Дикое и нелепое становится в нашей жизни общим местом. Ужасно огрубела и обеднела душевно наша жизнь. Сейчас гораздо меньше людей, пытаясь найти ответы на волнующие их вопросы, обращаются к искусству. И может быть, не обеднел наш язык, а обеднели наши чувства, пишет Елена Скульская.
Надо бы присматривать за журавлями
Поздним вечером, практически ночью, еду в такси по пустынной Исаакиевской площади в Петербурге. Водитель, видимо, оглушенный безлюдным простором, задумчиво пересекает двойную сплошную линию. Тут же на пустынной площади материализуются служители дорожного порядка. Водитель выходит из машины и надолго исчезает в их транспортном средстве.
Наконец возвращается и, млея от счастья, сообщает мне: «Вы не представляете, как мне повезло! Согласились написать, что я сбил человека!» — «Бог с вами, вы с ума сошли! Как это сбили человека?!»
«А так! — радостно продолжает таксист. — Я, значит, человека сбил, а он встал, отряхнулся и, не имея ко мне претензий, ушел себе по своим делам». — «Так ведь не было никакого человека, я буду свидетелем!»
«Да вы ничего не понимаете, — ликуя кричит водитель. — Если я человека сбил, то мне только десять тысяч штрафа, а если я пересек двойную сплошную, то у меня на четыре месяца права отберут, семью нечем будет кормить.
А тут душевный гибэдэдэшник попался, согласился написать, что я сбил. И просит-то всего тысячу рублей себе. Так что вы дайте уж, пожалуйста, мне двести рублей из тех, что вы мне за поездку заплатите, у меня только восемьсот есть, а я вас потом мигом домчу».
«Возьмите уж все двести пятьдесят, как сговорились», — говорю я.
Тут в окно заглядывает страж порядка и ласково говорит: «Вы, женщина, не беспокойтесь, вы именно что только двести рублей давайте. НАМ как раз двести рублей не хватает, чтобы МНЕ дать».
И вот думаешь, что с тобой случилось нечто в духе театра абсурда, дикое и нелепое, а это уже привычный быт, уже самое обычное общее место, на которое никто не обращает внимания.
Маленькие трагедии
В театрах у нас необыкновенное оживление: масса новых идей, масса новых решений. В театре «Эстония», например, прошла премьера «Юлия Цезаря» Генделя — сложнейшего барочного произведения, с невообразимыми по закрученности изысками, — с ними почти невозможно справиться и музыкантам, и артистам.
Изначально ведущие партии были написаны для кастратов; теперь Цезаря обычно поет контратенор. В «Эстонии» партию Цезаря исполняет женщина — Моника-Эвелин Лийв (ведь играют же и Гамлета женщины), дирижер — Андрес Мустонен, который выводит прямо на сцену свой Hortus Musikus.
Не забыта эстонскими театрами и русская классика: в Раквереском театре состоялась успешная премьера «Бесприданницы» Островского с привлечением русского цыганского хора.
В Городском театре готовится премьера по «Маленьким трагедиям» Пушкина.
Постановку осуществляет Кристьян Юкскюла, он решил объединить «Скупого рыцаря» и «Моцарта и Сальери». По счастью, есть прекрасный перевод Пушкина на эстонский язык (что большая редкость, поскольку именно из-за слабых переводов Пушкин не очень принят и не очень понят в мире).
Иногда мне кажется, что обращение к классике, где такая огромная роль отводится чести и достоинству человека, где все персонажи обязаны следить за своей речью, иначе они могут поплатиться за неловкое слово жизнью, объясняется и нашими робкими попытками вернуть вежливости и любезности подобающее место в обществе.
Это очень трудно на фоне узаконенного мата и брутальной словесной дерзости обоих полов. Но попробовать-то можно!
Непригодное место
Некоторое время назад какая-то девица объявила, что ей не нужны ласнамяэские русские. По-моему, оспаривать глупца, невежу и хама — последнее дело. Я, например, стряхнула с себя это заявление, как грязь, прилипшую к одежде. Но почему-то огромному количеству людей захотелось откликнуться на злобную реплику — откликнуться со злобой, страстью, воодушевлением и готовностью к физической расправе.
Мне кажется, гораздо интереснее, содержательнее и продуктивнее прислушиваться к тому, что говорит о «русском вопросе» эстонская интеллигенция — писатели, музыканты, художники, теснейшим образом связанные с русской культурой. Многих эстонских деятелей культуры, как я убеждаюсь, ведя передачу «Батарея», гораздо лучше знают русские в России, чем русские в Эстонии.
Но что бы ни говорила нам арифметика, сейчас стало гораздо меньше людей, которые находят ответы на существенные вопросы в хороших книгах, упоительной музыке, фестивальных фильмах или изысканных спектаклях.
И может быть, не обеднел наш язык, а обеднели наши чувства, а потому слова, когда-то необходимые для выражения этих чувств, исчезли из обихода.
Ужасно огрубела и обеднела душевно жизнь. И обеднела не от реальной бедности: я знаю большое количество людей — плохо устроенных, живущих на нищенскую зарплату — которые, например, поют и танцуют в Союзе национальных культурных обществ «Лира». Дело в том, что жизнь как бы стала местом, «где жить нельзя».
За последнее время я прочла примерно двадцать романов, только что написанных русскими писателями, живущими в разных странах мира. И практически во всех действие происходит в неком воображаемом фантастическом пространстве.
Словно реальное пространство исчерпано совершенно. Словно ничего хорошего, и правда, от него уже и ждать не приходится.
Только что довелось посмотреть фильм об Анне Политковской, снятый ее подругой Мариной Голдовской. О фильме и его достоинствах можно спорить, но там есть одна поразительная вещь: ясно, что между словами, статьями Политковской и ею самой не было ни малейшего зазора; она была человеком единственного интереса — к человеку и его судьбе.
И тогда, и сегодня ее поведение многим казалось безумным.
В нашем мире очень трудно судить о норме и безумии. Как сказано в стихах Юхана Вийдинга:
Hullumajas tuleks võtta kured järelvalvele!
Psühhiaatrid, targad mehed, võtke linnud
arvele!
Ise pole külma tundnud, teavad mõelda
talvele;
кäskige, et sanitarid järgi lendaks parvele.
Надо бы присматривать нам
за журавлями!
В нашем желтом доме закрывайте
ставни!
Ну зачем несчастные землю оставляют?
Санитарам бы cлетать за безумной
стаей!