Публика самозабвенно ловила каждое слово. И хлопала, верила романтическим героям.
Но ведь они в самом деле достойны веры!
В 1919 году Николай Тихонов написал «Балладу о гвоздях»:
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стёр с лица.
"Команда, во фронт! Офицеры, вперёд!"
Сухими шагами командир идёт.
И слова равняются в полный рост:
"С якоря в восемь. Курс – ост.
У кого жена, дети, брат –
Пишите: мы не придём назад.
Зато будет знатный кегельбан".
И старший в ответ: "Есть, капитан!"
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
"Не всё ли равно, – сказал он, – где?
Ещё спокойней лежать в воде".
Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасённых нет».
Гвозди бы делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
(Из таких людей позже стали делать винтики, о которых Сталин сказал: «Я поднимаю тост за людей простых, обычных, скромных, за винтики, которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства, военного дела…» Но люди-то были.)
Публика аплодирует идеалу.
Вот точно так же истово аплодировали зрители в Русском театре премьере «Старомодной комедии», герои которой пришли из 1960-х, из очень короткой эпохи надежд, высочайшего интеллектуального подъема и промелькнувшего ненадолго уважения к человеческой индивидуальности, ее праву на самобытность и нестандартность.
Смотрите, что получается. В одном случае мы восхищаемся абсолютно стандартизованными персонажами, для которых высшая ценность – отдать жизнь за отечество. (И они не лгут, они действительно так были воспитаны. Если бы не это, разве выстояли бы они в войну?)
В другом случае восхищаемся свободной игре духовного начала в человеке, его естественностью и утонченностью натуры.
В обоих случаях речь идет не столько о векторе устремлений социума, сколько о нравственных качествах людей, которые формировались в этих условиях. (В первом случае мы, не имея нужного опыта, принимаем легенду на веру, хотя то, что за рамками легенды, неприемлемо; во втором, имея – хотя бы некоторое – представление о не таком уж далеком прошлом, соглашаемся: это правда.)
Страшное время может сформировать прекрасных людей.
Время прекрасное, но очень уж хрупкое и обреченное, способно формировать прекрасных людей.
И те, и другие исчезли. Они приходят к нам в мифах и в воспоминаниях.
Каково наше время и каких людей оно формирует?
Николай Алексеевич Некрасов как-то, будучи в мизантропическом настроении, написал:
ЮБИЛЯРЫ И ТРИУМФАТОРЫ
Я книгу взял, восстав от сна,
И прочитал я в ней:
"Бывали хуже времена,
Но не было подлей".
Швырнул далеко книгу я.
Ужели мы с тобой
Такого века сыновья,
О друг-читатель мой?...
Я ничего не имею в виду и никого не желаю задеть. Так, к слову пришлось.