/nginx/o/2020/03/13/13006032t1h5de4.jpg)
Он – Габриэль. И этим все сказано. К 50-летию «Последней реликвии» – большое интервью с российским актером Александром Голобородько, сыгравшим культового героя эстонского кино.
Александр Голобородько: мой герой нравится людям, потому что он – не сука (1)
Не секрет, что «Последняя реликвия» стала для Голобородько движущей силой его судьбы. Провинциальному актеру из Симферополя было чуть за тридцать, когда он сыграл главную роль в исторической картине по роману Эдуарда Борнхёэ, ставшей одним из самых кассовых советских фильмов. «Я больше скажу: Таллинн – это моя кинородина! – восклицает Александр Александрович. Мы сидим в гримерке в московском Театре им. Моссовета, где Голобородько служит уже 35 лет, за два часа до спектакля. Актер, которому в прошлом году исполнился 81 год, поражает кипящей энергией и явно не собирается уходить на покой. – Это и мои дети знают, и мои внуки, и мои друзья! Я до того играл в театре главные роли, но после «Реликвии» мы поехали в Ленинград на гастроли – и у меня уже была своя афиша, и там было написано, что я актер театра и кино... А в Грузии выпускали кошельки со мной: с одной стороны – Людмила Чурсина, с другой – я в красной рубашке. Бешеная популярность! Меня стали приглашать в кино – всё это благодаря «Последней реликвии» и «Таллинфильму»...»
В Таллинн «по блату»: «Нет, на роль Иво я пробоваться не буду...»
– Начнем с начала: как получилось, что вы сыграли Габриэля? Вы были актером симферопольского Крымского русского драматического театра, «Последняя реликвия» – третий ваш фильм, после «Туманности Андромеды» и «Нейтральных вод»...
– Да, третий фильм, он же – первый. Потому что два первых были случайными. Я живу в Крыму, в Симферополе, я там «первый парень на деревне». Приезжает какая-нибудь киногруппа что-нибудь снимать, выясняется, что нет актера на маленькую роль, режиссер смотрит: «Кто у вас есть из местных?.. Голобородько!» Женя Шерстобитов ставил «Туманность Андромеды» по фантастическому роману Ивана Ефремова, не приехал артист на маленькую роль Рен Боза – два эпизода всего. Меня позвали за небольшие деньги, загримировали, и тут мне повезло: рядом случайно оказался корреспондент «Советского экрана». Он сделал снимок – и я попал на обложку журнала... И в «Нейтральных водах» у меня был эпизод, на большее я и не рассчитывал.
Как-то сижу я в театре, в предбаннике – он у нас назывался «трепком», «трепальный комитет», – разговариваю с другими артистами, вдруг слышу, кто-то пришел на вахту и спрашивает с эстонским акцентом: «Мне бы нужно повидать...» Понимаю, что это кто-то из прибалтийских народов. Вахтер ему с вызовом: «Какое там я буду вам искать!..» Я понимаю, что ситуация напряженная. А я – человек вежливый и интернациональный. Выхожу и говорю вахтеру: «Ты что? Немедленно извинись! А вы кто?..» – «Я из Таллинна. Рейн Раамат, художник. Мне нужна актриса такая-то...» – «Ее сейчас нет в театре, она на выезде». Он просто к девушке приехал. Ну, я пригласил его вечером на спектакль.
Рейн посмотрел спектакль – я там играл какую-то серьезную роль. А у меня тогда были длинные волосы. Сидим мы после спектакля, перешли на ты, и Рейн говорит: «Саша, не хочешь съездить в Таллинн на кинопробы? Мы как раз снимаем фильм о длинноволосых...» Я: «Почему нет? Дорогу вы оплатите, гостиницу тоже, я в Эстонии никогда не был – и не попаду никогда... А что за пробы?» – «Там узнаешь».
Приезжаю в Эстонию, да не просто, а с приключениями. Едем мы с этой самой девушкой Рейна, опаздываем на самолет, летим через Москву, прилетели на другой день... Выходим из самолета – второй режиссер встречает, только не нас, а знаменитого фехтовальщика Владимира Балона, который потом сыграл в «Трех мушкетерах» капитана гвардейцев. А нам второй режиссер сильно удивилась. Мне потом Гриша Кроманов рассказывал: «Мы же думали, ты по блату прилетел. Ты нам был не нужен, у нас Бруно Оя в кандидатах на роль, а тут ты – никому не известный худой человек с длинным носом...» Мне дали сценарий, я его прочел. Сказали: «Будете пробоваться на роль Иво Шенкенберга». Я говорю: «Нет, на роль Иво я пробоваться не буду...»
– Ого. То есть – вы сразу решили показать норов?
– Я ничего никому не был должен – зачем мне делать то, чего я не хочу? Я сказал: «Буду пробоваться на Габриэля!» Все сильно удивились. Пробы проводил Калью Комиссаров, Кроманова не было. Моим партнером был Балон, изображавший Иво, мы разыгрывали сцена драки. Видимо, они решили меня сразу отвадить от фильма. Они же не знали, что я мастер спорта по фехтованию! Я во время драки перепрыгнул через лестницу, пробежал по наклонной стенке, оттолкнулся от нее, в общем, показал себя во всей красе. Сделали дубль. На второй дубль подтягивается сам Кроманов... Вечером в аэропорт меня провожал директор фильма. Я еще раз прилетал, пробоваться в «сцене с девочкой», с какой-то моделью. Потом мне показали фото Ингриды Андрини, я сказал, что мы с ней будем хорошо смотреться – у меня каштановые волосы, она блондиночка...
Таллинн мне понравился, Рейн Раамат поводил меня по кабачкам, мы с ним повыпивали хорошо – он это дело любил, эстонцы вообще не дураки выпить. Я вернулся в Крым и, честно говоря, почти обо всем этом забыл. Вдруг в Симферополь прилетает второй режиссер: меня утвердили, и она хочет говорить с директором театра, потому что съемки продлятся девять месяцев. А я плотно занят в репертуаре! Но директор был мой друг, товарищ, почти отец. Я ему сказал: «Может, это судьба? Я могу здесь играть любые роли, но если не выйду на всесоюзный уровень, буду всего лишь хорошим провинциальным актером, провинциальным гастролером, как, знаете, братья Адельгейм». Директор согласился. Частично я взял отпуск, частично – летал на гастроли, очень тяжелые. Я летал из Таллинна в Казань, например, под меня подстраивали график театра... У меня с собой были письма от съемочной группы и Союза кинематографистов, чтобы без проблем покупать билеты. Это потом, после «Реликвии», я, став популярным, летал куда хотел и как хотел... У кого-то из группы жена работала в эстонском отделении «Аэрофлота», она знала про все стыковые рейсы. Тогда ведь можно было сесть на самолет, просто прибежав на поле...
Не советский, а просто Запад: «Эстонцы чувствовали во мне понимание»
– Что вы тогда знали об Эстонии? Она была для вас «советским Западом»?
– Да не советским Западом, а просто Западом! Где говорят на плохом русском языке... Но в целом люди-то везде одинаковые. Помню, в рыбачьем поселке Виртсу посреди улицы стоял домик, в нем был буфет, в котором было всё – водка в том числе. Какой-то рыбачок в семейных трусах по грязи босичком идет туда... Я такое видел где угодно – и на Волге, и в Крыму. Только в Крыму в семейных трусах ходили к бочке с вином.
Это потом я понял, что в Эстонии дело в культуре – высокой внешней культуре. В торговле, в транспорте, причем независимо от того, кто это был – эстонцы, русские или евреи. Скажем, прилетаю я на съемки в четыре утра, на один день, чтобы назавтра улететь. И вот в четыре утра меня встречает кто-то не ниже помощника директора, в аэропорту ради меня открывают кафе, поят кофе, дают суточные и талон на такси, везут в гостиницу. Или: снимаем мы физически тяжелую сцену в павильоне – я катаюсь на люстре. Мы делаем много дублей, мышцы затекают. Я говорю директору Раймонду Фельту: мне нужен допинг – нельзя ли сто грамм коньяку? Такое нельзя было просить в Советском Союзе ни на одной съемочной площадке. Ну, думаю, пошлет – так пошлет. А Фельт мне говорит: «Вы какую марку коньяка предпочитаете?..»
– Кстати, трюки вы выполняли сами? Фехтуете – понятно, а кто скакал на лошади? Кого люди Иво Шенкенберга, считая, что Габриэль мертвый, швыряют в воду?
– Всё сам, только в воду – не меня швыряли, а каскадера. А на лошади – всё сам. Я специально занимался на таллиннском ипподроме, там были отличные тренеры. Помню, у меня целый день была тренировка на конном поле, наступил вечер, погода мокрая, я смертельно устал, зашел к ребятам. Они сразу поняли, налили: «Наездник должен быть всегда выбрит и слегка пьян!» Оказалось, что наездник должен быть слегка выбрит и всегда пьян. Я с устатку хватанул – а там ведь как было: стакан водки, стакан кофе – и по кругу. Больше ничего. А тогда как раз открывали варьете «Таллинн». Я пришел туда – там бомонд, опозориться нельзя, а у меня в глазах всё двоится. И еды никакой. Но – я выдержал, всё было хорошо, нигде в прессе не появилась статья, что, мол, Габриэль явился в варьете пьяный...
Вы, наверное, хотите спросить, были ли на площадке терки между русскими и эстонцами? Нет, не было. Я вообще считаю, что если бы политики не лезли в нашу жизнь, мы бы замечательно жили на всем земном шаре... Эстония – очень сильно пострадавшая страна. Я же понимаю: во время войны одних забрали в армию на советской стороне, других – другие. Куда деваться? Никакой идеологии там не было. Спорить нам было не о чем. Эстонцы чувствовали во мне понимание. Терки были, кстати, между эстонцами и латышами. Как выпьют, так меряются, кто лучше...
– Габриэля принято сравнивать с Робин Гудом. А понимали ли вы, что «Реликвия» – политический фильм, и ваша роль во многом политическая? Процитирую Пеэтера Якоби, который играл Иво: «Совершенно ясно, что это – антисоветский фильм, антизавоевательский». Ингрида Андриня удивлялась, что «эстонцы так хорошо понимают тоску Латвии по свободе и осмеливаются снимать об этом кино»...
– Вот не знаю. Не забывайте, что редактором фильма был замечательный писатель Леннарт Мери, будущий первый президент Эстонской Республики. Ни о какой антисоветчине и речи быть не могло. Да, фильм был необычным хотя бы потому, что музыку к нему исполнил рок-ансамбль. В то время рок-музыка в СССР была не в чести, и в советский прокат в русском варианте пошел не рок – пошел Георг Отс. Это было умно, кстати, – многие восхищаются именно Отсом, тем, как он поет...
Некий контекст бунта существовал – но вне фильма и вне сценария. В романе события происходят ведь на фоне Ливонской войны, а мой герой – он Гавриил, наполовину русский. И он – диссидент, он скрывается в Лифляндии от опричников. Однако в фильме всё это в конечном счете вылилось в историю бессмысленности. Бессмысленности и традиционной жестокой власти, и так называемой свободы. Да, «наша реликвия – свобода», но это жуткий обман, которым люди пользуются уже миллионы лет: слова всегда одни и те же, а никакой свободы нет ни у большевиков, ни у капиталистов, ни у эстонцев, ни у украинцев, ни у кого. И когда в финале мы все вместе едем, кажется, что это веселая партизанская дружина, свободолюбивые люди... но я-то знал, о чем эта сцена на самом деле. О том, что Габриэлю всё это ой как не нравится! Он едет и думает: «Господи, с кем я? С этими людьми, которые монастырь спалили?..» Я даже попросил Ингриду на меня иногда посматривать – мол, что это ты? А я сыграл то, что сыграл. И это и есть, по-моему, настоящее диссидентство. Благодаря ему история перестала быть плоской, получила объем.
Философичный Кроманов, сексуальная Эве и закрытая Ингрида
– И все-таки автор сценария «Последней реликвии» Арво Валтон говорил, что нечто антисоветское в фильме было: «В шестидесятые никто не хотел быть лакеем советского режима, но и находиться в прямой оппозиции было невозможно. Альтернатива была – стать свободным человеком, свободным от этого общества... Суть поисков была в том, чтобы стать независимым и не сделаться винтиком в машине. Габриэль был героем – и свободным человеком». Между тем ваш дебютный фильм, «Туманность Андромеды», – это фантастическая коммунистическая утопия. Вы сами верили в коммунизм?
– У меня абсолютно советское мироощущение. Во время Великой Отечественной я три года был с родителями в оккупации. Очень хорошо помню, как немцы застрелили мою собаку. С этим выстрелом я начал ощущать себя, понимать, кто я такой, и что идет война, и с кем война, и кто мои родители. Мне было три года. Мы видели всё – расстрелы, повешения, бомбежки, людей, которых угоняли в Германию... В 1943 году, отступая, немцы нас всех согнали, человек пятьсот, и погнали пешком по пыльной дороге. Под деревней Большая Софиевка возле Кривого Рога нас рассовали по хатам. Вдруг – никого нет, даже украинских полицаев, они нас и гнали, немцев там было три человека... Начался артобстрел. Я вижу в конце улицы клубы пыли. Мы поняли: это танки. Мы еще не знали, чьи они. И самолеты летят – низко-низко... С танков спрыгнули солдаты и бегут. Мы никогда еще не видели советского солдата. Но через минуту мы стали кричать: «Наши! Наши!..» Нас никто не агитировал, но мы понимали: немец – враг, а русский солдат – это русский солдат.
В 1953 году, когда был траур по Сталину, я вступил в комсомол. Я верил в коммунистическую идею. В добро, в свободу, в то, что мы в самой лучшей стране живем. В интернационал. Меня удивляли некоторые исторические моменты, скажем, Гражданская война – я понимал, что не может быть такого, что одна сторона – все герои, а другая – все людоеды. Отсутствие информации сказывалось, хотя я находил какие-то книги... И я должен сказать, что со временем разочаровался скорее в людях, а не в идее. Изговняли идею люди. Демократия, по-моему, придумана для того, чтобы люди не понимали друг друга. Не могли договориться. Сейчас я многое переоценил, но думаю, если бы люди делали то, что проповедуют, мы жили бы дружно. Я – советский человек, но без фанатизма.
– Как восприняла «Реликвию» критика?
– Советское кино было социальным, поэтому – без восторга. Ругать не ругали, говорили так: «Этот фильм – чистый жанр». Это как, знаете, есть оперный певец, а есть эстрадный, которого ругать не за что – но и хвалить тоже вроде нельзя.
– Какие у вас были отношения с легендарным Григорием Кромановым?
– Мы с ним много говорили о жизни, об актерском ремесле. «Что первично, эмоция или мысль?» У нас с Гришей разные школы, у меня – русская, я хоть учился на Украине, но мой педагог был мхатовцем. Хотя я с младых ногтей впитал и украинскую культуру, блестяще знал украинский язык, закончил на нем украинский вуз. А у Кроманова школа была эстонская. Он был очень разумный человек, философичный, неспешный. Прекрасный режиссер. Ведь «Реликвия» сложна тем, что это постановочный фильм. Нужно дергать за множество ниточек, чтоб всё получилось. Опыта-то не было никакого. Мне в одной из первых сцен бросали на шею лассо полдня – не могли попасть, никто не знал, как это делать...
– Эве Киви вспоминала, что когда вы увидели ее в павильоне в Риге, то решили, что она – Агнес, и спрашивали потом у режиссера, почему Агнес играет не она. И что между вами и Ингридой Андриней «не было искры». Это правда?
– Какой-то разговор был. Эве, конечно, очень мила, нежна... Это потом я понял, что у Агнес должен быть стержень. А у Эве – мощная сексуальность, но такого стержня нет. Агнес должна быть такой закрытой девочкой. Как Ингрида.
– В «Реликвии» у вас одна сцена с Роланом Быковым, который играл брата Иоганнеса. Какие у вас остались воспоминания о Быкове?
– О, Быков был «звезда номер раз». И сыграл изумительно – сам придумал роль, сам поставил... Мы с ним в Риге жили в одном номере, а в таких случаях обязательно нужно было взять бутылочку, поговорить. Уже не помню, о чем говорили, но помню, что с его стороны всё было без выпендривания. Хотя Ролан Быков был суперзвезда, а я – провинциальный актер. Провинциальный, но принципиальный. Высокомерия я не спускал никому.
«Неважно, за эстонцев Габриэль, за русских или за китайцев»
– Вы как-то сказали, что театр вам милее кино, потому что «актер должен иметь самостоятельность». На съемках «Реликвии» Кроманов вам ее давал?
– Я так понимаю, что да, но поскольку там было много технических моментов, нужно было и их выполнить, и что-то еще сыграть. Творческих споров у нас особых не было. Калью Комиссаров любил репетировать, но это были такие особые репетиции. Мы сидели где-нибудь на песке, на земле, полуодетые, между нами лежал сценарий – кстати, я его сохранил, – и Калью чертил пальцами на песке: расстановка такая, Габриэль идет вот сюда, он для Агнес – новый человек... Я говорю: «Ты мне не пудри мозги. Новый он человек, не новый... Чего он хочет от девушки?» – «Он ее спасает...» – «Для чего?..» Так и репетировали.
А Гриша Кроманов... Я редко встречал таких интеллигентных профессионалов. Он умел не кричать на актера, а так выстроить ситуацию, что актеру было некуда деться. Это сложно. Я делал вид, что всё знал, но я ни фига не знал. В кино другая мимика, театр – условность, а кино – безусловность. Соврать на природе невозможно. Нельзя играть, нужно существовать, но тогда теряется внутренний посыл, энергетика. Это потом я научился ее сохранять... Гриша меня опекал, приглашал домой, иногда мы выезжали на место прежде всей группы – на Сааремаа, например, я там ночью бродил по замку, искал привидений. Жег спички: зажгу, а там висит табличка – «Камера пыток»...
– На съемочной площадке вы, будучи привязанным к дереву, получили известие о рождении дочери...
– Да, Эве Киви принесла телеграмму. «Саша, танцуй, у тебя дочка!» Я только и сказал: «Как?..» Но главное началось потом. Помните сцену, где я говорю: «Смотрите, ваши лошади сгорят»? Это я уже стакан водки выпил! Дочка же родилась, надо отпраздновать. Сразу привезли ящик водки, поставили за километр от нашей базы. Кто-то умный поймал момент – и снял меня в таком виде...
– Говорят, не найти эстонца, который не видел «Последнюю реликвию»: в Эстонии ее за первый год посмотрели 772 тысячи зрителей, в СССР – почти 45 миллионов, это второе место в прокате 1971 года. Чем этот фильм взял зрителя?
– Чистотой и красотой взаимоотношений между девочкой и мальчиком. Которые из разных миров – и не могут быть вместе... Это красиво. Сколько я писем потом получил! «Реликвия» сделала из меня рыцаря – не по профессии, а по образу. Меня и называть стали Габриэлем. Сразу же вышел ликер с моим лицом – и другой с лицом Ингрид. Мне об этом написал Андрес Лутсар, который ставил на съемках драки: смотри, Саша, что пьют в элитных заведениях Эстонии! Причем на картинке голова моя, а тело нет... Андрес прислал мне упаковку этого ликера, я ее открыл – все бутылки разбиты. Попробовал я ликер в 1971 году, когда приехал в Эстонию сниматься в фильме «Цирк зажигает огни». Я уже был Габриэлем. На улице мне говорили: «Как поживаешь, Габриэль?»
Я, кстати, спрашивал у эстонцев, почему Габриэль им так полюбился. В Пирита был корабль-ресторан, там подавали водку с шампанским и соленые огурцы, мы выпивали в этом ресторане с одним человеком. Я спросил: «Почему?» И ответ был: «Потому что он не сука». И неважно, за эстонцев Габриэль, за русских или за китайцев. Главное – что он не сука. Не предатель.
– Вы часто виделись потом с другими актерами «Реликвии»?
– С Эве Киви – много раз, она приезжала к нам на фестиваль актеров кино «Созвездие», была членом жюри. А 2001 году, когда я приехал в Таллинн на 33-летие «Реликвии», мы встретились с Пеэтером Якоби и Улдисом Ваздиксом, который Сийма играл.
– Вы и Ингрида Андриня сыграли во втором сезоне российского детективного сериала «Каменская» – ваши герои встречались?
– Нет. Мы с Ингридой, как ни странно, не были близки, несмотря на наши роли. Но в 2001 году, когда нас возили в Эстонии по местам съемок, мы с Ингридой часа три бродили по Таллинну и разговаривали обо всем – о жизни, о судьбе, о театре, о профессии, о личных делах... Я очень рад, что это случилось. Кто же знал, что она так рано уйдет.
– Какие ваши роли, кроме Габриэля, вам нравятся? Вы и Николая I как-то сыграли, и Брежнева в «Джуне»...
– Да, поиграл немножко. (Смеется.) Есть, знаете, такой черно-белый фильм «Черный капитан», очень мне нравится. Еще – приключенческий фильм «Поговорим, брат...». Громадное место в моей жизни занимает роль маршала Рокоссовского в фильмах «Битва за Москву» и «Сталинград» о Великой Отечественной войне. Мне было очень интересно поучаствовать в грандиозной съемочной машине, я словно попал в параллельный мир, переселился в эту войну... Для меня это – большая актерская удача.
– Ваша супруга Светлана Шершнёва вспоминала: «Прибалтика была для нас тогда заграницей. Муж привез мне из Эстонии красивые обновки, когда шли вместе, вслед нам удивленно говорили: «Смотрите, Голобородько-то на другой женился! Новая так хорошо одевается!» Вы это помните?
– Да! Тот же Андрес Лутсар доставал мне для жены какую-то особенную женскую обувь, с камнями, – у него были связи. И не только у него: жена Улдиса Вадзикса была завотделом в рижском ГУМе... Так что моя супруга – первая в Симферополе – получила в подарок пальто джерси. И технику я тоже покупал в Таллинне. Вообще – в Эстонии я совершил тогда много открытий. Я там у вас научился есть селедку со сметаной...