В десяти километрах от Тарту находится свалка Аардлапалу, от которой ведет тропинка к деревне бездомных, пишет Tartu Postimees. «Может, они рецидивисты? Если с нами что-то случится, коллеги из редакции найдут нас, по крайней мере, по GPS в машине. Ну, если они захотят фотографий, а я ничего им не закачала», - говорит фотограф Силле Аннук.
Мы фыркаем и чуть встревоженно пускаемся в путь, не известно же, кто и что нас там ждет. На всякий случай, у нас с собой собачий корм: когда я впервые попала туда несколько лет назад, навстречу из-за куч мусора с рычанием выбежала большая черная собака. Обнюхала меня и пошла своей дорогой, ничего не случилось.
С холмика видно здание свалки. Воняет не слишком. Кто-то позаботился о дорожке, ведущей к зарослям, там выстлана какая-то ткань, по-видимому, чтобы было не слишком грязно. На самом деле, я рада, что в Эстонии словосочетание «деревня бездомных» все еще леденит душу. Когда я жила в Сан-Франциско, привыкла замечать типичные места, где могли быть поставлены их палатки. О парке неподалеку университета Беркли местный житель предупреждал меня, чтоб я никогда не совалась туда одна в темноте. На вопрос, почему же, он чуть раздраженно ответил, что не надо быть типичной наивной белой женщиной среднего класса, которая сама подвергает себя опасности.
Остервенело орущие на фонарные столбы наркоманы, наклавшие в штаны люди, употребляющие крэк, лежа на картонке, безногая проститутка – зрелище, ставшее ежедневным. Меня учили избегать зрительного контакта. Я поняла – почему. Зрительный контакт – это так называемый призыв к общению. А последствия общения иной раз бывали крайне неприятными, к тому же в затылке все время скребло сознание того, что у них может быть оружие. Однажды я попала на улицу, где как раз стреляли. Но это уже совсем другая история.
Смотреть мимо – очень по-американски, поскольку там каждый в первую очередь за себя. Нет солидарности ни в здравоохранении, ни в образовании. Во многом в этом и есть причина, по которой вообще столько людей оказывается на улице. Особенно в столице Кремниевой долины Сан-Франциско, где все страшно дорого. Одна тяжелая болезнь – и очень просто оказаться под колесами жизни, нет никакой страховочной сети. Из-за стекающихся туда стартапов жизнь местных жителей стала сложнее, поэтому, на самом деле, они терпеть не могут стартаперов. Там, где сосредоточено много богатства, бедные становятся еще беднее.
В США я поняла, насколько я люблю Тарту. Раньше мне даже парк Калевипоя возле Эмайыги казался небезопасным, в темноте я все время оглядывалась. Когда я вернулась в Эстонию, Тарту показался мне городом из милого, романтичного черно-белого фильма. Нигде нет мусора. И зассанных сумасшедших наркоманов, оскорбляющих или бьющих воображаемого врага, тоже нет.
И все-таки, в десяти километрах от Тарту, отсюда ведет дорожка к деревне бездомных. Почему все-таки? Что приводит человека в деревню бездомных в нашей безопасной крохотной стране, где по сравнению со столь многими странами мы избалованы медицинской помощью и хорошим образованием?
Сперва рядом с тропой попадается велосипед для малышей. Почему это так отвратительно? Очевидно, потому что детские вещи должны быть частью домашнего тепла и безопасности. Однажды после одного пожара я видела детскую коляску, в которой до этого спал мой собственный ребенок. Стало жутко. Это было так неправильно.
Слева собран в кучу металлолом, чистые деньги на земле. Свищу, подзываю собаку, не хочу испугать ее. Пытаюсь громко говорить. Как в лесу, где надо говорить громче, чтобы медведь держался от людей подальше. Но большой черной собаки нигде не видно.
В «воротах» деревни слоняется мужчина. Он останавливается и смотрит на нас удивленно. «Можно войти?»
«А?»
«Можно нам войти?»
«А?»
«Можно?» (уже по-русски).
Он радушно подзывает нас рукой и весьма удивлен, что какая-то газета питает к нему интерес. Тут же он начинает рассказывать о своем житье-бытье. Дверь лачуги украшает мишура! Все-таки Рождество. Мужчина невысокого роста, на нем красная спортивная кофта, бежевые кроссовки и шапчонка, он все время суетится.
Спрашиваю на ломаном русском, как его зовут. Александр. Александр Митрягин. Выясняется, что с октября он живет здесь один, два его товарища переехали. Он немного злится, рассказывая, что остальные получили социальную квартиру, а он нет. Потому что официально он прописан в Тарту, а другие получили квартиру в волости Камбья. Товарищи вместе с Александром ждали в деревне бомжей того дня, когда у них будет свое жилье, 15 лет.
Еще несколько лет назад деревня была больше. Но некоторые умерли, некоторые получили жилье, а некоторые растворились непонятно где.
По словам Александра, у него эстонский паспорт, но толку от него никакого.
На подходе зима. Как он справится? Он показывает свою зимнюю квартиру. Из трубы валит дым. Конечно, он хотел бы переехать в собственное жилье. Холодно же. Это самое сложное, по его словам, когда живешь в лачуге. Мать умерла, осталась сестра, но у нее дети и он не хочет садиться ей на шею. Рождество он проведет один. Видимо.
На что он живет? Он показывает на свалку. Там есть все, что нужно. Он прожил здесь уже 20 лет, и все это время свалка кормила его. Сейчас ему 44, т.е. что-то должно было пойти не так, когда он был молод. На вопрос, не боится ли он, что кто-то придет его обокрасть, Александр пожимает плечами. В деревне был свой сторож, та самая черная собака, но она умерла некоторое время назад. Старая была. Я кладу собачий корм в карман пальто.
По лицу не скажешь, что он пьяница. У тех обычно лицо бесформенное, как пельмень, а у этого Александра не обрюзгшее и не глупое лицо. Разве что кожа чуть шелушится. Спрашиваю, пьет ли он. Отвечает, что пил когда-то, а теперь нет. И не курит. Кашляет по-мужски: кхе-кхе.
Вокруг на столы-поддоны наставлен всевозможный хлам. Один стол скрипит под кастрюлями-сковородками. Тренажер. На веревке одежда. Наверное, проветривается. Поодаль я вижу установленные на ограде свалки три эстонских флага. Уже изрядно потрепанные. Флаги он тоже нашел в мусоре, теперь они возвышаются над мусором. Это кажется даже ироничным.
Он показывает нам, где баня, где кухня, летний домик, зимний домик. И туалет. Указывая на последний, он посмеивается, но, по крайней мере, кажется, что его он действительно использует по назначению. Нет ничего, что указывало бы на иное.
Знает ли сестра, что он здесь? Конечно, знает, говорит он, машет рукой, в который раз по-мужски кашляет - кхе-кхе - и снова сплевывает.
Где он берет поесть? Со свалки, откуда же еще? На кухне можно кое-что приготовить на газовой плитке. Он находит под столом пакет и гордо показывает ветчину, которую как раз принес со свалки. Есть у него и мандарины. Очень хорошо. Витамин С важен, особенно зимой.
Как он вообще оказался на улице, пардон, в этой деревне? Сам он из Кохтла-Ярве, мама… мама когда-то устроилась работать в Камбья, так в эти края занесло и Александра. Он говорит, что мама уделяла ему не очень много внимания, часто уходила. Родительские права у нее отобрали. Но об этом он особенно рассказывать не хочет. Упоминает только, что у него были проблемы с алкоголем, работы не было и так пошло-поехало.
Знает ли он, какое сегодня число? Он ошибается на два дня. У него есть маленькое радио, с помощью которого он следит за тем, что происходит в остальном мире.
Почему он не хочет поехать в Тарту, чтобы попросить место в приюте на улице Лубья? Потому что не хочет. Не нравится. Часто считают, что бездомные не хотят идти в такие приюты, потому что там нельзя пить. Но есть и такая проблема, что зачастую тон там задают бывшие и будущие заключенные, которые терроризируют других жильцов. Никого нельзя упрекнуть в том, что они предпочитают держаться от таких мест подальше.
Александр показывает свои комнатки. Поролон, тряпки, матрацы, посуда, газеты. Что было самым интересным из найденного на свалке? Хозяин вытаскивает из тряпок и мешков подсвечник.
На секунду я забываю о какой бы то ни было журналистской этике и спрашиваю, сколько он за это хочет. Ну, он, правда, очень красивый! И хозяин предлагает: возьми за так. Это было бы очень странно. Пусть он останется ему.
Вообще там и сям видны красивые безделушки, например, фигурка ангела, колокольчики и прочая мелочевка, совсем не крайне необходимая для выживания. Все-таки человеческая природа очень странная: даже живя в лачуге на краю свалки, человек хочет окружить себя красотой. Это так мило и так грустно.
Кхе-кхе. Я больше не выношу этого и спрашиваю, как у него со здоровьем. Мигрень и псориаз замучили. Отсюда и шелушащаяся кожа. А так более-менее.
Право на дом должно быть основным для каждого. Кто-то мог бы что-то сделать. Кто-то мог бы помочь. А я сама? К себе домой я бы его не взяла. Но мы же платим налоги
И делаем мы это для того, чтобы в обществе было равновесие. Думаю, всем лучше, если каждому лучше. С какого момента человек больше не заслуживает шанса? Цитируя одну старую телерекламу: «Крепость цепи определяет ее слабое звено». В то же время на лекциях по теории экономики все же говорили, что в обществе должен быть какой-то процент отверженных – в назидание другим. Чтобы старались больше.
Не знаю, было ли у Александра преступное прошлое. Но думаю, что, если у человека нет дома, у него больше мотивации стать преступником. То есть, чтобы обеспечить безопасность общества, получение социального жилья должно проходить проще, люди не должны ждать своей комнаты, живя на краю свалки по 15 и более лет. Да, есть своя ответственность человека. Я согласна, что эгоистично и мелочно ждать, что государство только и будет, что гарантировать, давать, исправлять. Человек должен сам прикладывать усилия. С другой стороны, в образовании и медицине мы солидарны. И если он из неблагополучной семьи из Кохтла-Ярве, виноват ли он в этом или он всего лишь плод своего общества? Все мы были детьми. Менталитет «каждый-за-себя» влечет за собой то, что нам приходится смотреть мимо. И это усугубляет проблему. И от этого хуже нам всем. Я рада, что в Эстонии слова «деревня бездомных» вызывают какую-то реакцию. Следовательно, это достаточно отклоняется от общественной нормы.
Мы начинаем собираться обратно. Я думаю о своей жизни. Утром ребенок ныл, что у зубной пасты не тот вкус. Господи, как же у меня все хорошо!
Заходящее солнце золотит поля, заросли и кучу металлолома на краю свалки. «Заходите еще!» кричит Александр нам вслед.
По словам руководителя социальной службы Тартуской горуправы Инге Кооль город предлагал Александру Митрягину помощь и мог бы немедленно предложить ему первичное жилье, однако он никогда не писал на это ходатайства. Время от времени Митрягин объявляется на горизонте, потом снова пропадает. По словам Кооль, в 2018 году он отказался от предложенной ему социальной квартиры. Деревню бездомных около свалки знают и работники социального отдела Камбьяской волостной управы.
По словам руководителя волостного соцотдела Рахель Тамм, двое других мужчин со свалки получили социальную квартиру в волости Камбья, причем согласились переехать в него далеко не сразу, а решили пожить возле свалки еще какое-то время. Прописка у Митрягина в городе Тарту, то есть волость Камбья не может предложить ему социальное жилье.