На кинофестивале PÖFF современное российское кино представлено достаточно широко – и по крайней мере две картины попадают в пограничную категорию между кино совсем фестивальным, из разряда «смотреть никак, но надо», и кино совсем коммерческим.
«Конец фильма» и «Трое»: где выход, когда выхода нет
Речь о «Троих» Анны Меликян и «Конце фильма» Владимира Котта. Что характерно, и Котт, и Меликян – режиссеры, которые пытаются усидеть на двух стульях: оба – крепкие профессионалы, набившие руку на телесериалах, и обоим в рамках телевидения явно тесно. А Котту, похоже, еще и очень больно.
«Конец фильма»: не дай бог увидеть в себе Бога
Новый фильм Владимира Котта парадоксален начиная с названия и первых, неимоверно прекрасных кадров. Вдоль кирпичной стены воровато крадется главный герой, режиссер Митя (Валентин Самохин). На стене – граффити, Олег Янковский в образе из «Ностальгии» со знаменитой горящей свечой, причем свеча в углублении – настоящая. Митя оглядывается, нет смотрит ли кто, задувает свечу и сбегает.
И появляется надпись: КОНЕЦ ФИЛЬМА. Кина не будет, как бы сразу сообщает нам кино. Вы смотрите невозможный фильм, который закончился прежде, чем успел начаться.
Да, всё так: перед нами – авторское кино о невозможности авторского кино в современной России, да и современном мире в целом. Зверски грустное – и страшно смешное. У Мити кризис. Он снимает какой-то бездарный сериал, вроде криминальный, но с потугами на освоение классики – полицейский в кадре спрашивает страшным голосом: «Куда вы спрятали труп Ивана Ильича?..» Не о такой жизни мечтал Митя, короткометражка которого получила когда-то приз в Сан-Себастьяне. Митя мечтал стать новым Тарковским, новым Феллини, новым Вайдой.
Вот он видит влюбленную в него ясноглазую девочку с хлопушкой – и думает: «Чтобы попасть на Каннский фестиваль, нужно пустить ее по полю... лучше голую... Чтобы попасть в Венецию, она должна быть смертельно больной... Чтобы попасть в Берлин, она должна быть режиссеркой, экоактивисткой, феминисткой...» – но все равно полуголой, потому что по-другому Митя о женщинах думать не умеет. «Чтобы получить "Оскар"... но это вряд ли...» А на заднем плане носят туда-сюда макет березы, а в гостинице продюсер очумело трахает актрису, а девочка с хлопушкой смотри на Митю влюбленно, дура дурой, – и если бы существовал барометр, измеряющий пошлость, он взорвался бы на этой съемочной площадке к чертям собачьим.
В общем, что-то в Мите надламывается, и он сбегает со съемок. А за ним бежит его воображаемый друг и кричит, что он, Митя, - говно. Знакомьтесь, это совесть Мити – не кто иной, как Марчелло Мастроянни (Егор Бероев), а точнее, его персонаж, кинорежиссер из «8 1/2» Феллини, точно так же переживавший кризис. Да, разумеется, Котт снял фильм о своем творческом кризисе – но, как поет Илья Лагутенко, «какие бермуды, такие треугольники». Феллини сделал «8 1/2», Вайда – «Всё на продажу», Тарковский – «Ностальгию», а здесь получается «Конец фильма», не более. В таком мире живет Митя. Недаром актер, играющий полицейского, обзывают его «Феллини херов».
Кроме прочего, «Конец фильма» – любопытная и редкая в искусстве конструкция: двойная рефлексия. Вот Митя и его трагедия; вот комедия о трагедии Мити; и вот авторская трагедия о комедии о трагедии, самая настоящая, страшная, безысходная, – но только (само)ирония и (авто)пародия не дают зрителю и, подозреваю, автору погрузиться в совсем уже беспросветное отчаяние.
Чтобы нас добить, Владимир Котт играет в «Конце фильма» тоже как бы себя – режиссера Харалампиева, который, в отличие от Мити, никуда не сбежал и продолжает снимать то, на что дают деньги. «Ну, патриотическое, – объясняет он Мите секрет успеха. – Дети, война, Крым... и про хоккей». – «Так это надо врать!» – «Не врать, а фантазировать». – «Я так не хочу! Я хочу, чтобы зритель вошел одним, вышел другим, чтоб слезы, чтоб ему стыдно стало, чтоб мурашки и дрожь!..» – «Под это денег не дадут... А я вот снимаю дорогой заказной фальшак. И завидую твоей свободе. Захотел – ушел. Я боюсь».
Ужас в том, что чуть позже Харалампиев застрелится на премьере своего последнего (буквально) фильма. После чего по новостям скажут, что у него не выдержало сердце, потому что его затравила либеральная общественность – хотя на деле у него не выдержала совесть. Но Митя, услышав о самоубийстве, воскликнет завистливо: «Вот сука!» – он-то, Митя, даже этого не смог.
Но «Конец фильма» – далеко не только о кино. Он, увы, о жизни вообще. У Мити проблемы именно что по жизни: на работе, в семье, с женой (директором школы) и дочерью (забеременевшей от взрослого ухажера), с прошлыми и нынешними любовницами, с памятью об отце, с коллегами, даже и с восприятием мира – он живет будто в большом кинотеатре и видит вокруг себя то «Звездные войны», то «Зеркало», и где тут реальные люди – вопрос. Обычно такой запутавшийся в себе и в мире герой влюбляется большой, но чистой любовью, видит свет в конце туннеля, слышит всюду, вот как Митя, фа-минорную хоральную прелюдию Баха (из «Соляриса»!) – и идет на этот свет и эту музыку, и где-то там наступает для него рай. Но...
Но у Котта получился совсем другой фильм, перекликающийся с недавним романом Виктора Пелевина «Тайные виды на гору Фудзи». Если внутренний свет, священный огонь, совесть художника, просветление, та часть души, что вечно ищет истину, – как хотите назовите, но если это тайное «я» достучится до современного человека, тот сделает что? Правильно: испугается, сбежит от света куда подальше, а то и пристукнет истинное «я», зароет поглубже, забросает землей, чтобы не мучило. Не дай бог увидеть в себе истину, свет и Бога. Не дай бог. Как потом жить-то?
Никак! И лучше снимать «про детей, войну, Крым и, сука, хоккей», и быть нормальным. Задуть ту самую свечу. Только (спойлер) в самом начале, когда Митя задувает свечу, она продолжит гореть. От себя не сбежишь. Парадоксально, но факт: выход именно в том, что выхода нет. Такой вот «Конец фильма» – самая грустная, смешная и личная картина Владимира Котта. На сегодня. Ведь это еще не конец.
«Трое»: любовь, которую невозможно разъять на части
Раз в несколько лет, когда на «Темные ночи» привозят новый фильм Анны Меликян, это для многих людей событие из разряда «простое человеческое счастье». Меликян, как и Котт, балансирует между телесериалами и авторским кино, часто коротким метром, реже – полнометражными картинами, которых она за полтора десятка лет сняла всего пять (плюс два киноальманаха «Про любовь»). «Марс», «Русалка», «Звезда», «Фея» и новый фильм «Трое», премьера которого в Эстонии прошла на кинофестивале, – не сказать что фестивальное кино. Просто оно всегда попадает в небольшую, пограничную категорию между кино совсем-совсем фестивальным, из разряда «смотреть никак, но надо», и кино совсем-совсем коммерческим.
И счастье тут – не оттого, что режиссер старается тебе это счастье продать. Наоборот, тебе рассказывают довольно обычную историю о людях, как правило, не очень счастливых, но есть в ней что-то такое, что с тобой резонирует, что тебя оглушает. Может, любовь автора к героям? Или любовь героев? Или просто любовь, тот свет, что проецируется на экран, а с экрана прямо в сердце?
«Трое» начинается с попытки самоубийства героя. У Александра Сашина (Константин Хабенский) есть, кажется, всё: он известный шоумен, ведущий популярной программы «Ночной полет с Сашиным», он получил очередной приз, какого-то «Золотого орла», он женат на популярной психологине Юле (Виктория Исакова), которая ведет канал на YouTube, пишет бестселлеры под псевдонимом Злата Ямпольская и консультирует людей насчет семейного счастья, которого, предполагается, у нее самой навалом. Звездной паре недостает разве что детей, но они работают над этим вопросом.
И вот пьяный Сашин, прикрепив тяжеленного орла ремнем от брюк к шее, топится в Неве. Пытается утопиться. Но не хватает решимости, и Сашин всплывает, и чьи-то руки его подхватывают и вытаскивают. Вероника (Юлия Пересильд) случайно проходила мимо. Молодая мать дочери-студентки, в разводе, экскурсовод тура «Мистический Петербург», сетевая поэтесса. Она приволакивает несостоявшегося утопленника к себе – и сюжет готов. Стандартный любовный треугольник: он женат на одной, а любит другую, хотя, впрочем...
Само собой, правых и виноватых здесь нет. Есть взрослые люди, обремененные работой, семьей, жизнью, успевшие от всего этого смертельно устать («Я Петрушкой скачу, веселю людей, это моя работа!» – с ненавистью вещает Сашин, пока супруга наклеивает ему накладку с волосами, нельзя же, чтобы шоумен был с лысиной). Тоскующие по простоте детства и юности, когда какая-нибудь песня про веселые качели вытаскивала тебя из любого сердечного болота. Вот об этой всепоглощающей усталости, толкающей на самоубийство, о безвыходном лабиринте взрослой жизни, о том, как переоткрыть себя и других, и повествуют «Трое».
Можно ли выйти без потерь из ситуации, которая сама по себе – сплошные потери? Выйти по-настоящему, а не через психотренинги? В одной прекрасной сцене психолог Юля сидит и смотрит собственный тренинг на тему «Что делать, если я не доверяю мужу». Смотрит, смотрит, потом выключает. Не помогло.
Сашин просто устал – от автографов, фальши, от того, что приходится все время играть, причем кого-то другого. Юля – заматерела, ощущает себя владычицей мира и уж точно повелительницей собственного мужа («Ты самый лучший... у меня», – говорит она, и то и дело повторяет: «Давай проанализируем!», – и Сашин в какой-то момент взрывается: «Ты понимаешь, какой это ад – жить с психологом?»). Вероника вроде и рада вдруг свалившемуся счастью, но и испугана тоже, и даже, когда встречается с Юлей, готова пожертвовать собой – здесь кажется, что повторится мотив «Русалки», в которой героиня покупает счастье любимого ценой своей смерти. Однако и Юля смотрит на мужа другими глазами, когда тот поступает с Вероникой как трус. Чувство собственности, да, но любовь – прежде всего доброта, а Юля мужа все-таки любит. В общем, для этих троих всё жутко запутывается. Где тут выход?
Финал этого очень красивого кино может обескуражить. Он не просто открытый, он будто пустая страница: пиши что хочешь, трактуй как знаешь. Правда, режиссер оставляет зрителю ключ. «Трое» – это ведь не только три персонажа, это еще и мелькающая в кадрах «Троица» Андрея Рублева, и не зря три фрагмента этой иконы размечают структуру фильма. Троица неразрывна, как говорил отец христианской церкви, «тот, кто пересчитывает Троицу, заблуждается». Три части Троицы составляют Бога, который, как известно, есть любовь. А вода (вспомним начало фильма) – символ крещения, начала новой жизни. И когда камера взмывает над водной гладью, поневоле вспомнишь: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою...» Может, так?
То есть, опять же, как и в «Конце фильма», выхода в «Троих» нет, он невозможен – но каким-то чудом он все-таки есть. Точнее, так: спасти нас может только чудо. То, что эти два очень разных фильма приходят к одному и тому же выводу – показательно: такие, значит, настали нынче времена.
Читайте нас в Telegram! Чтобы найти наш канал, в строке поиска введите ruspostimees или просто перейдите по ссылке!