Окаянное покаяние охаянных и униженных

Тим Дженкин (Дэниэл Рэдклифф), Стивен Ли (Дэниэл Веббер. Фото: Кадр из фильма «Побег из Претории».

Когда в сегодняшних США (а также кое-где в Европе) белые опускаются на колени перед черными (хорошо, пусть будет политкорректно: перед афроамериканцами, афрофранцузами и т.д.), тут дело не в расовом покаянии, пишет Борис Тух.

Двое белых парней из ЮАР, Тим Дженкин и Стивен Ли, вступили в партию Манделы Африканский национальный конгресс и боролись против апартеида, оставляя на улицах сумки, набитые листовками, ратующими за права черных, и крошечным взрывным устройством. Сумки взрывались, и листовки падали на головы ошеломленных прохожих, как конфетти на новогоднем маскараде. За такие проделки нигде не погладили бы по головке; в 1979 году человеконенавистнический режим апартеида (такую характеристику давали ему в то время советские газеты, да и борцы за равные права во всем мире – тоже) дал Тиму 10 лет, а Стиву - 8 и отправил их отбывать срок в тюрьму строгого режима для белых мужчин в Претории.

Бежать оттуда было гиблым делом, но парни все же бежали. Дженкин позже опубликовал книгу, в которой рассказал, как они готовили побег. Австрало-британский режиссер Фрэнсис Аннан снял по этой книге фильм, лондонская премьера которого состоялась в марте; теперь картина добралась и до нас.

В главных ролях снялись Дэниэл Рэдклифф и Дэниэл Веббер; первому из двух никак не могут забыть Гарри Поттера, и в каждом втором отзыве на картину Рэдклиффу припоминают умного мальчика из Хогвартса, хотя его Дженкин схож с Гарри Поттером разве что высочайшим интеллектом, добрым отношением к окружающим и умением не терять голову в критических ситуациях. Словом – абсолютно положительный герой (западное кино еще не утратило способность создавать подобные образы). А вот можно ли приравнять канувший в Лету режим апартеида к Волан-де-Морту – это вопрос!

Сразу скажу: фильм сделан очень круто. Может быть, это один из лучших вообще фильмов о побегах из тюрьмы; лучше только «Побег из Шоушенка». Такие сюжеты были, есть и будут популярны до тех пор, пока существуют литература и кинематограф: ведь какими бы законопослушными мы ни были, все равно в глубине души считаем, что далеко не каждый обвинительный приговор справедлив. Где бы он ни был вынесен. А сейчас, когда фигурантам «театрального дела» прокурор потребовал – кому 6, кому 4 года вообще непонятно за что, тем более! Так что мы на стороне беглецов!

Деревянные ключи к свободе

«Четыре года мы побег готовили, харчей три тонны мы наэкономили», - признавались зэка Васильев и Петров зэка из баллады Владимира Высоцкого.

Герои картины, Тим и Стив, а также примкнувший к ним Леонард Фонтейн (Марк Леонард Винтер), затратили на подготовку и осуществление побега меньше двух лет. Правда, условия их содержания несколько отличались от тех условий, в которых мотали срока незадачливые персонажи Высоцкого. На западного зрителя, конечно, тюрьма в Претории производит гнетущее впечатление: жестокие тупые тюремщики, унижающие человеческое достоинство заключенных; мрачные сырые казематы. Однако наш зритель вряд ли испытает сильный шок. (Надеюсь, что читающие эти строки знакомы с доморощенными тюрягами не по личному опыту, а по сериалам, показывающим жизнь в них во всем ужасе и неприглядности.) Камеры рассчитаны на одного человека, но заключенные общаются друг с другом во время прогулок, занятий спортом и работы в столярной мастерской.

Картина Фрэнсиса Аннана вообще не об ужасах тюрьмы, а о силе человеческого духа и о том, что не бывает безвыходных положений – бывают люди, бессильно опустившие руки и боящиеся даже подумать о том, как найти выход. Один из заключенных – тоже, кстати, реальная фигура, борец против апартеида Дэвид Голдберг, получивший четыре пожизненных срока – уверяет наших героев, что побег невозможен, что они подставят всех остальных узников – но когда те бегут, делает все, чтобы облегчить им побег.

Тройка непокоренных тайком делала оттиски ключей от всех дверей, через которые пролегал путь к свободе, а затем в мастерской изготовляла эти ключи из дерева. Каждый их шаг – хождение по краю пропасти. Напряжение постоянно нагнетается, а сам побег снят так, что – прекрасно зная, что в реальной жизни он удался – в каждую секунду экранного времени тревожишься за героев. Разумеется, самая последняя дверь не поддается, приходится рубить дверную раму, понимая, что тебя могут услышать и водворить на место, попутно избив до полусмерти. Но мало оказаться вне стен тюремного замка – надо еще покинуть Преторию…

Фильм настолько точно и захватывающе снят, что не надо лишних слов – достаточно поаплодировать реальным борцам против апартеида, о которых сделана эта картина, и всем ее создателям. Но жизнь слишком часто выкидывает такие фортели, что произведение начинает восприниматься в контексте, о котором авторы понятия не имели.

Фото: Кадр из фильма "Побег из Претории".

Поворот на 180 градусов

Да, вы правы, а о т.н. «случае Флойда» и его последствиях, которые не столько всколыхнули мир (по крайней мере, немалую его часть), сколько поставили с ног на голову. Но до него мы еще дойдем. А пока – о той же (и совершенно иной) ЮАР, в которой происходило действие «Побега из Претории», о ЮАР конца ХХ - начала XXI века, в которой у власти те, за равные права для которых боролся Тим Дженкин. Сегодня – как пишут мировые СМИ - в ЮАР наблюдается резкое сокращение белого населения. Потомки буров уезжают в США, Австралию, Европу, а те, кто остаются на родине, живут в осаде. По статистике каждый день в ЮАР убивают одного белого фермера.

Об унижении белых в современной ЮАР написал в романе “Disgrace” («Бесчестье») живший там и переехавший в 2006 году в Австралию нобелевский лауреат Джон Кутзее. А блистательный венгерский режиссер Корнель Мундруцо в своей инсценировке раскрыл весь потенциал романа, то, что в прозе порою прячется между слов, но на сцене обнажается во всем своем ужасе и бесчеловечности. В книге акцент сделан на покаянии белого профессора Дэвида Лури, согрешившего со студенткой (самый что ни на есть пошлый харассмент) и за это подвергшегося унижению. В спектакле центральный образ – его дочь Люси. В первой же сцене на нее нападают несколько чернокожих юнцов, они насилуют девушку и убивают ее собаку.

Черная Африка расплачивается с белой женщиной за века унижения и рабства, за грязь, нищету, за собак, которых научили бросаться, только заслышав запах чернокожего. Вина и возмездие никак между собой не связаны – виноваты одни люди, страдают другие). Беременная от насильника Люси вынуждена стать третьей женой своего бывшего работника Петруса, к которому переходит принадлежавшая девушке ферма: профессору остается одно – батрачить на Петруса. Я смотрел этот спектакль на театральном фестивале в Чехии, натурализм на сцене зашкаливал, многие зрители отворачивались, кого-то возмущала «неполиткорректность» Мундруцо, но это была правда, брошенная в глаза тем, кому не хотелось верить в то, что это – правда.

Вопрос: случись чудо, и Тим Дженкинс в 1979 году узнал бы, что произойдет в ЮАР четверть века спустя, он бы продолжил свою борьбу? Уверен: да! Режим апартеида – позорен, дискриминация – зло; люди всех рас равны (уточним: равны перед законами). Это аксиомы. Другое дело, когда на смену одному расизму приходит другой. В чем-то еще более отвратительный.

Чужие грехи? Грехи предков?

Когда в сегодняшних США (а также кое-где в Европе) белые опускаются на колени перед черными (хорошо, пусть будет политкорректно: перед афроамериканцами, афрофранцузами и т.д.), тут дело не в расовом покаянии. Это очень древний механизм. Его природу убедительно и остроумно описал Фридрих Дюрренматт в псевдоисторической трагикомедии «Ромул Великий». Последний римский император Ромул Август  в этой пьесе не 15-летний подросток (каким он был в действительности), а зрелый муж, отец семейства, который испытывает стыд за всю ту империалистическую и рабовладельческую политику, которую вел Рим на протяжении полутысячи лет, и готовит самоубийство империи, ее падение перед варварами – нимало не заботясь о том, что вместе с построенным на крови и социальной несправедливости государстве погибнет великая культура и народы Европы погрузятся во мрак невежества и взаимной ненависти. Но и Дюрренматт не был первооткрывателем образа кающегося интеллигента.

В январе 1918 года Александр Блок работал над поэмой «Двенадцать».

Услышь Блок такую формулировку, он бы в негодовании возразил. Нет, прозаическое «работал» тут не к месту. Поэту казалось, что всем своим существом он слушает и впитывает музыку революции, что эта музыка звучит в его сознании и диктует стихотворные строки.

И тогда же – как побочный продукт, остающийся, когда созидается нечто великое – возникло у него эссе «Интеллигенция и революция»:

«Дело художника, обязанность художника - видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит "разорванный ветром воздух"…. Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разрывают сковывавшие их путы и бросаются бурным потоком, доламывая плотины, обсыпая лишние куски берегов, это называется революцией.

Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но - это ее частности.

Кто теперь голосит о том, как бы над могилой Льва Толстого не "надругались"? А почем вы знаете, может быть, рад бы был Лев Николаевич, если б на его могиле поплевали и побросали окурков? Почему дырявят древний собор? - Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? - Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? - Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему - мошной, а дураку - образованностью.

Не беспокойтесь. Неужели может пропасть хоть крупинка истинно-ценного? Дворец разрушаемый - не дворец. Кремль, стираемый с лица земли, - не кремль. Царь, сам свалившийся с престола, - не царь. Кремли у нас в сердце, цари - в голове. Вечные формы, нам открывшиеся, отнимаются только вместе с сердцем и с головой. Что же вы думали? Что революция - идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ - паинька? Что сотни обыкновенных жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так "бескровно" и так "безболезненно" и разрешится вековая распря между "черной" и "белой" костью, между "образованными" и "необразованными", между интеллигенцией и народом?»

Это страшные слова. Поэт уговаривает себя в правоте той стихии, которая сносит на своем пути не столько социальную несправедливость (войдя в берега, она установит новую несправедливость, не лучше прежней), сколько ценности, которые казались ему вечными.

Блоку простительно, потому что он Блок. Он судил на основании своего опыта и не знал, что впереди. («Но Блока все простили», - как писал в своей очаровательной «Версии» Дмитрий Быков.) Хуже, когда публику успокаивают, будто памятник разрушить легко, а мысль невозможно. Разрушение памятников, попытки вырвать из истории огромные куски, объявить их несуществующими, влекут за собой общее понижение интеллектуального уровня, уровня мысли. Ну и уровня совести заодно. Это элементарно.

То, что было спровоцировано смертью Джорджа Флойда, есть бунт люмпенов, их ненависть к культуре вырвалась наружу – а становящиеся на колени перед ними каются за грехи предков (а может быть их собственные предки даже не имели отношения к рабовладению?).

Конечно, полицейский, виновный в смерти Флойда, совершил преступление и был бы сурово наказан в любом случае. Но…

Помните трогательную речь Остапа Бендера над прахом М.С. Паниковского? «Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, покойный не был нравственным человеком».

В данном случае покойный был наркоманом и уголовником с пятью или шестью судимостями. Что не отменяет вину убившего его полицейского. Но похороны в золотом гробу и чудеса свершающиеся на месте гибели?! Каков поп, таков и приход, говорит русская пословица. Какова паства, таков и «святой» Флойд. Или: каков «святой» Флойд, таковы и уверовавшие в него. Это не «музыка революции». Это омерзительная какофония невежества, злобы и ненависти. И не вслушиваться в нее надо, не опускаться на колени,  а останавливать. Всеми средствами. Потому что после будет еще хуже.

А «Побег из Претории» - отличный фильм. Посмотрите его!