Генезис мечты: двадцать дней в океане и два года на съемках где-то возле пустыни Гоби

Она снимает документальное кино, перемещаясь между Камбоджей, Бангладеш и Тувой, чувствует себя как дома в Иране, пересекает на яхте океан, подумывает о подступах к Эвересту и продолжает работать на Би-би-си, имея в кармане эстонский паспорт. Журналист Илона Виноградова в непривычной для себя роли рассказывает о своих странах, людях и родине, которая в рюкзаке.

Not a big deal

- В прошлом году ты на яхте дошла из Уругвая до Южной Африки, пересекла океан. Как впечатления?

- Это была мечта. Когда-то, лет пять-шесть назад, я была на яхте в Греции. Там у меня зародилось ощущение полной свободы, когда ты плывешь, вокруг никого не видишь, а кругом только море. Мне захотелось сделать это еще раз – уже в качестве члена команды. Прошел год или два, я еду на работу на поезде и вижу рекламу большой гонки для непрофессионалов. Плакат говорил: если ты хочешь пересечь океан, ты можешь и тебе не нужно быть для этого моряком. У меня на тот момент был нулевой опыт – ничего, кроме мечты. Я пришла домой, проверила, что это такое… А потом ты подаешь заявку, тебя отбирают и четыре недели в течение года обучают в Ла-Манше. До пересечения океана мне казалось, что это что-то такое романтическое... А на самом деле, я поняла, что 2% в этом красоты и свободы, а 98% - грязной, черной и порой нудной работы. Красота и свобода тоже есть, конечно, но когда все это двадцать дней длится…

Команда радуется, что быстро управилась со сменой паруса. Фото: личный архив

Это огромные промежутки времени, когда ты поменял паруса, идешь по курсу, делать нечего, но ты все равно дежуришь, причем у тебя постоянный недосып, так как ты четыре часа спишь и четыре стоишь на вахте. Нас было в команде двадцать, два человека делили одну койку по сменам. А когда у кого-то начинается морская болезнь, этому человеку некуда лечь, потому что койка занята. И места очень мало – яхта всего 70 футов, а на ней 22 человека, включая шкипера и помощника, ты постоянно находишься у кого-то на голове. При этом все они – незнакомые тебе люди, многих из них ты увидела только в Уругвае, перед выходом. На моей яхте было представлено двенадцать разных национальностей – от Австралии до Зимбабве. Люди разных возрастов и профессий, но в основном за 50-60. Многие из них – такие альфа-самцы, у которых есть своя компания, каждый из них – уже состоявшийся человек, а здесь приходится начинать с нуля, тобой командуют!

Внутренности яхты - никакого комфорта, армия в чистом виде. Фото: личный архив

У нас было одиннадцать яхт, и мы соревновались друг с другом. В нашей команде были небольшие эксцессы во время пересечения, но люди все равно очень поддерживали друг друга, потому что все понимали, как чувствует себя другой. А в океане тебе часто просто очень плохо – не физически, а психически, во многом из-за недосыпа. Во время сильного шторма, когда волна под двенадцать метров, ты стоишь на полусогнутых ногах и держишь главную лебедку. Волна все время идет на тебя, ты приседаешь, тебя откидывает, ты вспрыгиваешь, хватаешься, чтобы, если что, по первому крику начать что-то делать. А могут и не кричать тридцать минут. Ты замерзаешь, начинаешь засыпать, но все равно делаешь, если надо. Не ожидала от себя такой стойкости.

"Разные незнакомцы, с которыми тренировалась в Ла-Манше. Не знали мы тогда, на что подписываемся". Фото: личный архив

Когда мы прибыли в Кейптаун и все друг друга поздравляли, у всех было ощущение достижения. А у меня ничего нет такого. Абсолютная была опустошенность. Наверное, это мой пунктик по жизни – ко всем своим достижениям отношусь по принципу it’s not a big deal (не бог весть что. - прим. автора). Потом, когда слушаешь, как люди считают своим достижением, что они не пропустили ни одного дедлайна на неделе, понимаешь, что у людей очень разные критерии по отношению к себе.

Все ради редких моментов красоты. Фото: личный архив

- Ты уехала из Эстонии сразу после школы, поторопившись окончить ее экстерном. Почему?

- Мне становилось тесно в Таллинне. Мне нравилось там жить, заниматься в театральной студии, писать в «Молодежку», вести программу на «Радио Таллинн», но мне стало тесно. Я понимала, что хочу быть журналистом. А где я буду этому учиться в Эстонии? Я хотела поступить в МГУ на журфак, хотела другого масштаба.

- Как складывалась твоя профессиональная карьера?

- Журфак в годы моей учебы был очень интересным: к нам приходили все ведущие редакторы и журналисты и мы с ними общались. Работу я находила всегда так: вот идет по коридору Савик Шустер, и ты ничего не подозревающего Шустера зажимаешь в углу и от отчаяния – потому что надоело жить в общаге, нужны деньги на квартиру – говоришь: «Савик, здравствуйте, вы меня еще не знаете, но я вам очень нужна. И я очень хочу работать на "Радио Свобода". Дайте мне шанс». И он пишет свой номер телефона и говорит: «Позвоните мне завтра». Я в шутку думала, что учусь в лучшем вузе страны и хочу работать в лучшей медийной компании мира – Би-би-си или CNN.

Я поработала на «Свободе», в «Известиях» политическим корреспондентом, при этом никогда не хотела уезжать из России. Я думала, что всегда буду там жить, для журналиста это была замечательная страна. Но где-то на четвертый-пятый год моей работы для политического журналиста она перестала быть интересной. Ты предлагаешь на летучке тему, а тебе не говорят прямо, что нельзя. Как-то замяли тему, и еще раз, и еще – начинаешь понимать, что есть темы, на которые нельзя говорить. И становится неинтересно. Мне уже не жалко было оттуда уходить, хотя мой замечательный редактор потратил кучу усилий, чтобы меня, гражданку Эстонии, официально устроить в отдел «Известий» корреспондентом политики.

А на Би-би-си я попала, уже когда переехала в Лондон, мне было 27 лет. Пришла к редактору Русской службы, спросила, возможно ли сотрудничество. Устроилась фрилансером, через какое-то время прошла конкурсный отбор и получила постоянный договор. Последние тринадцать лет я там работаю в разных отделах.

Женщины в камбоджийских селеньях

- Если я правильно помню, какое-то время ты проработала корреспондентом в Соединенных Штатах…

- Да, в Вашингтоне. До этого я вообще не была в Америке, у меня было предубеждение против нее. Трампа тогда еще не было, но у меня было представление, что там живут такие трампики. Во многом оно, к сожалению, так и есть. Я очень много поездила по США и поняла для себя, что есть Вашингтон, Нью-Йорк, Бостон, Сан-Франциско, Сиэтл… Лос-Анджелес как отдельная культура. И все. В этих центрах ты общаешься с интеллектуальными, продвинутыми людьми и думаешь, что вот она, передовая мысль. Но они живут в каком-то пузыре и сами прекрасно это понимают.

"Через два дня после того, как мы приплыли в Кейптаун, я решила, что мало моему телу страданий, и пошла пешком на Table Mountain. Самый красивый вид открылся нам - вот ради таких моментов красоты и живём. Фото: личный архив

Однажды я летела из Бостона в Вашингтон, мы разговорились с соседом, профессором MIT (Массачусетский технологический институт - прим. автора), в какой-то момент он сказал мне: «Вы знаете, вот вы русская, а у меня с вами больше общего, чем с любым моим согражданином». Ни в Англии, ни даже в России, когда выходишь в народ, не ощущаешь такой огромной интеллектуальной разницы. Американцы – как дети. Они не знают географию и много чего еще, открывают для себя это уже во взрослом возрасте и для них это такое «вау!». В центрах там очень интересно жить, но не за их пределами. Я была там во время предвыборной кампании Обамы и Трампа, ездила по штатам, чтобы просто понять, кто все эти люди, которые голосовали за Трампа.

- В том числе многие русские эмигранты.

- Да, это поразительно, конечно. Тогда перед выборами Трампа я впервые попала на Брайтон-бич. Это было такое погружение в Советский Союз, каким я его даже не знала! Люди, двадцать лет живущие в Нью-Йорке, не говорят по-английски. Живут своей замкнутой коммуной, гетто, и все у них хорошо. И все они, в основном, были за Трампа. Для них любая либеральная идея – это что-то близкое к коммунизму, поэтому Трамп им ближе.

- Сейчас ты продолжаешь работать на Би-би-си?

- Да. Был период, когда мы командой планировали небольшие сезоны на Би-би-си. В 2014 году мы придумали, например, сезон «Сто женщин». Приглашали сто женщин из разных стран мира. 20% из них большие имена – Анжелина Джоли, Хиллари Клинтон, а 80% - женщины, которых нельзя прогуглить, но они делают в своей стране что-то важное. 60% этих женщин нашла я! Я не любитель гендерных квот и вот этого всего, но тот сезон помог мне понять, что любая война, любой кризис по женщине бьет гораздо больнее, чем по мужчине. Женщина всегда несет на своих плечах тяжесть всего. При этом она умудряется вести свой бизнес, заниматься самообразованием. Начинаешь понимать, что то, к чему мы привыкли в Европе, для многих стран – совсем не данность.

- Были в твоей карьере встречи, которые тебя действительно впечатлили?

- Большие шишки не производили никакого впечатления, в отличие от простых людей. Была, например, девочка в Камбодже, выросшая на свалке в Пномпене, одна из ста женщин, о которой я сняла фильм. Вся ее жизнь прошла на этой свалке, благодаря какой-то неправительственной организации она освоила азы грамотности, научилась там же, на свалке, очень хорошо шить. У нее была мечта стать модельером. Когда я ее встретила, ей было лет двадцать, мы привезли ее в Лондон. Я познакомила ее с женщиной из Бангладеш, которая владела текстильными фабриками и могла помочь девочке осуществить ее мечту. Мы сняли про это фильм. Поехали сначала в Камбоджу, где владелица фабрик увидела свалку, где живет девочка. Потом поехали в Бангладеш, где девочка посмотрела на все эти фабрики и привезла ей какие-то свои изделия. Владелица фабрик помогла ей продать сшитую по ее дизайну одежду двум очень крупным магазинам в Англии и дала ей стартовый капитал.

Где-то в Александрии. Фото: личный архив

Для девочки это были огромные деньги, - на них можно было начать свой бизнес в Камбодже - но на этом фильм заканчивается и начинается жизнь. Я потом следила несколько лет за тем, что случится дальше. Меня вообще всегда интересовал генезис мечты… А девочка, которая так мечтала и у которой все вроде сложилось, вернулась с этими деньгами в Камбоджу, но не открыла свой бизнес. Что-то, видимо, дала родственникам, а остальное стала экономить – чтобы обеспечить свою жизнедеятельность, просто чтобы было… Потому что люди в Камбодже, прошедшие через кхмерский режим, когда людей вырезали, когда не на что было надеяться, когда сплошная нищета – они не умеют мечтать о чем-то большом. Они всегда предпочитают синицу в руке. Все время боятся потерять и то, что уже есть. Вот такие простые люди заставляют тебя задуматься, что-то понять по-настоящему.

Не по сценарию

- Совсем недавно ты закончила работать над очередным своим фильмом «Тувинский Вудсток». О чем он?

- Он тоже про мечту. Мне хотелось снять фильм про место своей силы, про Туву. Там я провела детство - дед у меня тувинец, бабушка русская. Я искала персонажа, через которого можно было бы показать этот край. У меня есть друг, тувинский музыкант. У человека была большая мечта - создать в Туве фестиваль, похожий на Вудсток. И он эту мечту осуществил и двадцать лет этот фестиваль проводит.

- Сама по себе сумасшедшая идея твоего героя – организовать музыкальный фестиваль в неблагополучной, криминогенной глухомани - очень в твоем духе.

- Ну да. И когда мы приехали снимать этот фестиваль, там с самого начала все пошло не так. На съемочной площадке ты осознаешь, что для фильма-то это хорошо, но там же живые люди! Фестиваль проходит в лесу, это очень удаленное место, ближе к пустыне Гоби и границе Монголии, чем к какой-то российской точке, хотя это все еще Россия. И вот там случилось практически наводнение. Музыканты и приехавшие зрители оказались отрезаны от мира на этом острове, людей на конях перевозили… Это такая удача, когда документальный фильм можно смотреть как детективную историю и экшен! Ты, конечно, выстраиваешь какой-то сценарий, но жизнь не вмещается в него, поэтому, когда все идет наперекосяк, тебе нужно только правильно сфокусироваться. Самое классное в документальном кино – то, что жизнь сложнее, красивее и непредсказуемее любого сценария, поэтому, когда меня спрашивают, не хочется ли мне снимать художественные фильмы, я думаю, что там такого не будет, там все просчитано!

Есть только два места, где я на 250% чувствую себя живым человеком, здесь и сейчас – это момент, когда ты на съемочной площадке, на поляне под дождем, под кузовом каким-то сфокусирован на герое и том, что именно нужно сейчас снимать, и на яхте во время пересечения океана, когда ты тоже абсолютно сфокусирован. Не в моменты, естественно, когда ты драишь туалет, а когда происходит форс-мажор, и ты должен за минуту, а то и за десять секунд для команды что-то сделать. Вот тогда ты чувствуешь себя абсолютно в моменте. Это такой наркотик! Такие моменты учат тебя, что нет ни прошлого, ни будущего, ты живешь сейчас, чувствуешь себя живым.

- Сколько документальных фильмов у тебя уже за плечами?

- Это первый полнометражный, до этого были коротенькие по тридцать минут для Би-би-си.

- Собираешься показывать его на фестивалях?

- Да, мы уже сейчас подаем заявки на европейские, американские, российские фестивали, впереди фестивальный год. Но в идеале мне хотелось бы продать фильм Netflix, чтобы он был максимально доступен на онлайн-платформе.

Главное - найти, на чем сфокусироваться. Фото: личный архив

- Реализация любого замысла – это всегда еще и история отказа от чего-то второстепенного. Чем тебе приходилось пожертвовать или отказ – это вообще не про тебя?

- Да… Наверное, я создаю такое впечатление, причем так думают даже мои близкие друзья, что у меня так легко все получается, все, что я задумала, я сделаю, и в этом глубинное одиночество любого человека, что даже близкие люди до конца не понимают того, что с тобой происходит, мотивации твоих поступков. Приходится от чего-то отказываться, но ни от чего-то действительно значительного, что мне хотелось бы сделать. Это как с документальным фильмом: важно выбрать фокус. Сейчас я пытаюсь найти что-то, чем я смогу гореть ближайшие год-два.

- Но это в любом случае будет видеоформат?

- Не обязательно. Я думаю о книге. Полифонической книге, написанной разными голосами, хотя от документального кино я тоже уходить не собираюсь. Тем более, что в нашем мультимедийном мире все это можно соединить.

Дом – это там, где память

- О возвращении в Эстонию речи не идет ни на каком этапе твоей жизни?

- Я очень люблю приезжать в Таллинн, пою осанны и дифирамбы, как здесь все по уму устроено для людей. В прошлом году мы с сыном совершили путешествие по Эстонии. Впервые в жизни – хотя я родилась и прожила там 16 лет. Я была восхищена тем, как здесь все удобно устроено – от парковки до того, что все можно сделать в электронном виде, но…

- Но первым парнем на деревне тебе быть не хочется?

- Ну да, в Эстонии много замечательного, того, чем я восхищаюсь. Но масштаб - не мой. У меня до сих пор эстонский паспорт, я гражданка по рождению, но в эстонском консульстве в Лондоне я уже говорю по-английски.

- Эстонию ты хоть в какой-то мере ощущаешь собственной родиной?

- Я помню, когда у меня исчезло это ощущение - где-то на третьем курсе университета. Я шла по Таллинну и вдруг осознала, что это уже не мой дом. Тогда им стала Москва. Потом, где бы я ни жила – в Голландии или Англии – я поняла, что чувство дома не исчезло, а трансформировалось. Теперь для меня дом – там, где мой рюкзак. Там, где мне хорошо. Я помню, в океане замерзшими пальцами набирала у себя в телефоне какие-то мысли, чтобы не забыть ощущения. Потому что иначе ты потом начинаешь задним числом создавать какой-то нарратив, которого, на самом деле, не было. И вот ты сидишь, тебе плохо, ты устал, жутко холодно, тебя туда-сюда бросает и ты думаешь «какой же ты идиот и зачем вообще все это?» Больше всего в такие моменты согревал не горячий чай, а воспоминания. В этом плане дом – это там, где память.

На горизонте наверняка есть что-то еще. Фото: личный архив