Не торопитесь в отель "Танатос"

Елена Скульская. Фото: архив Елены Скульской

Еще совсем недавно люди 65+ описывались в изысканнейших, политкорректнейших и элегантнейших терминах: они были «сеньорами», лицами «осеннего возраста»; глянцевые журналы пестрели фотографиями идущих по подиуму востребованных моделей восьмидесяти лет, время от времени снималась Софи Лорен, цветущая, как и полвека назад; называть паспортный возраст дам считалось неприличным. И вдруг речь огрубела, как руки прачки позапрошлого века.

Сначала мне сообщили во всех изданиях, что я, пожилой человек (никаких утешительных прикрас), нахожусь в зоне повышенного риска. И правильно сообщили, чтобы сидела дома и не бравировала идиотским бесстрашием, гуляя по улицам и собираясь в группы больше двух.

Потом меня поставили в известность, что мои диагнозы в разы увеличивают риск смертельных последствий вируса. И опять правильно: максимально соблюдай меры безопасности, если хочешь прожить еще несколько лет, подаренных природой. (Только что вот обсуждали с Нобелевским лауреатом по литературе Светланой Алексиевич ее будущую книгу о том, как счастливо и осмысленно прожить от 60 до 80).

Но вот пришло третье известие: врачи во всем мире стоят сейчас перед трагическим выбором: кому дать аппарат ИВЛ, а кому — нет. И выбирают они между молодыми здоровым, полными сил, готовыми принести пользу обществу и теми, кто в силу преклонного возраста и сопутствующих болезней в любом случае должен присоединиться к большинству – то есть мертвым. Предполагается при этом, вероятно, что я должна умереть, осчастливленная мыслью о том, что за мой счет будет спасена другая жизнь. Но это, как ни пытаются меня убедить, вопрос вовсе не духовный и не этический, это вопрос беспомощности системы всех государств во всем мире, которые никогда не готовы ни к чему, а когда эта неготовность обнаруживается, от людей требуют жертвенности и героизма вместо того, чтобы закупить нужное количество аппаратов ИВЛ, а также запальчиво обещанных, но в итоге прибывших (к нам конкретно) за немыслимую цену медицинских масок и многого другого.

Хочу напомнить очевидное и всем известное: врачи каждый день без всякой пандемии стоят перед трагическим выбором: нужно ли производить реанимационные действия, если человек находится в состоянии клинической смерти более нескольких минут, за которые умирает головной мозг, и есть риск оживить овощ? Кому из длинной очереди умирающих пересадить подходящее сердце, почки, печень? Да и пациенты каждый день стоят перед трагическим выбором: если диагностирован рак последней стадии и ни одно из известных лекарств и процедур не помогает, то следует ли сдаться или пролонгировать мучения?

Но об этом никто никогда не пишет и не говорит. Почему же сейчас мне каждый день нужно сообщать, что в случае болезни меня непременно ждет летальный исход, с которым я должна заранее смириться и считать его наиболее рациональным? (Осмелюсь сказать в скобках ужасное: думаю, выбор будет определяться не только возрастом и сопутствующими болезнями, но и совершенно посторонними факторами – социальным положением, властью, а, может быть, и деньгами). При этом мне все время объясняют психологи разных стран, что бодрость, надежда и вера могут творить чудеса. Особенно вера в Бога.

Это вопрос беспомощности системы всех государств во всем мире, которые никогда не готовы ни к чему, а когда эта неготовность обнаруживается, от людей требуют жертвенности и героизма вместо того, чтобы закупить нужное количество аппаратов ИВЛ и масок.

У Евгения Щварца в пьесе «Тень» есть персонаж – парализованный министр. В минуты опасности, когда он может потерять свою должность, министр моментально выздоравливает, подпрыгивает и танцует…

Словом, я бы хотела, чтобы проявлялась некоторая деликатность по отношению к группам риска, чтобы она, эта группа, не страшилась дефицита гробов; потенциальному пациенту-смертнику вовсе не обязательно знать все медицинские подробности своего будущего и вовсе не надо его заведомо и категорично отрезать от других людей, бдительно подталкивая к краю пропасти.

Билет в один конец

У прекрасного и полузабытого французского писателя Андре Моруа есть рассказ «Отель «Танатос»». В нем молодой человек, потерпевший финансовый крах, решает покончить с собой. Ему приходит приглашение из загадочного отеля, который предлагает самым комфортным способом отправить его на тот свет, более того, обещает избавить его от религиозных сомнений (как вы помните, самоубийство – смертный грех). Словом, он приезжает в роскошный отель, подписывает все бумаги, но затем знакомится с молодой очаровательной девушкой, влюбляется в нее, и она убеждает его начать вместе жизнь с нуля. Счастливый, он бежит к директору отеля и договаривается об отмене договора. Директор поздравляет его с чудесным решением. После чего директор вызывает в кабинет девушку. Он говорит ей:

«— Завтра можешь отдохнуть… А послезавтра опять займешься вновь прибывающим… Тоже из банковских сфер, но на этот раз швед. И не так уж молод.

— Французик мне очень нравился, — мечтательно протянула она.

— Когда работаешь, разбирать не приходится,— сурово сказал директор.— Вот твои десять долларов и еще десять — премия».

И этой ночью молодой герой, исполненный радостных надежд, умирает.

Прекрасный рассказ о временности всех несчастий и бесценности жизни. Конечно, нынешняя пандемия, только частный случай этой безусловной истины, но о ней нельзя забывать. Очень советую вам перечитать этот рассказ. При всей мрачности его названия он очень оптимистичен!

И еще хочу вам рекомендовать перечитать рассказ О. Генри «Последний лист». Там как раз речь идет о неприветливом чужаке, «которого доктора именуют Пневмонией». Героиня, находящаяся между жизнью и смертью, смотрит в окно на дерево, с которого осенний ветер срывает листья, и загадывает: когда упадет последний лист, ее жизнь оборвется. Но последний лист, именно самый последний, не сдается, его не может сорвать ни дождь, ни ветер, он даже частично сохраняет  зеленый цвет. Потому что один старый художник нарисовал его и намертво прикрепил к ветке, чтобы героиня поверила в выздоровление.

И наконец, если исправно держать дистанцию с другими людьми (что правильно!), то можно несколько утешиться рассказом Арво Валтона «Мустамяэская любовь», который звучит сегодня как свежий и утешительный газетный репортаж. Там мужчина и женщина, никогда лично не встречаясь, смотрят друг на друга в окна, понимают, что они оба одиноки, мысленно делят это одиночество друг с другом, на расстоянии возникает глубокое чувство, женщина беременеет, рожает ребенка, мужчина опускает в ее почтовый ящик конверт с деньгами. «Вскоре в окне напротив стали появляться уже две женщины: одна стареющая, другая — крошечный росточек женщины, становящийся все больше и краше. И порой случалось, что пятидесятилетнему мужчине хотелось этих родных ему женщин увидеть совсем вблизи и даже дотронуться до них».

Можно легко представить, что история эта вовсе не фантасмагорична, а просто дело происходит во время карантина. Но карантин не предполагает отсутствие любви и не освобождает от того тщательного и осторожного выбора слов, в котором нуждаются люди на закате.