Скульптор всегда зависит от глыбы мрамора

Фото: Кадр из фильма

Глыба мрамора – наше время –  не поддалась мастеру на сей раз, потому что фильм о Микеланджело был бы важен и стал бы откровением, если бы открыл в образе гения Возрождения что-то важное и для нашего нынешнего бытия, пишет о фильме Андрея Кончаловского "Грех" Елена Скульская. 

«Он прожил девяносто лет и пережил много невзгод. Многие невзгоды могли бы миновать его, если бы у него был лучше характер... В сущности, от него хотели только, чтобы… он учитывал форму мраморной глыбы... Но в то же время... было неясно, что, собственно, делать с мраморной глыбой в случаях, когда ее не хватает. Глыба истории строго очерчивает возможности человека, поле художника». Так, рассуждениями о Микеланджело, начинает свою знаменитую книгу о Юрии Тынянове Аркадий Белинков.

Эти рассуждения нужны, чтобы показать: сочинитель  всегда мучительно, безнадежно ограничен своим временем, как скульптор обусловлен глыбой мрамора. Чтобы отсечь от нее всё лишнее, глыба этим лишним должна в достаточной мере обладать. Создавая фильм о Микеланджело, мастер – Андрей Кончаловский – отсекал от глыбы девяностолетней жизни гения всё лишнее, что не вмещалось для режиссера в понимание сегодняшнего дня.

Прокатная фестивальная история картины в Таллинне была странной: на пресс-показе не было титров и журналисты смотрели фильм на итальянском языке, дополнительный сеанс был сначала отменен, потом все-таки состоялся; возникало ощущение, что фильм не хочет встречаться со зрителем. Когда же встреча произошла, то уже не было в огромном зале тех милых дам – ровесниц Кончаловского, которые пришли взглянуть на то, что еще можно создать в их возрасте, или просто захотелось им вспомнить молодость и первые, такие счастливые, фильмы мастера.

Что ж, вот вам фильм на итальянском языке о немыслимых красотах Италии, где мраморные горы Каррары нависают над безднами; зеленые прожилки деревьев примостились на склонах; деревья вцепились корнями в камни, как руки вцепляются в волосы в моменты раздумий и сомнений, и великий Микеланджело, не умеющий отличить сны от яви, карабкается по скале к вершине, бормоча стихи Данте:

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою мой Зодчий вдохновлён:

Я высшей силой, полнотой всезнанья

И первою любовью сотворён.

Древней меня лишь вечные созданья,

И с вечностью пребуду наравне.

Входящие, оставьте упованья».

Он хочет встретиться с Данте, своим кумиром, он знает все песни «Ада» наизусть, он говорит, обращаясь к гению поэзии: «Я искал Бога, но нашел человека». Ему говорят: «Ты будешь одинок, как палач». И в своем одиночестве он еще напишет:

       И высочайший гений не прибавит

       Единой мысли к тем, что мрамор сам

       Таит в избытке, — и лишь это нам

       Рука, послушная рассудку, явит.

Упоительная красота замысла

Задуманный режиссером образ гениального безумца слишком хорошо освоен мировой литературой и мировым кинематографом, он так прочно вошел в сознание Андрея Кончаловского, что тот и не заметил, как пронизал свой фильм невольными цитатами. В тот момент, когда Микеланджело (Альберто Тестоне) восхищается деревенской девушкой и видит в ней Деву Марию, невинную и одухотворенную, он, на самом деле, играет Дон Кихота Сервантеса, восхваляющего Дульсинею Тобосскую; когда он жадно считает деньги, звенит ими, экономит каждый грош, то напоминает итальянского поэта-импровизатора из «Египетских ночей» Пушкина; грязь и нечистоты, пот и угрюмое сладострастие отсылают к последнему фильму Алексея Германа «Трудно быть богом»; удивительно точно подобранные пронзительные лица эпизодических персонажей напоминают приемы подбора непрофессиональных актеров Федерико Феллини; даже сами головокружительные красоты отсылают ко множеству общих мест в самых разных картинах, где оглушительное природное величие контрастирует с потом и кровью, грязью и вонью человеческой жизни.

Медленно течет очень красивый фильм, в нем нет сюжета, но есть масса словесных объяснений: ни на секунду не замирает строчка титров –  нам сообщают, какие именно кланы враждуют, с кем и как подписываются контракты, кому и что обещал изваять великий скульптор, что именно и по чьему заказу он согласился  расписать. Это всё, впрочем, сведения из Википедии, из путеводителя по Италии, туристические заметки со слов экскурсовода... 

Да, мрамор оживает и становится теплым, он дышит – таким его делает великий скульптор. И поэтому трогает сцена в каменоломне, мы догадываемся, что из любого куска мрамора как бы выглядывает и рвется наружу великое творение Микеланджело. Иногда гений улыбается и поддерживает разговор, как простой смертный, иногда уходит в глубины своего вдохновения и ничего не видит вокруг, ссорится, прогоняет учеников, возвращает учеников, лжет, заключает договоры с враждующими властными семьями. Но чаще всего он выглядит все-таки фигляром, бесноватым проводником то ли божественных, то ли дьявольских повелений. Он никого из живых не любит, он полон зависти и ненависти, и только Данте он просит явиться к нему и указать верный путь.

Ренессанс невозможно развенчать

В нескольких статьях сказано, что Кончаловский своим фильмом развенчивает Ренессанс, пропитывая его дурными запахами, нечистотами, кровью, блевотиной, что ему хочется, чтобы этот запах с экрана передался зрителям в зале. Запах, конечно, передается, но зритель давно нанюхался - и не только в фильмах Германа, но и во многих других. Видели мы и грязные, обгрызенные ногти, и ноги в синюшных венах, и пропитанные потом рубахи, и немытые тела, а уж блюют на экране и отхаркивают мокроту сейчас в каждом фильме, претендующем на артхаус.

Я очень рада, что Андрей Кончаловский (это эпоха в кинематографе) побывал в Таллинне и получил награду только что закончившегося кинофестиваля. Но искусство такое проклятое дело, что не учитывает ни былые заслуги, ни блестящие интервью, данные автором по поводу своего создания. Задумывался фильм о гении, а получилась длинная лекция о нем с демонстрацией очень красивых кадров.

Глыба мрамора – наше время –  не поддалась мастеру на сей раз, потому что фильм о Микеланджело был бы важен и стал бы откровением, если бы открыл в образе гения Возрождения что-то важное и для нашего нынешнего бытия. Чем дальше отступает прошлое, тем охотнее берется оно учить нас пониманию настоящего.

После окончания фильма раздались робкие аплодисменты, человек двадцать сдвинули ладоши, но их не поддержали. В тишине и темноте пересидели финальные титры и разошлись в каком-то недоумении.

Запомнились, конечно, последние кадры, где скульптуры Микеланджело наплывают одна на другую, и их качество перерастает в количественную характеристику неисчерпаемости гения.

Словом, захотелось в Италию. И не только, чтобы увидеть работы героя фильма, но и чтобы постоять во Флоренции у памятника Данте и поразмышлять о том, побывал ли поэт в Аду, и если побывал, то чему же хотел у него научиться Микеланджело. И может быть, не стоит требовать от фильма мастера большего – достаточно повода завести разговор о двух гениях.