Константин Лопушанский: наша жизнь короче, чем период их догнивания

Константина Лопушанского тяготят финансовые трудности, но он не отчаивается. Фото: Henri-Kristian Kirsip / архив PÖFF

На прошедшем кинофестивале «Темные ночи» российский режиссер Константин Лопушанский («Письма мертвого человека», «Посетитель музея», «Гадкие лебеди», «Роль») представил свой новый фильм «Сквозь черное стекло».

На сей раз Константин Сергеевич снял мистическую притчу о полуслепой воспитаннице приюта при монастыре (Василиса Денисова), которой некий олигарх Островой (Максим Суханов) предлагает дать денег на операцию и вернуть зрение, но при условии, что девушка выйдет за него замуж. Героиня соглашается, но ее христианские принципы идут вразрез с образом жизни ее будущего супруга, который мнит себя будущим царем и даже князем мира сего, практически Антихристом. Страшный финал неизбежен...

«Берем абсолютные ценности, вносим их в этот мир – и что получается?»

– Пять лет назад, несмотря на успех фильма «Роль» на нашем фестивале, вы боялись за свое будущее и сказали в интервью: «Боюсь, из этих экскрементов я могу и не вынырнуть с новым замыслом. Это меня пугает и бросает в холодный пот. Непонятно, куда выныривать из этого ужаса...» Вы вынырнули с фильмом «Сквозь черное стекло». Как это получилось?

– Неужели я так сказал? Какой мрачный человек... Никогда не знаешь, как выныриваешь. Упорным трудом, что я могу сказать. Было очень непросто найти финансирование, получить деньги от Минкульта, они у нас основные, увы... Увы, потому что у меня впечатление, что мне дали что-то, когда все всё получили. В виде исключения: «Дадим и этому...» Несмотря на мою многолетнюю деятельность в отечественном кино, более пятидесяти фестивалей и всякие прочие заслуги. Денег дали, но минимум. Появились иностранные партнеры, однако в процессе некоторые из них стали уходить в сторону. Европейский кинофонд Eurimages почему-то не дал денег, хотя всегда давал. Я понимаю, какая в мире ситуация, я отнесся к этому всему спокойно. Но факт тот, что снимать становится всё труднее и труднее.

– Но получилось же?

– Да, получилось. Как я говорю группе: усилиями неимоверного мастерства. Из ничего сделать всё... Мы экономили на всем. И сняли фильм, который производит впечатление дорогого, что, конечно, смешно.

– В фильме есть явные отсылки к Достоевскому, в частности, к «Кроткой», и портрет Достоевского в кадре тоже есть...

– Первый вариант сценария так и назывался: «Вариация на тему Достоевского» – и имелась в виду именно «Кроткая».

– Но я бы не удивился, если бы узнал, что приюты и правда торгуют воспитанницами...

– Нет, такой коллизии, что девочку продают, в фильме нет.

– Но ее фактически обменивают на ремонт дома...

– Нет, директриса ее уговаривает из лучших чувств. Всё просто: выйдешь замуж за богатого – твоя судьба состоялась. Неважно, по любви или как. Директриса смотрит телевизор, читает книжки вроде «Как выйти замуж за богатого» и искренне не понимает, как можно иначе. Тем более, что девочке вернут зрение. А заодно и ремонт будет – чем плохо-то? Это сложившаяся система ценностей, вошедшая в плоть и кровь. И по контрасту – настоятельница монастыря, у нее другая точка зрения. Мне и нужно было радикальное столкновение: берем абсолютные ценности, вносим их в этот мир – и что получается? То, что получается...

– Кстати о Достоевском: вам ведь как-то предлагали снять фильм по Достоевскому, да?

– У меня в жизни было два предложения покинуть пределы отечества и что-то снять. Первый раз такое случилось после моего первого Каннского фестиваля, в 1987 году, я там был с «Письмами мертвого человека». Продюсер Пьер Нова очень сильно хотел, чтобы я снял «Отель "Танатос"» по Андре Моруа, причем я сам же это предложил. Но я уже начал сочинять «Посетителя музея», фильм, которым очень горел. Нова даже приезжал в Москву со мной разговаривать. Не сложилось. Я говорил друзьям: «Да ладно, за мной великая страна, я такое сниму...» Страна рухнула, не прошло и двух недель, я остался без средств к существованию...

А во второй раз – да, это был как раз Достоевский. В 1990 году, когда почва уже дрожала под ногами. На «Ленфильм» приехал американский продюсер Менахем Голан, посмотрел «Посетителя музея», нашел меня и предложил сделать фильм по Достоевскому. Но так мутно он всё это излагал, что я стал подозревать, что он втянет меня в чудовищную авантюру и опозорит на всю оставшуюся жизнь. Я ушел от этого разговора...

– Немного похоже коллизию фильма «Сквозь черное стекло».

– Ну да. Я бы заработал много денег, но – не сложилось, не срослось. Нутро мое восстало диссидентское...

То, над чем дважды рыдал Дмитрий Быков

– У Острового есть черты каких-то реальных олигархов? Мне кажется, он больше похож на бандитов 90-х, чем на нынешних лощеных, холеных, изысканных нефтяных и прочих королей...

– Да они все разные. Они холеные и лощеные, но внутри сидит биография, как эти деньги делались. Я кое-что знаю от знакомых, которые с ними общаются. Есть среди них люди интеллигентные, тихие банкиры... Но мне важен был не типологический олигарха образ по Чернышевскому – Белинскому, а тема власти – на уровне почти онтологического противоречия между властью и абсолютными ценностями. Фильм – о людях, которые стремятся к власти, потому что им нужна власть над миром. А кто князь мира сего?.. Вот это зло в них и сидит. Олигарх в фильме умен, но это ум с левой стороны, так сказать, со стороны зла. И такой ум сейчас побеждает как мировоззрение: циничный, практичный, лишенный нравственный основы.

В фильме такой ум сталкивается с какой-то девочкой из интерната, с «бессильными мира сего», как сказал Достоевский. Что может девочка сделать ему плохого? Ничего, кроме того, что выколет себе же глаза. Но этот сюжет почему-то оказывает влияние на зрителей – у них в душе что-то начинает происходить. Дмитрий Быков – уж на что мудрый человек, большой толстый мужчина – дважды рыдал на фильме, о чем и написал. Значит, механизм работает – эмоциональный механизм искусства. Я это нутром художника почувствовал – и держался этого сюжета до последнего, иногда самому себе удивляясь, потому что пошло кино какое-то не мое. Хотя на самом деле мое, по своей главной теме.

– Я задал этот вопрос Максиму Суханову, задам и вам. Понятно, что герой – зло, Антихрист, и кому он нужен, тому Бог уже не нужен. И у вас получается, что бороться с этим злом – никак, разве только себя же и принести в жертву...

– Повторяя опыт святой Луции Сиракузской, между прочим. Это все-таки метафора по сути своей... Насилием можно, но это было бы другое кино. Тогда надо было делать историю про этого парня, который влюбился в героиню. Он ведь не зря празднует день рождения Че Гевары. У них с девушкой был бы роман, а тут олигарх с бандитами, а с другой – стороны парень и его друзья, свобода на баррикадах...

– Это было бы не ваше кино?

– Не в этом дело. Оно было бы... не такое интересное. Ушло бы от Достоевского к современному криминальному триллеру: столкновение двух группировок и так далее. А мне важно было духовное столкновение. Олигарх ведь тоже не так прост, в нем благодаря в том числе Максиму Суханову есть и магия, и глубина. Если эта девушка – его духовный противник, то и он – ее духовный противник, понимаете? Они на равных. У него ведь есть предчувствия, он будто бы знает, что происходит. Но и девочка эта – не простая, ей уготована судьба современной святой. Не зря там появляется икона святой Матроны Московской, святой ХХ века. Это многослойная история. Верхний слой – мелодраматический, Золушка, анти-Золушка, но чем дальше, тем всё глубже и мистичнее.

– Мы тут поспорили с коллегой – она говорит, что ваш новый фильм могут понять только русские, я говорю, что он по сути христианский, а значит, доступен всем. Рассудите нас.

– Ну, Европа ведь тоже христианская. Может, какое-то особое русское понимание и есть, но почему фильм не понять и европейцам? У них есть святая Луция. Западноевропейская культурная традиция впитала христианское понимание мира. Отвержение плоти как искупление... Любовь к таким обостренным темам, идущая от Федора Михайловича – она в русской культуре, безусловно, есть. Но эта традиция присуща как и европейской литературе, и не зря режиссеры Европы так обожают ставить Достоевского.

– Вы как-то сказали, что вам близки апокалиптические темы, что ваши фильмы – про «перманентный Страшный суд». Вы ощущаете, что мы живем в конце времен?

– У меня такое художническое мышление, оно меня заносит на такие вот темы. Видимо, это связано с моим видением, пониманием мира, очень глубоким, даже мне самому до конца не понятным. Я с этим давно смирился и живу. Мир предлагает мне такие возможности для его прочтения. Это не я виноват, это мир вокруг меня виноват. Измените мир – и я стану другим.

«Трава еще не подросла, понимаете?»

– У вас в кадре подчеркивается современный российский «царизм»: рядом с иконами – портреты патриарха...

– Это во всех монастырях так. Факт реальности!

– Футболки с Путиным...

– Во всех ларьках!

– Портрет Николая II в ресторане...

– Да, и официант подойдет и расскажет вам, как он любит Николая II. Это всё факты реальности. Моя задача была дать портрет времени. Когд это всё сложилось, я понял, что это очень резкое высказывание. Ну, значит, будет резким, раз так оно всё и есть. Повторяю: измените мир – и я не буду вам показывать футболки с Путиным. Этот олигарх в фильме ведь делает деньги на военной промышленности, как вы заметили, и это тоже образ времени. Я сделал в результате диссидентское кино о современности. Времена такие.

– Ваш олигарх ведь хочет занять место царя...

– Да, и слово «царь» проходит красной нитью через весь фильм. И я это не связывал напрямую с лозунгом протестов «Ты нам не царь», но – попал вот... У меня была сцена, в которой олигарх показывает на портрет Николая и говорит официанту: «Вот таким царем я и буду. Запомни этот день – ты сегодня царя видел». Вот вам царь, вы такого хотите – вы такого и получите. Но потом я понял, что это будет перебор. И фразу убрал. Оно и так прочтется, а вот нарочитости не хотелось бы.

– Откуда в людях такая страсть к царям? Это влияние пропаганды – или что-то большее?

– Пропаганда это всего лишь использует. Вероятно, многовековое рабство, которое существовало в России, оставило какие-то следы. Помните, когда был проект «Имя России», за Сталина проголосовало множество народа. За Сталина!.. Вот как это? Это и есть рабское мышление, когда человек голосует за то, чтобы кто-то над ним стоял. Так рассуждают рабы. Я думаю, это подсознательные всплески, но власть их, ясно, использует в своих интересах. Ситуация тяжелая... Я прислушиваюсь к тому, что говорит на эту тему Кончаловский, он умный человек западной ориентации и, в отличие от многих, знает, о чем говорит, он видел и одну систему, и другую...

– Кончаловский в статье «Недомолотая мука русской истории» призывает малочисленный средний класс России к «историческому терпению» – опять же к вопросу о борьбе со злом.

– Я думаю, он прав в этом, у него огромный опыт. Потому что другой путь – «ничего ждать и терпеть не надо, завтра революция!», а чем это в России кончается – мы знаем. Всё упирается в уровень культуры. Ее почти нет, ее очень мало, это очевидно на каждом шагу. Трава еще не подросла, понимаете? Это не значит, что надо сидеть сложа руки. Надо делать дело и идти эволюционным путем. Но эволюционным путем могут идти только люди, имеющие определенную внутреннюю культуру. Не имеющие хотят всё и сразу, с помощью оружия – и желательно по дороге свести счеты с теми, кто их раздражал в силу своего таланта, богатства и так далее. И если спичку бросить...

Другое дело – подрастет ли трава, нарастет ли культура. Меня пугает, знаете, старый анекдот: как ни собирай детали, всё автомат Калашникова получается. Я же помню брежневское время, этих комсомольских вожаков отвратительных. И сейчас они такие же – кто при бизнесе, кто в начальниках. Те же люди! Так же они меня поучают, как снимать кино, только вместо «идеология» говорят «коммерция». Но они всегда при власти. Это у них инстинкт, к власти стремиться. И художники, которые продавали себя власти, всё так же себя ей продают. Им неважно, какая власть, главное – себя продать и оказаться поближе к кормушке. Сейчас пошли статьи о том, что творилось в Фонде кино, какие немереные деньги давались на патриотические блокбастеры. Конечно, если вбухать в рекламу сто миллионов, будет прокат. У нас никакой рекламы, кроме слов Димы Быкова... А потом они мне говорят: если у вас не будет хорошего проката, мы вам денег не дадим. Мрачные у меня предчувствия...

– Вы как художник чувствуете что-то положительное в той динамике, которая все-таки, наверное, есть?

– Вижу. Я преподаю, наблюдаю за другим поколением. Эти люди родились в другое время, воспитаны по-другому, они не конформисты. Они мечтают делать другое кино, свободнее себя чувствуют, что-то из них вырастет. А вот из нас что будет?.. Ужасно, что всё вернулось и догнивает. И будет догнивать какое-то время. Жизнь ведь короче, чем период их догнивания... Хочется снять то, что хочется снять. Жалко.