256 любовниц, или Трудности перевода

Елена Скульская. Фото: архив Елены Скульской

Недавно знаменитая московская писательница Татьяна Н. Толстая проводила круглый стол с нью-йоркским, хорошо известным у нас автором Александром Генисом и со мною.

Среди прочего (мы обсуждали прежде всего установку в Таллинне памятника Сергею Довлатову) зашел разговор и об особенностях эстонского языка. Александр Генис сказал:

«Конечно, в молодости мы все мечтали поступить в Тарту и учиться на филфаке у Ю.М. Лотмана. Я жил тогда в Риге, и это казалось вполне возможным. Но мне объяснили, что ехать в Тарту, не зная эстонского языка, бессмысленно, и я смирился с этим фактом. Но все-таки эстонский язык продолжал меня подсознательно интересовать и, приезжая раз за разом на Международный фестиваль «Дни Довлатова в Таллинне» и отстраненно любуясь своими книжками, переведенными на эстонский, я все-таки задал вопрос известной переводчице с русского Ингрид Вельбаум-Стауб, можно ли выучить эстонский язык или это задача совершенно непосильная.

Ингрид ответила: "На самом деле, ничего такого уж сложного нет. Если вы справитесь с гласными, то дальше всё пойдет уже гораздо проще!" – "А почему с гласными?" – уточнил я. – "Понимаете, –  объяснила Ингрид, – многие думают, что у нас есть только короткие и длинные гласные, а у нас есть еще и сверхдлинные гласные...». Тут я понял, что продолжать этот разговор бесполезно, во всяком случае, для такого человеку, как я».

Эта история имеет прямое отношение к затеянному мною разговору о трудностях перевода эстонской поэзии на русский язык: на русском удлиненная гласная становится просто удвоением буквы, что дает совершенно иной эффект, чем в эстонском оригинале.

Но дело даже не в этой конкретной тонкости. Только что мы со студентами Театральной студии «Поэтическое содружество» представляли именно в Тарту на литературном фестивале Prima Vista творчество трех эстонских поэтов, переведенных мною на русский язык. Зал был двуязычный, как (насколько я могла судить) и на всех мероприятиях форума, что создавало особую атмосферу приязни и тепла, как бывает и на фестивале HeadRead в Таллинне, где людей волнуют прежде всего и больше всего вопросы литературы, а не другие проблемы. И вот там меня и попросили рассказать, а потом и написать о том, как можно и, как по моему мнению нужно переводить эстонские стихи на русский.

Тут мне припомнился кстати еще один, с одной стороны, забавный, а, с другой стороны, поучительный случай. Летом я в одной из своих заметок процитировала стихотворение Трийн Соометс «Письмо любовниц» (Armukeste kiri) в своем переводе. В тот же день ко мне на пляже подлетела стайка молоденьких и хорошеньких женщин (сначала они долго на меня поглядывали и совещались) и выбранная ими представительница сказала:

– Спасибо вам за то, что вы заступились за нас! Вот люди думают, что во всем виноваты любовницы, а, на самом деле, виноваты законные жены, которые плохо относятся к своим мужьям…

– Позвольте, – изумилась я, – я никаких соображений на этот счет не высказывала и не могла высказать, хотя бы потому, что за свою долгую жизнь оказывалась и по ту и по другую сторону неразрешимой ситуации. Я просто процитировала стихи Трийн, тогда уж благодарите ее!

– Как же вы не понимаете, – отреагировала моя молодая собеседница, – Трийн Соометс написала стихи, замечательные, но именно стихи, где вполне иронично в финале стоит 256 подписей, это просто художественный прием. А вот то, что вы процитировали стихи в газете, означает, что вы реально поддерживаете нас – красивых и свободных.

Между литературой и реальностью

Сейчас я заканчиваю работу над новым сборником переводов еще трех эстонских поэтов – там как раз будут стихи Трийн Соометс, Вероники Кивисилла и Карла Мартина Синиярва.

Будущее издание уже поддержал фонд «Эстонский капитал культуры». Редактирует сборник вдумчивый издатель – переводчик и двуязычный поэт Игорь Котюх.

Из чего я исхожу: сделать эстонские стихи при переводе совершенно русскими – бессмысленно – это как бы паразитировать на чужой любви, не имея собственной: быть всего лишь дуэньей, конфиденткой, подсматривающей в замочную скважину истинного чувства. Но и оставить их совершенно эстонскими (вспомним разговор о гласных) — это отрицать законы собственного языка, собственной поэтической речи, фактически, перелицовывать пиджак: изначальные прорези для пуговиц будут выдавать нищенские усилия. Думаю, нужно браться только за переводы тех стихов, чей шифр тебе понятен, чей код тобой разгадан, чтобы русский читатель мог оценить прелесть эстонского стиха.

Я не знаю, конечно, какова сейчас методика изучения эстонского языка в русских школах, но мне кажется, что огромную пользу могли бы принести стихи: положить рядом эстонский и русский текст, понять и прочувствовать родство и разницу двух языков и двух культур. Уверена, результаты были бы убедительными.

Стихи — вершина языка и, значит, полюбить язык и захотеть его изучить можно именно через лучшие его образцы. Влюбляются всегда в красоту — внешнюю или внутреннюю. А без любви и желания не выучишь никакой язык, как ни старайся. (Когда я училась в университете, что было давным-давно, русским филологам велено было освоить один из двух предлагаемых славянских языков. Я выбрала, но любви не испытала. Пришла сдавать экзамен. Преподавателем обоих языков был профессор П.С. Сигалов, он предложил мне взять билет с вопросами. Представляете, я взяла билет, относящийся не к тому языку, который я якобы старательно изучала целый год...)

Мне думается (сужу по своим студентам), что стихи способны пробудить чувства, которые дремали или были не востребованы. Может быть, именно для этого и стоит переводить.

А если говорить о власти газетной публикации, то цитирование всегда помогает прояснить свою мысль, сослаться на авторитет (ради авторитетности своего высказывания мы и обращаемся к цитатам), и тут стихи становятся больше, чем лирическим произведением, они декларируют то, что, возможно, автор и не пытался в них вложить.

Вот, например, у Вероники Кивисилла есть такое стихотворение в прозе, крошечная новелла:

«1 ИЮНЯ 2018

Утренний разговор с кассиршей Светланой в магазине Пяэскюла. Мы единодушны:

Она:

– Ой, какая ilm, каждый день päike и päike!

Я:

– Да, milline погода, ainult солнце и солнце! Но очень vaja дождь!

Она:

– Да, vihm очень нужен!»

Эта прелестная картинка понятна только тем, кто живет в Эстонии. И я привела этот пример вовсе не для характеристики главных достоинств текстов Вероники, тут для меня важна реплика в споре о том, есть ли неразрешимые противоречия между эстонской и русской общинами, можно ли договориться, как именно. И ключевое замечание здесь: «Мы единодушны». Может быть, не во всем, может быть, дождь – не самое главное событие в нашей жизни, но некое единство, некая смесь все-таки сложилась, это видно даже и по непредумышленной путанице языков.

И еще о пользе красоты

Стихам можно доверить то, что не расскажешь ни самой близкой подруге, ни самому преданному другу. Эта мера обнаженности и откровенности слова не встречается ни при каких других обстоятельствах. У реального человека может быть не самый лучший характер, не самая приятная манера общения, взгляды, которые вы не разделяете, но откройте его стихи: если они хороши, то вы непременно найдете с ним общий язык, потому что в хороших стихах человек не может быть плох, он всегда поворачивается в них к вам самой своей лучшей, прекрасной стороной. У меня есть любимое стихотворение Карла Мартина Синиярва, где он заботится о связи времен, о том, чтобы она не оборвалась:

*

Я зашел в магазин к букинисту

посмотреть на старые книги.

Там на полках я встретил деда

своего. И друзей я встретил.

И наткнулся даже на книжку,

сочиненную мной самим.

Дед мой умер, друзья почили,

но не все, и в это мгновенье

сам я жив и стою в магазине

среди книг, что живы всегда.

Те, что сделаны теми, кто убыл,

кто умрет, кто готовится к смерти.

Ритуал, торжество, заклинанье –

книжный город, книжный народ.

Нескончаемый певческий праздник –

магазин букиниста, собравший

воедино народ, живущий

наяву

и народ, живущий

сочинительством.

Всё едино

этой ночью объединенья

жизни духа и просто жизни

повсеместно и навсегда.

Бесконечный певческий праздник,

из которого ты частицу

можешь взять, полюбить,

и рану

врачевать, и опять посланье

сочинять, адресуясь миру,

больше некуда посылать.

Карл Мартин в этом стихотворении уверен, что книги будут жить вечно. Вполне вероятно. Но мне бы хотелось, чтобы вечно жил и человек, читающий книгу. На творческом вечере в Тарту я говорила о том, что нам нужно беречь не только писателей, но и читателей, чтобы не пришлось будущим поколениям поставить памятник последнему человеку, держащему книгу в руках. После окончания нашего выступления ко мне подошла одна из зрительниц и горячо заговорила: «Надо уже сейчас задуматься о проекте такого памятника. Я считаю, что он должен быть установлен у нас – в университетском городе!»

Тут я поняла, что мое шутливое предложение может оказаться пророчеством. Конечно, если человечество откажется от чтения, от книги, то маловероятно установление памятника последнему «динозавру». Но есть же ведь еще и музеи палеонтологии, где подобный экспонат разместится в одном из залов, и экскурсовод будет терпеливо разъяснять посетителям, что, мол, было такое явление – книга.

Но думать об этом рано, а потому завершу свои заметки новеллой Вероники Кивисилла:

«3 НОЯБРЯ 2017

Очередь в магазине. Передо мной мама с маленьким мальчиком. Он говорит ей:

– У меня для тебя две новости – плохая и хорошая. Плохая заключается в том, что наступила осень, а значит очень скоро у меня может начаться кашель. Хорошая же вот какая: если прямо сейчас купить эти конфетки от кашля, леденцы, которые ты даешь мне сосать во время болезни, я  готов сразу начать их есть на всякий случай. И тогда, может быть, плохая новость вовсе минует нас».

Читайте нас в Telegram! Чтобы найти наш канал, в строке поиска введите ruspostimees или просто перейдите по ссылке!