Беседы с Довлатовым: до и после начала истории…

Сергей Довлатов в 1986 году. Фото: Nina Alovert

Я не то чтобы уверен, а просто знаю наверняка: если я скажу, что самые читаемые (и потому даже отчасти зачитанные) книги в моей домашней библиотеке – это трехтомник Довлатова, то никого этим не удивлю. Разве кроме пары-тройки человек, ставших к своему несчастью прототипами его персонажей. Да и те не столько удивятся, сколько огорчатся. Имеют право.

Довлатовские «Записные книжки» венчаются строками, достойными шекспировского «Дальнейшее – молчанье»: Все интересуются, что там будет после смерти? После смерти начинается – история.

Вне пространства и времени

К сожалению, в «доисторический» период, когда Сергей работал в «Советской Эстонии» и был, что называется, в пределах досягаемости, встречаться с ним мне удавалось до обидного реже, чем хотелось бы.

Я в то время собкорил (извиняюсь за употреблявшийся тогда корявый глагол, произведенный от существительного «собкор», собственный корреспондент) в Нарве, и виделись мы, только когда я приезжал в Таллинн на день-другой, и не чаще, чем пару раз в месяц.

Но если удавалось в эти дни пересечься с Довлатовым, а паче того – угодить в общий разговор с его участием или даже поймать улыбку судьбы в виде отдельного диалога, то можно было смело считать, что жизнь удалось. И пусть до или после этого приходилось съесть пару ложек дегтя в виде недовольного бурчания начальства или доводящего до зубной боли парт/профсобрания, – все равно удалась.

Все эти встречи и разговоры, состоявшиеся в разное время и по разным поводам, мной уже описаны, и повторять их бог весть в который раз не вижу смысла, тем более что ничего нового в этом пространстве за истекшие годы не произошло. А вот что касается времени, когда началась история, то здесь ситуация несколько иная. Особенно после того, как повести, эссе и рассказы Довлатова дошли до нас в их подлинном виде, не искаженным радиоглушилками, слепым машинописным текстом самиздата и цензурой или элементарной безграмотностью тутиздата.

Мне всегда казалась несколько надуманной фраза, что кто-то разговаривает с книгами, как со старыми друзьями. Но обретя уже называвшийся трехтомник Довлатова, я вскоре убедился, что фраза эта имеет абсолютно реальное наполнение. И про зачитанность именно этих книг я упомянул не ради красного словца.

Вообще-то перечитывать время от времени какого-то автора или конкретное произведение – это нормально. Чтобы обновить в памяти какие-то эпизоды, да просто под настроение. Что я и проделываю иногда. Вы не поверите, но лет десять назад я таким вот манером перечитал даже «Войну и мир» сочинения графа Толстого Льва Николаевича. Я уж не говорю про детективы, которых достаточно иметь на полке книжек пять-семь, чтобы, прочитав последнюю из них, смело возвращаться к первой, поскольку все сюжеты и персонажи благополучно выветрились из сознания (а скорее всего, просто до такового и не доходили)…

Но Довлатова я знаю почти наизусть, и все равно могу перечитывать его каждые полгода, а то и чаще. И хотя наперед знаю, что будет на следующей странице, а все равно всякий раз нахожу что-то новое, или вижу ситуацию под каким-то новым углом, или обнаруживаю какие-то новые черточки у действующих лиц…

Пьяница и стукач – две вещи несовместные

Это как в обычном разговоре; мы же можем сказать другу: слушай, в прошлый раз ты говорил то-то и так-то, а я с тобой согласился. Но потом подумал и решил, что не то-то, а вот это, и не так, а эдак… Нечто похожее происходит со мной при чтении Довлатова. Иногда возникают разногласия между прочитанным и реальностью. Особенно в «Компромиссе» и «Ремесле», поскольку я некоторым образом жил в предлагаемых ими обстоятельствах, и многие персонажи и события не просто узнаваемы, а хорошо мне известны. И тем не менее…

Только очень прошу: не ищите цитируемых мной здесь и сейчас слов Сергея в его произведениях. Это целиком плоды моей, как сейчас принято выражаться, реконструкции событий. Но плоды, не высосанные из пальца, а выведенные из прочитанного (в том числе и между строк), вспомненного и восстановленного «по методу Кювье». Сей кропотливый труд излагаю в виде готового диалога. Сноска: до конца нашего знакомства я так и не смог ему «тыкать», да и он обращался ко мне, за редкими исключениями, на «вы»; так что не будем менять стилистику.

– Послушайте, Сергей, а почему одного из главных своих персонажей в «Компромиссе», практически целиком списанного с вашего давнего – еще по Питеру – друга Михаила Рогинского, вы называете Шаблинским? Ведь большинство других ваших знакомых и друзей и в книге остаются под теми же именами, что носили в жизни.

– Понимаете, Слава, может, я бы и с Мишей поступил, как с другими. Однако на момент написания «Компромисса», а главное – его публикации, фамилия Рогинский приобрела особое значение: младший брат Михаила Арсений был уже широко известен в узких кругах как правозащитник и диссидент, подвергавшийся репрессиям властей, как говорится, мотавший срок на зоне именно по политическим статьям. Подавать такое имя под соусом иронии, пусть даже дружеской, я счел невозможным. А почему именно Шаблинский? Знаете, Миша ведь был изрядным пижоном, как, впрочем, и многие из нас тогда. И любил ненароком обронить, что всем винам он предпочитает шабли. Думаю, ему нравился не столько сам напиток (хотя не исключаю, что он его где-то пробовал), сколько его экзотичное для наших широт, звучное название…

– А вот вы пишете: «Затем я узнал, что Вагин не пьет... – Таинственный человек, – говорил я. – Вагин – стукач, – объяснил мне Быковер, – что в этом таинственного?». Но ведь известно, что настоящий Вагин успешно сочетал в себе эти две ипостаси – горького пьяницы и стукача…

– То, что вы говорите, Слава, это так называемая правда факта. А правда сюжета, правда персонажа не может допустить такого сочетания в одном человеке. Ведь в то время люди пили в основном из-за неумения и/или нежелание смириться с фальшивой насквозь действительностью, с капээсэсовскими стандартами. Это особенно остро ощущалось в журналистике, «передней линии идеологического фронта»… Такой пьющий человек по определению не мог быть стукачом, холуем режима и номенклатурной элиты. А Вагин им был, так что, уж извините: или – или.

– Ну, хорошо, со стукачами более-менее разобрались. Но вот вы пишете: «Далее фигурирует Митя Кленский (впоследствии собкор газеты «Правда» в Эстонии Димитрий Кленский, – В.И.), его тоже легко узнать. Пристрастие к анодированным зажимам для галстука и толстым мундштукам из фальшивого янтаря снискали ему широкую известность». Но Кленский, насколько я помню, вообще не курил, и я никогда не видел его в галстуке. А все эти атрибуты были характерны как раз для того же Вагина.

– Слава, вы опять попадаете в плен правде факта. Забудьте вы о ней! Для одного Вагина и так слишком много ярких индивидуальных черт. А Митя… Он, конечно, хороший парень, веселый, не карьерист, не подлец, хотя и не ангел. Но для литературного персонажа этого маловато. Каким-то он, по крайней мере, в то время, казался невыразительным, тускловатым… Пришлось отобрать у одного, чтобы добавить другому.

…Я мог бы продолжить эти диалоги, но тогда пришлось бы вытеснить с портала всех остальных авторов, что мне вряд ли позволят. Так что умолкаю.

Третьего сентября – восьмидесятый день рождения Сергея Довлатова. Для одних – великого русского писателя. А для кого-то – еще и просто знакомого, друга и собеседника, с которым так легко и интересно разговаривать.

Вы попробуйте, может быть, у вас получится даже лучше чем у меня. Потому что на вас не давит эта чертова правда факта. Хотя…

Но в любом случае желаю успеха!

3 сентября в Таллиннском саду Канути, где будет установлен памятник Довлатову, в 17:00 состоится открытие фестиваля «Дни Довлатова в Таллинне».