... а в дальнейшем приветствовать свободу (если восторжествует)

Осень 1991 года. Петербург. Дома у писателя Николая Крыщука. В гостях -- Роберт Конквест, автор знаметиного исследования "Большой террор" (сидит за столом в профиль). Почти все на снимке -- так или иначе выступали против путчистов. Фото: архив автора.

"Ты с ума сошла, – закричали коллеги, – а если завтра сюда войдут танки?! Хорошо, если нас не расстреляют, но уж точно арестуют и посадят!" - вспоминает Елена Скульская события тридцатилетней давности.

Я принадлежу к тому типу людей, которые придумывают блестящие и остроумные ответы не в момент пикировки, а, что называется, на лестнице, когда спор закончен. А если доверяюсь своим первым побуждениям, то часто говорю то, о чем потом горько сожалею. Однако несколько раз в жизни и мне доводилось поступить так, как должно, и не по здравому размышлению – а синхронно событию.

Итак, в день путча мы, журналисты ежедневной газеты «Советская Эстония», собрались на летучку, чтобы обсудить сложную и тревожную ситуацию. У нас не было возможности заглянуть в будущее и узнать, что уже завтра все страхи будут позади, что нам осталось только «день продержаться».

Лето 1991 года. Командировка на маленький эстонский остров. Фото: архив автора.

Наш главный редактор просто не вышел на работу, сославшись на то, что дурно себя чувствует и вынужден остаться на свежем воздухе на даче, отдыхая в кустах смородины. Заместитель главного редактора – его жена – предложила всем просто не выпускать очередной номер газеты, а мудро выждать и в дальнейшем приветствовать свободу (если она восторжествует) или же смириться с ее отсутствием, что, впрочем, в нашей профессии даже и привычнее. А главное, – улыбнулась она, – хорошо бы всем дамам отправиться в парикмахерскую: какая бы власть ни пришла, а выглядеть надо красиво и празднично. И ушла. И за нею последовал почти весь наш коллектив.

Тут надо заметить, что в нашей партийной газете, органе Центрального комитета Коммунистической партии Эстонии, я составляла тот крохотный обязательный процент «наших беспартийных товарищей» и в политической обстановке.

разбиралась очень слабо. Зато хорошо разбиралась в требованиях издательств, которые годами не пропускали в печать мои книги, находя в них признаки неприязни к советской власти и попытки подрывать ее устои. В последнем сборнике советского времени моя редактор велела мне вычеркнуть везде слово «смерть», поскольку смерти в Советском Союзе не существует! И мысль о том, что забрезжившая свобода останется промелькнувшей иллюзией, показалась мне нестерпимой.

В каком-то ораторском беспамятстве я произнесла речь о том, что, напротив, надо остаться и выпустить протестный номер газеты.

– Ты с ума сошла, – закричали коллеги, – а если завтра сюда войдут танки?! Хорошо, если нас не расстреляют, но уж точно арестуют и посадят!

Первые подарки свободы: приглашена прочесть лекции в Пенсильванский университет. Фото: архив автора.

И все ушли. Со мной осталось ровно два человека. И я написала воззвание, которое заканчивалось словами: «Мы не хотим больше писать под общим псевдонимом «Советская Эстония». А хотим жить и писать свободно и свободно.

Всё это происходило в Доме печати, где тогда располагались редакции большинства газет. В каждой газете остались безумцы вроде нас. К вечеру мы заперли Дом и стали ходить в гости друг к другу. Все были серьезны и обсуждали, как мы будем вести себя в тюрьмах. Всем звонили домочадцы. Мне позвонил даже мой бывший муж и принес к дверям Дома домашние котлеты, заботливо сделанные его новой женой, и обещал «если что» не оставить нашу с ним общую дочь.

В редакцию звонили коллеги из Питера, мы обменивались информацией, договаривались – если всё закончится хорошо – непременно встретиться и крепко выпить. (Это вскоре осуществили, да и потом много лет хранили дружбу и приязнь, родившиеся той ночью).

Газета ушла в печать до того, как что-либо прояснилось. Подписывая ее, я, признаться, мало надеялась на благоприятный исход, скорее прикидывала – смогу ли физически вынести лишения, если путчисты победят…

На следующий день главный редактор, переждавший грозу под кустами смородины, приехал и с порога спросил меня: «Хочешь на мое место? Имеешь полное право!» Но я никогда не хотела на его место, а дорожила своим – местом обозревателя по культуре.

Первые подарки свободы: в Таллинн приехал из Парижа художник Владимир Макаренко (слева), справа художник Слава Семериков. Фото: архив автора.

А еще через пару дней стало совершенно ясно, что я не собираюсь никак воспользоваться своим поступком – ни сделать карьеру, ни прославиться. (У писателя должно быть только одно честолюбие – писательское). И тогда оказалось, что нас тем роковым днем было в редакции вовсе не трое, а гораздо больше. И сначала осторожно, а потом всё смелее и смелее мои коллеги стали давать интервью о том, как они сочли своим долгом остаться на страже свободы и прокричать, что они больше не хотят «писать под общим псевдонимом «Советская Эстония».

Я не называю имен, я никого не осуждаю, я и не имею права никого осуждать, совершив огромное количество оплошностей в жизни, но иной раз судьба делает тебе подарок и позволяет поступить честно и достойно.

Прошли десятилетия. У меня никогда не было проблем с внутренней свободой – я всегда писала только то, что хотела и только так, как хотела. При советской ли власти в империи, при демократии ли в независимой Эстонии. Но одно дело писать, совсем другое – встретиться с читателем, издаваться.

Конечно, для моего поколения, начавшего новую жизнь в сорок лет, многое оказалось уже невозможным, слишком поздно было для целого ряда начинаний. Но если говорить о главном (для меня!) в государственном устройстве, то все ожидания сбылись: я по-прежнему пишу только то, что хочу, но при этом меня еще и издают, и читают.