«Следствие считает подозрительным, что я пользовался установленной на моем компьютере программой шифрования, но уверен: большинство коллег-журналистов из моего окружения также используют различные средства шифрования на своих гаджетах, а также специальные "секьюрные" мессенджеры для коммуникации. Это не потому, что мы шпионы или госизменники, просто это стало элементом нашей журналистской культуры, уже крепко укоренившейся моделью профессионального поведения», - объяснил Сафронов.
Журналист просил следствие показать ему тексты, вокруг которых строится обвинение, но не добился этого. «За полгода никто из следственной группы не дал мне разъяснений по сути предъявленных обвинений, только какие-то общие фразы: в 2017 году ты передал что-то такое, чего передавать нельзя, но мы тебе это не покажем, потому что не хотим», - рассказал он.
«Говорят, что в 2017 году я совершил преступление, но не говорят, что именно я сделал, - предлагают вспомнить. Я три месяца занимался самокопательством, но никаких преступлений так и не вспомнил. Ну и вишенка на торте: как только я прошу ознакомить меня хоть с какими-то материалами, чтобы понять, о чем идет речь, следователь квалифицирует это как попытку выведать объем собранных ФСБ материалов», - отметил Сафронов.
Он выразил недоумение, что его арестовали только спустя два года после того, как ФСБ якобы получила данные о передаче содержащих гостайну материалов за рубеж. «А ответ простой. В 2017 году я трудился в "Коммерсанте", а в 2019-м - в "Ведомостях". Инкриминировать журналисту шпионаж не стали: разум, видимо, победил. А вот сотруднику "Роскосмоса" влепить ст. 275 УК уже никаких проблем не составило» - предположил Сафронов.