Загорелые дети солнца

Сцена из спектакля "Дети солнца". Фото: Laura Pählapuu

«Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренне и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью», – писал Максим Горький 9 января 1905 года, этот день был назван «кровавым воскресеньем»: расстреляли мирную демонстрацию, людей, шедших с хоругвями и портретами царя.

Хорошо, пафосно, восторженно писалось Горькому в 1905 году: Чехов, который единственный мешал ему стать первым драматургом России, умер в году минувшем, и теперь можно было совершенно беззастенчиво пользоваться и его символикой, и его лихорадочными описаниями любви, и его словами прощания со всеми этими вишневыми садами, которые ждут топора.

Охарактеризовать пьесу «Дети солнца», сочиненную в камере Петропавловской крепости (что приумножило и страдальческую сентиментальность, и многословие) можно раздраженным замечанием Владимира Набокова, сделанным по поводу другого произведения, но отражающим, по сути, отношение ко всему творчеству Горького: «образчик заурядной мелодрамы… нет ни одного живого слова, ни единой оригинальной фразы».

Эту пьесу ставят очень редко, а если и ставят, то превращают в совершенно чеховское произведение, заметая в углы нестерпимый пафос и романтическую выспренность. Время, фактически, еще чеховское, вот пусть и будет почти как у Чехова. (Так уже не одно десятилетие почти всех не лишенных дарования эпигонов Бродского объединяют в некий стойкий и достойный литературный круг).

И вот сейчас совершенно неожиданно, пойдя на огромный риск, один из лучших эстонских режиссеров Уко Уусберг поставил в Театре драмы блестящий спектакль по этой невозможной, нестерпимой, казалось бы совершенно устаревшей пьесе! 

Как бы ни относиться к «Детям солнца», но они – часть русской классики, и работа над пьесой, анализ, переосмысление, удивительные и неожиданные выводы ценны и достойны в любом случае, а в случае Уко Уусберга преподносят зрителю несравненный сценический подарок.

В спектакле множество тайных цитат, показывающих отношение русской интеллигенции к надвигающейся революции (отравленными плодами которой она очень быстро потом насытилась). Сценография (Лаура Пяхлапуу) невольно отсылает к «Скифам» Александра Блока: варварское изобилие красно-коричневых, с восточным узором ковров застилает всё сценическое пространство – это и безвкусица, и символ мещанского, обывательского представления о богатстве, и рябь в глазах, не позволяющая разглядеть главное в жизни.

Главное же в самом спектакле — смех, карикатура, почти марионеточность персонажей, как бы вышедших не столько из Чехова-Горького, сколько из «Трех толстяков» Юрия Олеши, из комических сцен Михаила Булгакова и Ильфа и Петрова.

Что зреет в химических колбах

Самого нелепого персонажа, почти каждая реплика которого вызывает смех, –  ученого Протасова - Ян Эрик Эхренберг сыграл на грани фола: маленький, всклокоченный он носится по сцене, сопровождаемый клубами дыма и отвратительным запахом, о котором не устают говорить остальные персонажи. Что он творит, в чем смысл его деяний? – не знает даже он сам. Он просит у своей поклонницы Мелании (Лена Барбара Лухсе) присылать ему по утрам куриные яйца, свеженькие, теплые, поскольку его опыты нуждаются в большом количестве белка. Больше об опытах ничего внятного… Мелания же, в свою очередь, пытается отдаться великому ученому, для чего то падает на пол, раскинув ноги, то взбирается на крохотный стол и замирает в позе наседки, повернувшейся хвостом к герою. Но герой намеков не понимает и просит не целовать его руки, испачканные химикатами.

Ветеринар Чепурной (Симо Андрэ Кадасту) страдает от того, что хочет вылечить человека (ЧЕЛОВЕКА), а вынужден заниматься собачками (тут у режиссера есть масса милых пародийных игр с врачами Чехова. Ахматова говорила, что у Чехова врачи всегда персонажи положительные, а художники — бездельники; появится и соответствующий художник). Ветеринар любит Лизу, сестру Протасова (Кристийн Ряэгель), но та больна: смертельный клинический ужас вызывает в ней красный кровавый цвет, ей не до любви, и только когда Чепурной от отчаяния повесился, она поняла, что жить без него не может. Пафос ее рассуждений о крови и жертвах доведен, взвинчен до состояния откровенной пошлости и глупости, у каждой фразы словно вывернуты суставы, и слова становятся хромыми и перекошенными калеками.

Жена Протасова Елена (Маарья Йоханна Мяги) проводит время с художником Вагиным (Каарел Погга), но просит любить в ней человека, а не женщину.

Все эти бессмысленные, не слышащие друг друга люди произносят на разные лады бессмысленные слова, а в это время мощный пьяный слесарь Егор (Кен Рюйтель) разъясняет обитателям барского дома пользу битья: его самого много били, он свою жену бьет и будет бить, да и вообще битьем многое можно сделать. А вот обойтись без пьяного Егора и золотых его рук – невозможно.

И поигрывают слуги топорами. И любовно прижимает к себе топор горничная (Ита Эвер) и пробует, хорошо ли он заточен, и смотрится в него, как в зеркало.

Конечно, как и положено у Чехова, простите, Горького, все всё время собираются пить чай. Но как-то до чая дело не доходит, только чашки гремят на фоне ковров, да еще под стать коврам меняет наряды Лиза, появившись однажды даже в халате с драконами.

У Чехова новая жизнь, за которую не жалко потерпеть и умереть, должна наступить в неопределенном символическом будущем или за гробом, там, где небо в алмазах, зато у Горького она уже тут, за порогом, и глаза дьявола, о которых говорила Нина Заречная в чеховской «Чайке» уже сейчас готовы пустить красного петуха в дом Протасова.

Для чего вновь и вновь вчитываться в классику?

Молодой режиссер Уко Уусберг, мастерски поставивший, в частности, чеховского «Иванова», очень хорошо и тонко чувствует разницу между Чеховым и Горьким. Сентиментальный и схематичный Горький, не умеющий заставить своих героев замолчать и не говорить бесконечные красивости, ему не менее интересен, чем немеркнущий Чехов. Он видит, что Чехов отворачивается от надвигающейся революции, а Горький, напротив, вглядывается в нее с неизбывной надеждой интеллигенции на перемены к лучшему и прекрасному. И эта надежда, неизменно терпящая крах, сегодня вновь возрождается в своей карикатурной, сатирической, пародийной, нелепой ипостаси. Эта надежда, по сути, похожа на горничную Фиму (Марис Люйс), которая, как честная девушка, хочет продать себя подороже.

То есть, сделав ставку на пародию и издевательство, режиссер создал остросовременный спектакль, отражающий, кроме всего прочего, те кипящие в колбах политические страсти, которые, конечно, нуждаются в свежих куриных яйцах, но не приносят ни малейшей пользы людям.

Режиссер сделал спектакль о людях, которые не способны любить: они не делятся на мужчин и женщин, они «человеки» – без тяги друг к другу, без желания обнять, поцеловать, прижать к себе. Один только пьяный Егор знает, что любить – это избивать: если избить сильно, до крови, то, может быть, его полюбят в ответ.

Дети солнца сгорают и обугливаются в лучах светила, очень скоро от них ничего не останется на земле, разве что плохонький рисунок в блокноте художника Вагина, запечатлевшего ветеринара Чепурного, отправляющегося намыливать петлю…