В Эстонском театре драмы состоялась премьера спектакля «Мефисто», поставленного режиссером Керту Моппель по мотивам романа Клауса Манна.
Актер, который надеялся обыграть дьявола
Роман был написан в 1936 году; Клаус Манн, сын великого писателя Томаса Манна, вложил в свою самую известную книгу очень много личного: знаменитый актер Густаф Грюндгенс, ставший прототипом героя романа Хендрика Хёфгена был очень близким другом Клауса и некоторое время родственником – мужем его сестры Эрики. Когда нацисты пришли к власти, Манны покинули страну, а Грюндгенс остался; он был обласкан властью, назначен интендантом (руководителем) всех государственных театров Германии; горькое разочарование в друге, ставшем предателем, пронизывает книгу…
В 1981 году венгерский режиссер Иштван Сабо поставил по мотивам романа фильм «Мефисто»; картина получила «Оскара» за лучший фильм на иностранном языке, Иштван Сабо и сыгравший Хендрика Хёфгена Клаус Мария Брандауэр вписали свои имена золотыми буквами в историю мирового кинематографа.
Его Вселенная - театр
У главных героев «Мефисто» есть конкретные прототипы. Хендрик Хёфген – это Густаф Грюндгенс; звезда кино и кабаре Дора Мартин – Марлен Дитрих; Отто Ульрихс – убитый нацистами актер-антифашист Ханс Отто; Барбара – Эрика Манн)… Но для Керту Моппель это не столь важно: она ставит притчу о том, в какую пропасть может ввергнуть человека талант, который безраздельно подчиняет его себе. Образ Хендрика Хёфгена, который всю жизнь стремился сыграть Мефистофеля в «Фаусте» и ради этого пошел на сделку со Злом, т.е. с нацистами, выстроен на том, что Хендрик в первую очередь актер, и во вторую, третью, десятую – тоже актер. И только!
Как любой гений (а он гений, тут спорить нечего!), он полностью предан своему искусству, всё, чего он хочет - иметь возможность для самореализации, для воплощения творческих замыслов.
Юхан Ульфсак играет артиста, который своим творчеством и своей жизнью, неотделимой от игры, выразил темную и страшную эпоху европейской истории. Он губил себя в неизбежных компромиссах и в то же время в меру своих сил пытался противостоять тьме. И расплатился трагической раздвоенностью и стёртостью личности. Но была личность? Или только актерская индивидуальность? Ответ на этот вопрос режиссер и исполнитель главной роли ищут на протяжении всей постановки.
Его театр – Вселенная. Но и вся Вселенная для него всего лишь театр, на сцене которого он играет главную роль, и все ему подвластно, талант позволяет артисту становиться на время, пока длится спектакль, героями драм, вбирать их в себя. Мефисто - вечный спутник Хендрика, властвующий над его эмоциональной, ранимой, бьющейся в силках давнего комплекса неполноценности натурой. Дьявольски могучий актерский талант требует самореализации. Хёфген не просто хочет сыграть Мефистофеля, он верит, что в этом его миссия художника: выйти на сцену в образе гётевского инфернального героя и открыть глаза всем на то, что еще никто не увидел в Мефисто, но сам он, Хендрик, уже увидел!
В режиссерской концепции Керсти Моппель Вселенная театральна, а театр способен вместить в себя Вселенную, хотя бы ее частицу, Германию рубежа 1920-х-1930-х годов. До прихода Гитлера к власти германское искусство переживало краткий, но яркий расцвет. Эпоха экспрессионизма, давшая великолепную графику и живопись; эпоха той культуры, которая по привычке считалась массовой, «низовой», (кабаре, политические скетчи, фарсы и т.д), но в лучших своих образцах поднималась до высочайшего художественного уровня; театр Брехта очень во многом вырос из нее; черно-белое экспрессионистское кино (Фриц Ланг, Роберт Вине, Фридрих Мурнау).
Воссоздавая образ эпохи, Моппель опирается на одно из средств арсенала постмодернизма: свободу непрямого цитирования. Если наше визуальное представление о том времени очень во многом определено хрестоматийными кадрами из «Носферату» или «Кабинета д-ра Калигари», то пусть весь видеоряд, чрезвычайно органично и точно введенный в ткань постановки, будет черно-белым. Если в нашей памяти живет фильм Боба Фосса «Кабаре» то пусть на сцену выйдет детский хор (хор мальчиков «Юханид» Национальной оперы «Эстония»), и мы мысленно вернемся к тому эпизоду из фильма, где детские голоса выводят народную мелодию, вдруг переходящую в нацистскую песню.
Вселенная в спектакле сжимается до размеров театра, но остается Вселенной. И что очень важно – рамки этой Вселенной проницаемы, сквозь них проникает иная реальность. В диалогах промелькивают имена Клауса Марии Брандауэра (поклон фильму Иштвана Сабо!) и австрийского драматурга Томаса Бернхарда (1931 – 1989); позже, в эпизоде «творческой встречи с публикой», Хёфген расскажет, как играл Экдаля в «Дикой утке» Ибсена – почти теми же словами, которыми, кокетничая, говорил самовлюбленный Актер в «Лесоповале» Бернхарда. Постмодернистские вкрапления в текст могут быть убийственно актуальными: «Мы не должны паниковать, - говорит Хёфген, успокаивая Барбару, а в первую очередь, себя, тем. что приход нацистов к власти – неприятное, но временное явление. – У нас ведь есть оппозиция. Есть соцдемы, есть «Германия 200»!».
Надо было видеть реакцию зала на премьере!
Наш национальный герой. Но не надо об этом говорить народу
«Мефистофель – наш германский национальный герой. Только народу лучше этого не сообщать», - говорит блистательно сыгравшему гётевского Мефистофеля Хендрику Хёфгену Министр-президент Пруссии (Индрек Саммуль). Сентенция вложена в уста крайне неприятного персонажа (прототип его - Герман Геринг). Но в ней есть доля истины.
У каждого свой, условно говоря, Мефисто. У массы – тем более. «Мефисто» как коллективное бессознательное крупнее, чем гетевский дьявол средней руки, бесчеловечно и обладает сатанинской привлекательностью. Оно порождает всеобщий конформизм, заставляет отключать мозги и усердно искать мифические «скрепы», формирует матрицу «человека толпы», который, услышав команду «фас!», охотно и не задумываясь обрушится на инакомыслящих.
Мефистофель – частица этого тотального «Мефисто», стал притягательнее вечно ищущего истину Фауста. Первыми это ощутили композиторы. Музыка постигает непознанное раньше и глубже слова; в звуках, которые композитор уловил во Вселенной, отражается то, что пока еще скрыто. В опере Шарля Гуно партия Мефистофеля ярче партии Фауста, а у Арриго Бойто, назвавшего свою оперу именно «Мефистофель», главный герой именно он, великолепный дух отрицания, властелин зла, соперник Творца.
Фаустианское начало в человеке показало свою амбивалентность: стремление проникнуть в самые потаенные тайны мироздания, разъять атомы на еще более мелкие составляющие, привело к созданию сокрушительного оружия массового поражения. Мечта о справедливом обществе, контуры которого пытались набросать философы, вдребезги разбилась о несовершенство человеческой натуры и скомпрометировала себя, едва теорию попытались проверить практикой. Соблазн, который заключен в Мефисто, эффектнее, чем пытливый ум Фауста. Да, если хотите, и у Булгакова, который, кстати, обожал оперу - ослепительный Воланд – и бледный Мастер,
Путь наверх
Спектакль движется стремительно: Моппель монтирует эпизоды встык, обрывая сюжетные линии и убирая со сцены образы, едва они выходят за пределы той Вселенной, которая составляет мономир Хёфгена. Но перед уходом каждому дано высказаться.
Директор скромного Гамбургского театра, в котором начиналась карьера Хёфгена, Крёге, так трогательно сыгранный Гуйдо Кангуром - идеалист, мечтающий о таком театре, где сцена «воспитывала бы молодое поколение в духе высоких идеалов свободы, справедливости и мира». Отто Ульрихс (Хендрик Тоомпере-юниор), коммунист, в свободное время создающий Рабочий театр «Буревестник», над порталом которого - плакат «Искусство принадлежит народу», и Ханс Миклас (Лаури Калдоя), нацист, слепо верящий в Гитлера фанатик, которому после прихода его единомышленников к власти, предстоит горько разочароваться и – погибнуть.
Вокруг Хёфгена – идеалисты, но сам-то он не таков. Да, он всей душой ненавидит нацизм, за его человеконенавистничество, фанатизм, и, особенно, расизм. У Хендрика на то есть личный мотив: его близкая подруга, тренер по хореографии и, временами, любовница, суровая и беспощадная к его лени Жюльетта (Сандра Ашилеви) – мулатка, ее экзотическая красота и гордый характер пленяют Хёфгена, с ней он мягок и послушен, он ценит в этой прекрасной женщине волю и независимость, то есть то, чего недостает ему. Ненависть Хёфгена к нацизму носит не столько идеологический, сколько этический и эстетический характер
В начале пути у Хёфгена действительно есть убеждения (или он искренне полагает, что есть!). Хендрик даже пытается вместе с Ульрихсом поставить спектакль в Рабочем театре: радикальный «вербатим», без заранее написанного текста. Вызвать на сцену реальных пролетариев с их проблемами, и пусть о своих тяготах они расскажут залу. «Мы должны сказать публике о проблемах простого человека. Если мы этого не сделаем, это сделают наци». Но эти люди ему чужие. Они не понимают его объяснений, а он морщится от их запаха. Левые убеждения очень скоро выветриваются. В сухом остатке - изворотливость Мефисто, (как фантастична вкрадчивая пластика Юхана Ульфсака в этой роли!); дьявольская изменчивость, позволяющая принимать любые позы и надевать любые маски, сливаться с маской, делать из нее свое второе «Я», которое с успехом вытесняет первое.
С незадачливыми пролетариями, из которых он пытался сделать артистов, он – элитарный художник, спустившийся с высот, чтобы научить их выразить свою боль и протест. С Барбарой (Теэле Пярн) – человек из народа, которому вечно напоминают о его происхождении. Барбара – умненькая девочка из хорошей семьи; она сразу распознает в Хендрике и огромный, пока не раскрывшийся талант, и дьявольскую порочность; этот коктейль пьянит ее. Для Хендрика она – не только невеста, но и самый благодарный зритель, которого надо поразить, шокировать и пленить, и он наигрывает, бравирует своей дикостью, неумением есть яйцо, как принято в высшем обществе, всмятку, из стеклянного бокала, посыпав перцем – а потом вдруг раскрывается перед ней, признается в своих страхах, в неуверенности – но искренен ли он в эти минуты или продолжает играть этюд на тему «У плебеев собственная гордость», неясно самому Мефисто.
Хендрику тесно в Гамбургском театре, он приходит к директору Крёге просить отпустить в Берлин; директор лежит на диване, то ли болен, то ли с похмелья; капризы Хендрика ему уже обрыдли: да, лучший актер, но сколько с ним проблем! Хендрик умоляет, обвивается вокруг Крёге, то ли пускает в ход свой неотразимый талант соблазнителя, то ли канючит. Директор соглашается, и Хендрик растерян, как ребенок, который просил то, что – он уверен – не получит, и вдруг получил, а что теперь с этим делать, идти на попятный уже невозможно!
Ярко и иронично решена сцена триумфа Хёфгена в Берлине. Театр ставит «Вишневый сад» так, словно это пьеса не Антона Чехова, а Кости Треплева (помните: «Люди, львы, орлы и куропатки»?). Сцена погружена в полумрак, лица актеров обращены в мистическую высь, слова из их уст мерно падают, словно капли на дно колодца; А так как это русская пьеса, то сидящий в инвалидной коляске Фирс держит самовар, а Лопахин появляется в косоворотке с расшитым подолом. Гибрид символизма с развесистой клюквой! Но Хёфген своим колоссальным темпераментом разрушает режиссерские построения. «Как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья!» - повторяет он, размахивая топором, рубя головы другим персонажам, а потом и себе. Дикая необузданная сила ворвалась в размеренное существование прекрасного в своей бесполезности мирка – и уничтожила его.
Другая страшная сила уничтожила прекрасную театральную Вселенную, в которой Хёфген ощущал себя звездой первой величины.
Капитуляция
В архив сдан Гейне, не в почете Шиллер, лауреатства Манны лишены. (Из баллады немецкого поэта-антифашиста Эриха Вайнерта.)
Назначенный нацистами директор театра Цезарь фон Мук (Александр Ээльмаа) витийствует: «Теперь мы будем ставить только немецкие пьесы. Национальное искусство воспрянет только если вернется к своим корням.
Конституцию ты читал? Ее преамбула гласит: государство должно обеспечивать сохранение германской нации, нашего языка и культуры на вечные времена».
Какая знакомая чеканная формулировка!
Дора Мартин (Бритта Солль) приходит к Хёфгену попрощаться. Она уезжает в США. Сцена идет на экране видео: краски исчезли, остались только бесчисленные оттенки серого. Друзья покидают Германию, Хендрик остается. Отличная мизансцена: Хёфген заслоняется от происходящего томиком Шекспира. «Я германский актер, - говорит он. Я могу существовать только в стихии родного языка. И в эти тяжелые времена я хочу предлагать людям целительный бальзам искусства».
Он искренне верит в собственные слова. Пусть пока что приходится играть пустые сельские комедии – даже «Вильгельм Телль» запрещен, нацистские власти видят в нем опасные намеки! Но зато сама Лотта Линденталь, подруга Генерала, Министра-президента Пруссии, хочет видеть в Хёфгене своего партнера. Та самая Лотта, которую наш Мефисто считал глупой коровой (Мерле Пальмисте в этой роли с убийственным сарказмом играет плохую и неуклюжую актрису!) Через Лотту Хёфген добивается исполнения своей мечты: он сыграет Мефистофеля!
Хендрик по-прежнему презирает и ненавидит нацистов. Он обращается в зрительный зал, подмигивая публике: «Я их и сейчас не переношу, и если я сотрудничаю с ними, то для того, чтобы обвести их вокруг пальца!» Он и в самом деле пытается оставаться приличным человеком. Уговаривает министра-президента освободить брошенного в концлагерь Отто Ульрихса – и тот соглашается! Когда Хендрику предлагают стать директором Берлинского Государственного театра, он обращается к залу (сегодняшней публике): «Принимать пост? Вы возненавидите меня за это? Назовете свиньей? Но кто-то же должен это сделать. Не я, так они назначат другого, того, кто хуже. А я на этом посту смогу творить добро!»
Можно продолжить, хотя этих слов нет в тексте инсценировки.. «Я буду стоять над пропастью, в которой бушует Зло, очень низко стоять, так что брызги его могут обдать меня, но сам не опущусь. Использую его энергию для своего успеха и для того, чтобы спасать кого-то. Я не продался. Я подписал капитуляцию, но это почетная капитуляция, знамя и шпага остались при мне…». Человеку свойственно утешаться самообманом, страшась взглянуть в зеркало.
В фильме Иштвана Сабо Хёфген сыграл Гамлета, но то был не шекспировский Принц Датский, а арийский герой, лишенный сомнений и рефлексии. И над его телом склонялись приведенные другим арийским героем, Фортинбрасом, германские воины в пыльных стальных шлемах.
В спектакле Керту Моппель с образом Гамлета происходит иная метаморфоза. Министр-президент берет у Хёфгена консультацию по выразительному чтению: генерал должен ехать открывать новый химический завод и хочет произнести там что-нибудь из классики. Останавливается на «Быть или не быть?». Сверху, с балкона, он читает шекспировские строки, постепенно впадая в раж, и в устах Министра-президента, так точно сыгранного Индреком Саммулем монолог звучит как нацистская агитка!
В финале фильма Хёфген – Брандауэр по приказу Министра-президента стоял в луче прожектора на пустом стадионе; Генерал напоминал Артисту, какая пропасть между ними, актер, как бы он ни был талантлив, никто, бесправный и безвольный слуга тоталитарного режима, игрушка, натешившись которой, ее можно выбросить.
В спектакле Генерал устраивает праздник в честь Хендрика. Мы тебя приручили, ты наш до мозга костей, ликуй вместе с нами!
Какой финал страшнее и унизительнее? Для такого Хендрика Хёфгена, которого сыграл Юхан Ульфсак – второй, театральный! Каждый, кто садится за карточный стол с дьяволом и надеется его обыграть, неизбежно окажется в раскинутых адом сетях.