Переход для людей творческих и обыкновенных

Сцена из спектакля «Люди перехода». Фото: Сергей Степанов

На спектаклях здесь всегда много молодежи. Звучит и эстонская, и русская речь. И это – главное достижение сезона Vaba Lava, проходящего под знаком общей темы «Люди перехода».

Две постановки, о которых пойдет речь, «Время секонд-хэнд» по документальной   книге Нобелевского лауреата Светланы Алексиевич и «Люди перехода» по многочисленным интервью с творческими людьми Эстонии, объединены главным вопросом, обращенным к интервьюируемым – и к зрителю: «Как вы перенесли переход из одной социально-экономической парадигмы в другую?» (ничего лучше формулировки Виктора Пелевина за четверть века, прошедшего с выхода его романа «Чапаев и пустота» все равно не придумано).

Переход. Игра воображения

На выбор – две картинки. Первая: люди, стоящие на краю; почва под ними обваливается, увлекая в пропасть, оставаться нельзя, надо переходить на другую сторону. Через шоссе с многорядным движением, по которому несутся с огромной скоростью машины. Кому-то удается перебежать, зажмурив глаза для храбрости и бросившись вперед, еще кто-то сумел благополучно пересечь опасное шоссе, лавируя и уворачиваясь от машины, а кто-то не сумел уцелеть. Другая: спуск в подземный переход, темный, с ответвлениями, которые никуда не ведут; прошагав по ним, упираешься в глухую стену. Кто-то теряет силы, опускается на землю, остается на месте, выпрашивая подаяния у тех, кто торопится мимо. Везучим удается увидеть свет в конце туннеля, выйти наверх и глотнуть – пусть несвежий, загазованный, но все же живительный – воздух.

Психологические, душевные, ментальные и прочие травмы, которые постигли многих, можно представить себе при помощи этих картинок.

Масштабы, исходный материал и вложенный мессидж у двух постановок очень сильно разнятся. При том, что в обеих присутствует та техническая ли, творческая ли проблема, о которой говорит один из персонажей, художник, в «Людях перехода». «В искусстве существует три начала: эстетическое, рациональное и эмоциональное. В наше время эстетическое – на фиг (он выразился энергичнее), с рациональным – так и сяк, остается эмоциональное». Обе постановки – как практически и все остальное, что делается под маркой Vaba Lava – сплошной вербатим; документальность, аутентичность текста - здесь главное и едва ли не единственное требование. Форма – побоку.

Диалог после того, как закроется занавес

Но дело-то в том, что в основе «Времени секонд-хэнд» лежит уже собранный и авторски скомпонованный материал, о котором сама Светлана Алексиевич говорит так: «Я искала тех, кто намертво прирос к идее, впустил ее в себя так, что не отодрать – государство стало их космосом, заменило им все, даже собственную жизнь. Они не смогли уйти из великой истории, распрощаться с ней, быть счастливыми иначе. Нырнуть… пропасть в частном существовании, как это происходит сегодня, когда маленькое стало большим». Российскому режиссеру Никите Кобелеву, который ставил этот спектакль с четырьмя эстонскими актерами: Керсти Крейсман, Лаурой Петерсон, Клаудией Тийтсмаа и Симеоном Сундья предстояло только сделать отбор из уже оформленного материала и скомпоновать его. А в «Людях перехода» (режиссер Михаил Патласов) исходный материал виден в его первозданной непричесанности, хаотичности, композиция хромает на все четыре ноги, но именно это придает происходящему на сцене определенное ощущение подлинности.

Между двумя постановками – после того, как увидишь обе – в твоем воображении завязывается диалог, спор. «Время секонд-хэнд» - о тотальном крахе, крахе как советского общества, так и постсоветского. Концепция времени у Светланы Алексиевич такова, что люди, т.е. абсолютное большинство населения экс-советских стран, бездарно проиграли возможности, которые могли открыться после краха тоталитаризма, заболтали свои благие намерения в кухонных дискуссиях и очнулись снова у разбитого корыта, только корыто выглядит иначе, но это уже не столь важно. И вновь распространившееся в последнее время поклонение Сталину объясняется не желанием возродить ГУЛАГ, а недовольством и разочарованием в действительности. (Хотя желание клин выбивать клином – довольно опасный тренд.)

Спектакль Кобелева – о практически анонимной людской массе, которая не справилась с переходом: одни были раздавлены, другие сели побираться. Спектакль Патласова о тех случаях, в которых конкретно названные люди выстояли и нашли себя. Главным образом благодаря заключенному в них творческому началу. Причем здесь необязательно быть крупным творцом: среди опрошенных авторами «Людей перехода» есть не только известные художники (Эне-Лийз Семпер, Марко Мяэтамм, Рауль Курвитс, Сергей Минин, Эдуард Зенчик), но и люди малоизвестные или практически неизвестные. Творческое начало, извините за сравнение, было и в той безымянной лягушке, которая, попав в горшок со сметаной, решила: «Утонуть я всегда успею. Это от меня не уйдет. А лучше я еще побарахтаюсь. Кто знает, может быть, у меня что-нибудь и выйдет". И, как известно, если долго мучиться, что-нибудь получится. Важно не опускать руки!

Сцена из спектакля «Время секонд-хэнд». Фото: Сийм Вахур

Трагические исповеди за гранью

Первый акт «Времени секонд-хэнд» - это четыре исповеди на фоне рынка, где вынуждена торговать сыгранная Керсти Крейсманн женщина, учительница по образованию, которая в советское время сделала неплохую карьеру, занимала видный пост в райкоме партии – и сохранила какую-то веру в прежние идеалы, но пребывает в полной растерянности. Но ее судьба кажется еще не такой ужасной на фоне судеб двух девушек. Одна из них – армянка, бежавшая из Азербайджана после происходивших там в 1989-90 годах чудовищных армянских погромов; ее рассказ действительно леденит душу; эта история могла бы лечь в основу отдельной полномасштабной постановки в театре или в кино, только вряд ли кто решится взяться за такое: ведь тут потребуется наплевать на политкорректность.

Другая жуткая история – рассказ девушки, москвички, между прочим, как их с матерью заставили продать городскую квартиру и переселиться в деревню, в избу-развалюху, с разрушенной печью и «удобствами» на дворе, и как они терпели, мучились, до тех пор, пока мать покончила с собой. Тоже готовый сценарий. «Время секонд-хэнд» потому-то и опускает вас в беспросветную черноту (в данном случае я про книгу; спектакль при всем своем трагизме не производит и десятой доли того впечатления, что книга), что доносит до нас знание: это не исключения, не из ряда вон выходящий случай, а один из многих, наугад выбранный сколок реальности.

В спектакле абсолютно в стилистике вербатима сделан именно первый акт. Второй (делящийся на две части: прежде и теперь) построен на таком страшном материале, что актеры выходят за рамки предписанной эстетики, возникают эмоционально напряженные моноспектакли, монологи. Керсти Крейсманн, рассказывая о работе над постановкой, призналась: «Читая текст, мы плакали!». И я прекрасно понимаю ее. Трудно оставаться спокойным, входя в судьбу женщины, которая девочкой как дочь врагов народа - была в ГУЛАГе, а затем, много лет спустя, решает снова увидеть эти места и переживает давние страдания заново.

Во втором акте на экране появляются два выдающихся актера. Латыш Гирт Яковлев читает монолог коммуниста, который был арестован по навету, отсидел срок – но остался верен идеалам марксизма-ленинизма. А литовец Юозас Будрайтис введен в спектаклях вот при каких обстоятельствах. Один из персонажей (его, естественно, играет Симеон Сундья) повествует о том, как узнал, что отец его невесты был палачом в тюрьме. После его монолога идет видеофрагмент с Будрайтисом; актер говорит, что сыграть такого палача в кино  - возможно; выйти на сцену в спектакле жанра вербатим – вряд ли; возникает момент этического неприятия, актер не прикрыт чужим образом, на защищен условной природой любого вида искусства; есть вещи, которые не вписываются ни в какую эстетику.

Именно за этой гранью, которую искусству вроде бы не надо переходить – слишком опасно и разрушительно, для актера, но и для публики тоже – строится последняя часть, основанная исключительно на смертях (центральное место в ней занимает одна из самых страшных глав книги, «О небрезгливости мертвых и тишине пыли».

Алексиевич так объясняла название книги: «Потому что все идеи, слова — всё с чужого плеча, как будто вчерашнее, ношенное. Никто не знает, как должно быть, что нам поможет, и все пользуются тем, что знали когда-то, что было прожито кем-то, прежним опытом. Пока, к сожалению, время секонд-хэнд. Но мы начинаем приходить в себя и осознавать себя в мире. Никому же не хочется вечно жить на развалинах, хочется что-то из этих обломков построить».

Спектакль – на премьере присутствовала Светлана Алексиевич – прошел с успехом. Могу подтвердить. Могу подтвердить и то, что имя и творчество автора у очень многих вызывает отторжение; не потому, что прочли, а потому, что наслышаны будто автор «клевещет на действительность». И уверовали в это. А из тех, кто прочли, многие не могут принять мрачную и беспросветную тональность книги. (Ведь было же и хорошее в прошлом, возражают они. Конечно, было. Более того, есть мнение – и его наиболее отчетливо выразил такой замечательный писатель, как Дмитрий Быков, что сквозь советский проект, при всех его чудовищных минусах, сквозило будущее.) Но ведь это – честное и искреннее высказывание от лица автора, и приходится мириться с тем, что любое высказывание – односторонне. Прав автор или не прав, можно узнать, только собрав аналогичную информацию в аналогичных местах.

Умеренный оптимизм

«Люди перехода», в отличие от «Времени секонд-хэнд», бурных эмоций не вызывают. Впечатление, будто спектакль слеплен наспех, элементы его необязательны и скомпонованы даже не произвольно, а просто в случайной последовательности. Скажем, если вам пришла идея ввести в начало спектакля легенду о Нарвской Деве, то для того, чтобы сбалансировать композицию, найдите способ снова обратиться к ней в финале, а не неясно почему вспомнить где-то в середине.

В спектакле есть много чрезвычайно интересного. Например, упоминание, что в Нарве когда-то побывал Шагал (вряд ли это известно многим). Интересны воспоминания Эне-Лийз Семпер и других известных художников, но в тексте много и откровенно банального. Например, когда история с Бронзовым солдатом трактуется от лица какой-то рассказчицы так: «Я из смешанной семьи, и мои родители понимают это по-разному». Это ежу понятно! Отсутствует попытка подняться до того, чтобы понять: воевать с памятниками бессмысленно и недостойно, это война с прошлым, бессмысленное желание подогнать его под собственное желание и разорвать связь времен, исказить былое, стереть его из памяти и лишить себя возможность учиться на прошлом, избегать повторения ошибок. Хотя вроде бы не надо быть семи пядей во лбу, чтобы подняться до этого!

Творчество как феномен в спектакле понято слишком обобщенно, к нему относится практически любая деятельность, направленная на то, чтобы заявить о себе в этом мире. Скажем, идея двух девушек устроить фестиваль порнофильмов. Впрочем, чем бы дитя не тешилось. Любопытно, что отец одной из этих девушек сказал дочери: «Делай, что хочешь, только не лезь в политику». И был прав. Так как даже организация фестиваля порнофильмов невиннее и креативнее политической деятельности.

Сценография «Людей перехода» была задумана многообещающе, но – возможно при переносе в Таллинн, премьера-то состоялась в Нарве – со светом и видеокадрами что-то произошло и выглядело все невнятно. Русские субтитры передавали содержание монологов неточно, очень многие нюансы пропадали. Шесть актеров (Дан Ершов, Кал Андреас Калмет, Лийз Линдмаа, Ингрид Мангус, Герт Раудсепп, Лийна Теносаар) были обряжены в униформу сиротского серого цвета, да еще с доходящими до середины колен шортами, и это напоминало приснопамятные агитбригады советского времени.

Иной раз кажется, что режиссеры, приезжающие ставить перформансы на Vaba Lava – сплошь лауреаты «Золотой Маски», правда, в «экспериментальных» номинациях – то ли не очень хорошо подготовлены, то ли подходят к постановкам небрежно. Впрочем, их можно извинить: ведь обычно они имеют дело с чужим, очень приблизительно освоенным, материалом. (К «Времени секонд-хэнд» это можно отнести в самой малой степени, тут материал – свой. Но пока что самой искренней, передававшей всю боль и всю любовь автора была «Моя эстонская бабушка» Юлии Ауг. Потому что Ауг говорила о самом сокровенном, лично пережила то, что воплотила в тексте и в постановке, и передала свою боль и свою любовь актерам).