Неожиданная Елена Скульская: о красоте, о возрасте, о страсти

Юбилейный вечер Елены Скульской. Цветы от студийцев. Фото: Eha Kruus

Писателю, переводчику, драматургу Елене Скульской исполнилось 70 лет. Она из тех женщин, которые не стыдятся возраста, а наоборот, несут его, как знамя. «Когда я занималась журналистикой и брала интервью у Юрия Норштейна, он меня просил не делать его умнее, чем он есть на самом деле. Не надо стараться, говорил он. Нужно сохранить все глупости беседы», - сказала перед началом нашего диалога Елена Григорьевна. Что ж, попробуем, намек поняли!

Имя Скульской – на слуху. Она выступает по радио и на телевидении, ее публицистику печатают и русские, и эстонские СМИ. Ее узнают на улице, а ее подчас резкие высказывания многим не по душе. Зато ее обожают студийцы «Поэтического содружества» - студии при Союзе писателей, которой она вдохновенно руководит. И разговор мы начали не с подведения юбилейных итогов, не с обмена впечатлениями о только что изданной книге, а с имиджа.

- Чем интересна Елена Скульская жителям Эстонии не как писатель Скульская? Почему вас провожают взглядами?

- Я хорошо знаю, как ответить на этот вопрос. Много-много лет назад, когда я была очень молода, я приехала в Ленинград и попала в чудесную компанию писателей, артистов, художников. Мой друг Николай Крыщук меня со всеми знакомил. Один писатель отвел его в сторону и спросил: «Вот эта пишет стихи талантливые? Ты с ума сошел, я их читать не буду, ты посмотри, как она выглядит!» На мне был боевой раскрас, бархатный комбинезон в обтяжку, туфли на одиннадцатисантиметровых каблуках, руки унизаны кольцами, и все это вместе в глазах сдержанных ленинградцев рождало ощущение безвкусной провинциальности. Моя внешность была и есть гиперкомпенсацией абсолютно мужской работы.

Артист Стеклов сказал мне как-то, что пока мы не стали с ним общаться на темы искусства, он решил, что я продавщица из комиссионки. Он думал, что обидел меня, но наоборот, это было мне лестно, потому что такие отзывы позволяют отринуть состояние чрезвычайной склонности к обидам, к мнительности, к попыткам найти унижающий меня подтекст. Готовность к обиде, слезам, к ощущению, что меня задели и унизили, к ответной агрессии меня пронзает постоянно.

Елена Скульская на своем юбилейном вечере в Доме писателей. Фото: Частный архив.

Я научилась отвечать своим дерзким внешним видом, который шокирует, отвращает, вызывает чудовищное раздражение. Я прихожу в театр, все одеты элегантно, кроме меня, а уж в моем возрасте мне пристало одеваться сдержанно. Я чувствую раздражение людей, и оно меня спасает от внутренней робости, от готовности обидеться, от готовности быть загнанной в угол.

- А чего вы боитесь?

- Мне всю жизнь было страшно оказаться в ситуации, когда я не буду знать того, что мне знать положено. В молодости мне было страшно находиться в компании профессиональных писателей: вдруг мне зададут вопрос, на который я не смогу ответить.

Елена Скульская. Фото: Частный архив.

Как-то раз, в советское еще время, меня спросили по поводу какой-то моей эскапады: зачем вы это сделали? Я ответила совершенно искренне: от смущения! «Вы так странно все время смущаетесь – говорите дерзости людям, которые занимают вышестоящее положение», - ответили мне на это.

- Так, значит в молодости вы говорили дерзости людям, которые занимают вышестоящее положение, а в книге, выход которой приурочен к вашему юбилею, «Самсон выходит из парикмахерской» вы говорите дерзости всем вокруг?

- Совершенно верно. Когда моя постоянная переводчица на эстонский язык Ингрид Вельбаум-Стауб прочитала рукопись, она сказала – я не буду это переводить, роман написан с такой остротой, с таким риском, там выпады не только против конкретных людей, организаций, но и по поводу двух стран… Разумеется, профессиональный интерес победил, и прекрасный перевод был сделан.

- Да, Эстония и Россия просчитываются однозначно. То есть этот роман – антироссийский, анти-эстонский и вообще античеловеческий. У меня появилось желание прочесть его на эстонском, потому что чрезвычайно интересно, как переводчица выкарабкалась из хитросплетений намеков, аллюзий и прочих присущих вам витиеватостей. Не хочется пересказывать содержание, да это и невозможно, но в ходе разговора мы, вероятно, коснемся и сюжета. Книга наполнена намеками, ассоциациями, незакавыченными цитатами. Взять хотя бы реплику – я сейчас поставлю в кавычки – «на чей счет вы грызете ноготь?» То есть роман рассчитан на определенную подготовку читателя?

- Нет! Мне кажется, что человек воспринимает текст поверх непонятного. Он не знает, что это цитата из «Ромео и Джульетты» Шекспира, но он понимает, что происходит что-то оскорбительное. Если он не догадывается о подтексте, то знание Шекспира ему не поможет. Если он этого не понимает, он понимает что-то другое. Так бывает во время выступлений. Ты понимаешь, что держишь зал, хотя стихи твои непонятные, проза твоя непонятная, но зал чувствует нечто привлекательное - не качество текста, это твое личное качество.

- У меня складывается впечатление за много лет наблюдений за вами, что эстонская публика вас больше понимает, чем неэстонская.

- Совершенно верно. Это видно даже по тиражам. Тираж русских книг расходится в основном в России на творческих вечерах, на книжных ярмарках. Основная моя аудитория – читающие на русском языке люди, живущие в России, и эстонский читатель здесь. У меня, конечно, есть и здесь русские читатели, но их гораздо меньше. Это в основном люди, которые слушают мои радиопередачи, читают меня на вашем уважаемом портале. Но я для них медийный человек, а не писатель. Они покупают мои книги, потому что «я слушал ее по Радио 4, а я читал про нее в Postimees, а вчера встретил на улице Виру. Пойдем-ка, посмотрим, что она там пишет. А пишет она непонятно, ну и бог с ней, но зато я с ней на Виру сфотографировался!»

- Получается, что для русского читателя в Эстонии вы скорее не писатель, а узнаваемое лицо. Это плохо, это вас беспокоит, это вам не нравится?

- Мне нравится всякий человек, который интересуется тем, что я пишу. Есть люди, которые признают мои газетные или портальные публикации. А есть читатели, которых абсолютно не волнует ни мой внешний вид, ни то, как я хожу по улице Виру, ни то, что я много лет работала в театре, ни то, что я печатаюсь или не печатаюсь в местных газетах и на порталах, и выступаю по радио и телевидению, их интересуют только мои тексты.

- Тогда давайте поговорим о конкретном тексте – вашем романе «Самсон выходит из парикмахерской», который, как мы уже говорили, вышел к вашему юбилею и сразу на двух языках. Читатель из Петербурга не знает, кто такой, например, добрый директор Маргус, ему все равно, кто на самом деле возглавляет сейчас Русский театр, он воспринимает и текст, и иронию, и ваш сарказм по-своему, на уровне текста. Местные читатели, и это совершенно логично, сравнивают и сопоставляют, и смотрят, как пишут читатели нашего портала – «вы их там пропесочьте!» – смотрят, как вы их там пропесочили. По-моему, когда-то так же воспринимали «Алмазный мой венец»?

- О, мы с вами это помним! Когда вышел катаевский «Алмазный моя венец», мой папа спросил: «Ты всех там разгадала?» Там были цитаты, портреты, мы читали и отгадывали, и это было колоссальным наслаждением.

Елена Скульская с отцом, писателем Григорием Михайловичем Скульским. Фото: Частный архив.

- Будет ли колоссальным наслаждением чтение вашего романа и отгадывание его персонажей?

- Я знаю, что люди, которые не находят там себя, получают большее удовольствие от чтения, чем те, которые себя там нашли и узнали. Но что мне было необыкновенно приятно, это то, что нашлось достаточное количество людей, которых я вообще не имела в виду, но которые настаивали на том, что в романе я вывела именно их.

- Вы отрицаете, что в романе есть карикатурное изображение конкретных людей?

- Нет, я не отрицаю, я просто знаю законы, связанные с авторским правом. Чтобы вывести человека в качестве литературного персонажа под его настоящим именем, нужно получить его согласие. Так у меня было с режиссером Иваном Стрелкиным, который сам попросил не менять его фамилию. Но он так же шаржирован, как и другие персонажи романа.

- В романе два персонажа, которые очень похожи на вас – Мария Драй и Елена Скульская. Почему произошло такое раздвоение личности?

- Оно обусловлено тем, что лирическая героиня не должна быть близка по возрасту к семидесятилетнему автору. К тому же я постаралась сделать себя максимально неприятным персонажем.

- Мой однокашник Владимир Брагин, блестящий филолог, к сожалению ушедший из жизни, говорил мне: «Никогда не пиши о себе плохо»...

- Смотря в каком жанре вы работаете. Корней Чуковский в дневнике написал об одном своем современнике: он блистательный рассказчик, но из каждого его рассказа явствует, что только он замечательный и талантливый, а окружают его малоинтересные и ничтожные люди. Я это запомнила на всю жизнь, и я дала себе слово: если у меня будет хоть один недостойный персонаж, окарикатуренный, шаржированный, то это будет автор. Мне хотелось подчеркнуть, что я такая же, а не ангел, слетевший с небес. Я - одна из них, и в романе «Пограничная любовь» я - такой же вампир, как все остальные. Марии Драй – 42 года, а мне хотелось изобразить себя в реальном возрасте. Мне хотелось, чтобы одна героиня жила в Эстонии, а другая – в России – то есть в Морской державе и Занаровье, как в романе. В этой книге реализовалась моя любовь к этим двум странам, ведь во мне слились две литературы. 

- Как вас воспринимает эстонский читатель?

- Как своего родного эстонского писателя. И те вещи, которые иной раз кажутся литературоведчески сложными, фантасмагорическими, со скрытыми цитатами из Чехова и других авторов, это эстонского читателя не смущает. Абсолютно. Мне никогда не говорили, что было непонятно.

Думаю, что эстонский читатель, ориентированный на западно-европейскую литературу, научен этому изначально. От читателя ведь никто не требует знать, вот эта цитата оттуда, а эта отсюда. Он просто видит что-то необычное и неожиданное. Не обязательно это понимать. Читатель понимает литературу каким-то своим образом.

Мне кажется, что писатель, который считает, что вырос ниоткуда, что он – растение без корней,  которое несется по пустыне,  этот писатель - обманщик.

Ты не можешь писать, если не знаешь, что было до тебя, вокруг тебя написано. Если он плохой читатель, то он - плохой писатель.

- Самое светлое в этом романе – на мой взгляд, я могу ошибаться, это трогательные старички, играющие Ромео и Джульетту. Это настольно нежный, тонкий и горький эпизод о стареющих людях, которые не реализовались в жизни, но все еще этого хотят.

- Этим эпизодом я обязана Ване Стрелкину. В театральной студии Русского театра он поставил этюд со студентами и актерами. Немолодые актеры играли юных героев. Играли то, что им не дали сыграть в молодости. У меня это вызывало слезы. Они не пытались изобразить себя молодыми, они играли воспоминания об утраченном, о том, что нам не додали в жизни…

Я не верю в сочинения, когда ей – 75, ему – 83, они встретились, полюбили друг друга и счастливы, хотя дети и против. Я не верю в это. Всему свое время, и такая пылкая и нежная любовь в пожилом возрасте мне представляется выдуманной. Молодость нельзя повторить. Счастье в старости – совсем в другом. Оно в целом наборе качеств, которые нельзя не ценить. Я это почувствовала в дни моего юбилея – там присутствовала атмосфера необыкновенной приязни, тепла. Это может объясняться тем, что человек в 70 лет не может никого подсидеть, никому помешать, выжить с занимаемой должности…

На юбилейном вечере с Юку-Калле Райдом и Вадимом Белобровцевым. Фото: Елена Изборская

Время борьбы кончилось. Ты оказываешься вне конфликтов, которые тебя грызли по ночам, не давали спать, и ты уже не находишься в гуще человеческих отношений, ты уже в отношениях с произведениями искусства, с воспоминаниями. Многого уже не хочется: мне не хочется выпить, не хочется закурить, не хочется гулять до утра, не хочется сидеть в шумных компаниях, мне хочется общаться с моими студентами, которые имеют свое мнение по любому поводу, имеют право голоса, имеют возможность мне возражать. В 14-17 лет есть потребность прочесть взрослому какое-то нравоучение, я это обожаю.

Сейчас не так-то легко научить молодых людей любить литературу, взять книжку, прочесть, сделать пометку, загнуть страничку, держать под мышкой, знать наизусть.

Я для них - вне возраста, человек из другого мира, я - как учебник. Я шучу, что им, вероятно, кажется, что я наверняка приятельствовала с Ахматовой, а может быть, издалека видела Пушкина. Им нравится, что я знаю много стихов и могу часами их цитировать. Они знают дорогие мне фишки.

Если я начинаю: «На этот счет…»

Они хором продолжают: «…Лидия Яковлевна Гинзбург говорила…»

Если я говорю: «По этому поводу неплохо было бы перечитать…»

Они продолжают: «…“Гамлета“ в переводе Пастернака!»

Фрагмент из спектакля студии "Маскарад Отелло: горе от ума". Чацкий - Юрий Вихтерпал. Фото: Тамара Дзманашвили

Мне приятно общаться с моими коллегами по литературе, с которыми пройдено много - от молодого пьянства до пожилой трезвости, и цитаты, которыми мы обмениваемся, не требуют пояснения. Мы говорим на одном языке. Это не снобизм, я охотно общаюсь с людьми, живущими вне литературы. Но я бы не хотела обсуждать с ними литературу!

Я всю жизнь мечтала никем не командовать и никому не подчиняться, и вот это время настало.

- Шекспир идет за вами по пятам? Или вы за ним? Эхо шекспировских трагедий есть в каждой вашей книге, да и в стихах. В «Самсоне» вы проделали самое настоящее исследование текста, объясняющее, почему и насколько сильно Ромео любил Розалину и что стало бы с Джульеттой, если бы они остались живы, и что Лоренцо - мерзкий убийца. Это абсолютно самодостаточный эпизод. Шекспир с вами и в работах студии «Поэтическое содружество». Прошлогодний спектакль – «Ромео и Джульетта Макбет» был понятнее. Там два источника – соответственно – «Ромео и Джульетта» и «Макбет».

- И прекрасная музыка Юрия Шлейфмана – первая опера на стихи Шекспира на русском языке.

- А в этом году в основу спектакля под названием «Маскарад Отелло: горе от ума» вы положили три источника, как это явствует из названия – грибоедовское «Горе от ума», «Отелло» Шекспира и «Маскарад» Лермонтова. И, ни одной буквы не изменив, переплели их таким образом, что Арбенин превращается в Чацкого, а Нина становится Софьей. Завораживает само действо, накал страстей, эмоции юных актеров. Точно подобранные фрагменты мозаики складываются таким образом, что прослеживаются причинно-следственные связи… Это настолько тонко, куда еще тоньше. А что будет потом?

- Следующий наш спектакль будет называться «Маленькие трагедии Принца датского». Шекспир и Пушкин с включениями поэтов Серебряного века, которые в своих стихах откликались на шекспировскую трагедию.

А следующей книгой будет сборник коротких рассказов, состоящий примерно из ста. Сейчас у меня написано двадцать шесть. В основу лягут не выдуманные, а правдивые сюжеты.

- Какое место в вашей жизни занимает только что вышедшая книга?

- В какой-то степени это прощание с поэзией. В романе тридцать моих стихотворений. Во-вторых, это прощание с театром, в котором я проработала много лет. Я очень люблю эту театральную, лживую, предательскую ночную атмосферу, где люди блистательно притворяются. Потому что мы с вами в реальной жизни никогда не притворимся так, как артист, который будет вас уверять: «Что вы! В жизни я не играю!» По тонкому театральному льду я ходила много лет.

Роман – это прощание с той театральной атмосферой, которая, как и писательская – вне возраста. Артист и в 80 лет может играть, и это - счастье. Так и в литературе. Когда у обычного человека горе или обида, он плачет, жалуется. А писатель копит обиды и страдания, складывает в копилочку, а потом сладострастно садится и пишет. Писатель провоцирует, его гонят, его обижают, но в конце-концов все превращается в роман, и это хорошо и правильно.  

Спектакль «Маскарад Отелло: горе от ума» можно посмотреть 29 и 30 августа в 14.00 в Доме писателей (Харью, 1).