Спектакль Театра Наций «Иранская конференция» на «Золотой Маске в Эстонии». Пока публика заполняет зал, на экране в глубине сцены бесконечно повторяется, в английском оригинале и русском переводе, отрывок из «Гамлета»; встреча принца с Розенкранцем и Гильденстерном:
ГАМЛЕТ
Чем прогневили вы, дорогие мои, эту свою Фортуну, что она шлет вас сюда, в тюрьму?
ГИЛЬДЕНСТРЕН
В тюрьму, принц?
ГАМЛЕТ
Да, конечно. Дания – тюрьма.
РОЗЕНКРАНЦ
Тогда весь мир – тюрьма.
ГАМЛЕТ
И притом образцовая…
То, что строки из «Гамлета» стали эпиграфом к «Иранской конференции» Ивана Вырыпаева в постановке Виктора Рыжакова, которую показал на «Золотой Маске в Эстонии» Театр Наций, имеет, на мой взгляд, очень важный и – как во всем, что делает удивительно «сыгранный», невероятно гармоничный в современном мире дисгармонии и хаоса тандем Вырыпаев & Рыжаков – не сразу улавливаемый, потому что не лежит на поверхности – смысл. «Ты повернул глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты», - обращалась королева к Гамлету; слова принца заставляли ее понять, что она натворила, ей не хотелось слышать об этом, но унять разбуженную совесть не получалось.
Вырыпаев и Рыжаков делают с нами то же самое, что Гамлет с Гертрудой; они так же бескомпромиссны и беспощадны и тыкают наше сознание и нашу память туда, о чем не хочется вспоминать и думать: вот как же хозяин тычет напрудившего щенка носом в оставленную им на паркете лужу.
Так было в их первой постановке «Кислород», простенькой (на первый взгляд!) истории про 10 заповедей и про Сашу, который их не слышал, так как был в плеере. У Саши была опостылевшая жена, рядом с котором он задыхался от нехватки воздуха, и прекрасная рыжая девушка. Саша убил жену лопатой и в землю закопал. А потом вместе с любимой они вылепили над могилой жены большую снежную бабу.
Весело и непринужденно Вырыпаев и Рыжаков вселяли тогда в зрителя ужас перед миром, в котором произошла тотальная утрата нравственных ориентиров. Стремление не давать уснуть нравственному началу в человеческой личности и в социуме и сейчас остается одной из их магистральных тем; неважно, работают ли они вместе или порознь. Сегодняшний Вырыпаев – наднациональный, европейский, драматург, который живет в Польше и пишет на русском языке. Его пьесы ставят в Польше, Германии, Чехии, Болгарии, Франции, Великобритании; в Эстонии тоже ставят. Одной из лучших на мой взгляд интерпретацией драматургии Вырыпаева стали постановленные Лембитом Петерсоном в THEATRUM’e «Пьяные»; спектакль настойчиво призывал услышать шепот Бога в твоем сердце.
Собственно говоря, «Иранская конференция» Театра Наций – тоже об этом. Только в иной форме.
В условном Копенгагене ученые, теологи, журналисты, люди искусства – словом, представительный срез современной европейской интеллигенции – собираются, чтобы поговорить о причинах и факторах, которые привели мир к неразрешимому конфликту двух непримиримых цивилизаций – как выражается бойкий, с прекрасно подвешенным языком, готовым любую тему обсыпать множеством ничего не значащих слов, ведущий конференции Филипп Расмуссен (Игорь Верник): «Я бы назвал это противостоянием двух основных начал: «религиозного традиционализма» и «гуманистического рационализма». Или как пошутил однажды, один мой коллега, сказав, что борются две силы: «Аллах и Кока-кола». Разумеется, это только шутка. Но как сказал один из персонажей шекспировского «Гамлета» Полоний: «Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность». Заметьте: опять «Гамлет»! И никуда не уйти от него в этом обманчиво простом и филигранно сделанном спектакле.
Вырыпаев настаивает на том, что «сложность и непонятность» - «фишка» постмодернистской режиссуры конца ХХ века. (Тут он солидарен с Чеховым, вложившим в уста одного из персонажей своей одноактной шутки «Свадьба» такую реплику: «Они образованность свою хочут показать, вот и говорят непонятно».) Для драматурга «новое искусство – это искусство понятного и простого, искусство ясного». Но ведь путь к этой высокой простоте и ослепительной ясности очень непрост. Как сделать захватывающим спектакль по абсолютно разговорной пьесе, в которой (так кажется на первый взгляд, но ведь не каждый из нас способен на второй!) в конфликт вступают мировоззрения и убеждения, а не живые «сложные» люди? (А «сложный» человек, как иронически характеризует его драматург: «обаятельный грешник, пускай немного аморальный и немного преступный, но зато живой, неординарный, влюбленный в себя, но в то же время очень талантливый и поэтому странный» - в общем, вся антология «лишних людей» великой литературы критического реализма: от Жюльена Сореля, Растиньяка и нашего Печорина до Зилова, образы которых так любят играть актеры и которым так сопереживают зрители.)
Рыжаков сумел сделать по этой пьесе фантастически захватывающий спектакль.
Интересно, что поначалу он репетировал с каждым актером по отдельности; затем сольные партии слились в мощную и построенную по принципу внутренней музыкальности «ораторию». За неделю перед выпуском собрались все вместе и стали делиться тем, что наработали на «тайных» встречах-репетициях. Потом только оказалось, что все это было важно и не зря — и тайна, и интимность, и подробность в подготовке. Состав исполнителей не фиксирован жестко, он меняется от представления к представлению; скажу лишь, что все актеры, которые были заняты в спектакле Театра Наций в Таллинне, вели свои «партии» безукоризненно.
Понятно, что сама «Иранская проблема», неразрешима и не может остаться предметом обсуждения. У нашей цивилизации нет механизмов (и, наверно, оттого нет и желания) чтобы как-то решить проблему «воинствующего радикального ислама». (А если позволительно будет так выразиться – исламо-фашизма; тот террор, который подобные течения в собственной стране творят против инакомыслящих, а им может оказаться кто угодно, а за границей – вообще безадресно, только ради устрашения «неверных»; термин «исламо-фашизм» мне нужен, чтобы отделить эту человеконенавистническую идеологию от ислама, который, как любая религия, заслуживает уважения и не может нести ответственность за то, как его извращают. Впрочем, воинствующий фундаментализм, опасный своей злобой и нетерпимостью, присущ не одному исламу. Возьмем хотя бы канал «Царьград», только что обливший грязью, правда, бездарно, а оттого неубедительно, Евгения Миронова и Театр Наций. Беспардонная ложь, параноидальные фантазии и клевета – вот набор аргументов у всех таких течений.)
Военно-технические средства «решить проблему» вроде бы имеются, но применив их, наша цивилизация окажется ничуть не лучше, а с этической точки зрения возможно и хуже, противной стороны. К тому же любое вторжение в сердцевину иной цивилизации ведет к тому, что «хотели как лучше, а получилось как всегда». Даже хуже. Нельзя за уши тащить народы ни в социализм (вспомним ввод «ограниченного контингента советских войск» в Афганистан в конце 1979-го, ни в либеральную демократию (тот же Афганистан, но уже сегодня). Возникает отчаянное, не выбирающее средств, противодействие, а итог - откат в далекое Средневековье.
А так как проблема неразрешима, происходит то же самое, что всегда происходит с нами: о каких бы глобальных вещах мы ни говорили, в конце концов всегда свернем на то, что мучает нас. У кого что болит, тот о том и говорит.
И аскетичная по форме, при всей своей внешней простоте и ясности поднимающая на поверхность пласты, лежащие в глубине нашего мировосприятия, работа блистательного тандема Иван Вырыпаев & Виктор Рыжаков покоряет еще и тем, что точка зрения каждого выступающего находит у нас отклик. Мы уже готовы во всем согласиться с ним, но слово берет другой оратор – и мы принимаем его сторону. Спектакль становится моделью современного мира, со звучащей в нем непрестанной разноголосицей мнений; все тянут в свою сторону, и вектор этих разнонаправленных движений вычертить ох как непросто! Потому что речь идет о человеке, который пытается выжить в разрушающемся мире, в мире нами же созданной цивилизации.
Вот профессор теологии Оливер Ларсен (Илья Исаев) искренне стремится увести собравшихся (а с ними и зал) от зацикленности на повседневности, на материальных благах и признании нашей важности: «Есть, что-то еще более важное, кроме того, что мы видим обычными глазами. Это ощущение. Ощущение того, что все вокруг – это не по-настоящему важно, а есть что-то еще более важное. Есть что-то еще более ценное. Важнее смерти, важнее разлуки с любимым человеком. И вот это ощущение, что в мире есть что-то еще более важное, чем то, что я вижу, чем то, что происходит, вот этот вот ощущение чего-то более важного и есть принцип Бога. Бог – это что-то более важное, чем все остальное. Мы живем при тоталитарном режиме, но ведь, это не самое важное, о чем следует думать. На нас хотят сбросить ракеты, но даже и это не является самым важным в нашей жизни. Мы умираем, но нас ждет кое-что поважнее, чем смерть. Нам страшно, но мы можем преодолеть страх, если будем в контакте с чем-то более важным. Всегда есть, что-то более важное, чем все, что с нами происходит».
И тут же инициативу перехватывает журналистка, побывавшая во всех «горячих точках» последних двух десятилетий, Астрид Петерсен. С ее появлением тональность спектакля меняется; он спускается с метафизических горних высот, где воздух обжигающе разрежен и для простого высказывания его не хватает – горло обожжено, на грешную землю, на почву личного переживания и личного ощущения всеобщей боли. У Марины Дровосековой, играющей Астрид, задача придать действию иной объем: перед нами уже не персонифицированная идея, а живой характер, крупная, резкая, сильная женщина, неотразимая в уверенности в своей правоте и прекрасная в своей женской привлекательности. Астрид «пускает кровь» слишком спокойно и абстрактно идущей дискуссии: «В Иране казнят, примерно по три человека в день. В том числе и за невинные критические высказывания в адрес Ислама. 74 удара плетьми на прошлой неделе получила женщина, которая по случаю своего сорокалетия пригласила к себе на день рождения нескольких мужчин, с которыми вместе работала на телевидении. Группа подростков устроила тайную вечеринку и там была бутылка виски на 17 человек. Всех ждет тюрьма и очень жестокие физические наказания. В Иране права человека нарушаются самым трагическим образом. Людей, унижают, избивают, пытают. И если вы, уважаемые коллеги, хотите сказать, что для того, чтобы понять, почему это происходит, нужно вначале понять, «что такое бог», то мы с вами можем зайти слишком далеко. Поэтому я прошу вас давайте вернемся с небес к нашей, реальной страшной жизни».
Именно в уста Астрид Вырыпаев вложил свою любимую идею, что человек — уникальное живое существо, обладающее несколькими универсальными правами, которые стоят выше любых конституций, законов, религий и даже моральных норм. Это право на Жизнь, право на получение Знания, право на сексуальную ориентацию и свободу своего мнения.
Линию превращения общего в частное, абстрактного в лично и конкретно пережитое продолжает другой женский образ, бывшей телезвезды, а ныне супруги премьер-министра Эммы Шмидт-Паульсен. В исполнении Светланы Ивановой-Сергеевой бывшая телезвезда предстает наивным существом с раздражающе тоненьким голосочком; она не врубается в суть дискуссии, ей, в общем-то, нечего сказать, но выступать надо, и она рассказывает о перуанской деревне, в которой как-то побывала. Деревня нищая, но люди там чувствуют себя счастливыми. А в благополучнейшей Дании есть материальная обеспеченность, есть удовлетворение от образа жизни, есть чувство защищенности, но вот такого искреннего беспримесного счастья не наблюдается.
Эмма продолжает взрывать течение конференции. Во-первых, спором с Астрид. Журналистка написала в Фейсбуке, что поддерживает смертную казнь схваченного силами НАТО главаря террористической исламской группировки. «Как нам действовать? - спрашивает Эмма. - Нашей европейской цивилизации? Казнить преступников? Вешать их как Саддама Хусейна? Но это же было омерзительно!».
Повешение Саддама Хусейна, как и расстрел в прямом телеэфире супругов Чаушеску, были действительными актами не правосудия, а возмездия. Но что делать с главарями террористов? Отправлять на пожизненное заключение, тратя на их содержание деньги налогоплательщиков. Или все-таки казнить? Тут спектакль заходит на территорию Достоевского. Помните, рассказ Ивана Карамазова о генерале, затравившем борзыми собаками крестьянского мальчика. «Так что с ним сделать? – спросил Иван Алешу. – Расстрелять?». И смиренный человеколюбивый Алеша выдохнул: «Расстрелять!»
Эмма вносит в ход спектакля еще один поворот: ей думается, что у «счастливых» перуанцев и фундаменталистских иранцев есть «секрет», которого нет у рациональной Европы. «Духовность». Ах, как частно этим жупелом оправдываются всякие безобразия. «А что такое духовность? – возражают ей. - А что это такое духовность?! Разговоры о боге? Религиозность? И ну и что, что из того, что где-нибудь в России они сами себя считают духовными людьми? Да в России самый большой процент избиения женщин на всем нашем континенте. Там пьянство, коррупция, насилие, агрессия, жестокость, брошенные дети. Где там эта духовность?! В чем?!» Тут важно даже не то, что один из ведущих российских театров при нынешней общественно-политической ситуации в России осмеливается произнести эти слова со сцены. А в самом вопросе: что есть духовность.
В очень ровном и сильном ансамбле есть еще два выделяющихся на общем фоне образа. Циничный и эпатажный писатель Густав Йенсен (Виталий Кищенко), для которого жизнь есть невразумительный хаос, человек давно потерял все ориентиры и тычется в окружающую реальность вслепую. У противостояния Йенсена и Астрид еще и глубокая личная подоплека, которую Йенсен пытается скрыть, а Астрид с присущей ей откровенностью выносит наружу, и их конфликт завораживает.
И еще один великолепный образ – 90-летний дирижер, маэстро Паскуаль Андерсен. В исполнении Вениамина Смехова маэстро с высоты прожитых лет и нажитого опыта получает право встать над спорами, взглянуть на происходящее «с точки зрения Бога».
«Все дело, всего лишь, в «Правде», дорогие мои. В подлинной, единственной и пронизывающей все – Правде. Но знаем ли мы, что такое «Правда»? «Правда»? Получили ли мы ее? Прикоснулись ли мы к ней? Правда делает живой нашу жизнь. Правда и есть жизнь. Не спрашивайте меня, что я имею в виду. О Правде не рассказывают на конференциях, Правду не обсуждают в дискуссиях. С Правдой соединяются. К Правде стремятся и ее получают. Правда это и есть цель. Правда это и есть главный смысл нашей жизни. Что такое Правда? Правда о чем? Я не могу вам сказать, да и никто не сможет, потому что Правда находится за пределом любых слов, потому что Правда это то, что ощущают сердцем».
Финалом, проникающим в сердца, становится монолог иранской поэтессы Ширин Ширази, которая в 17 лет написала чудесные, исходящие из всего сердца стихи о любви, была удостоена Нобелевской премии, но иранские фундаменталисты признали стихи богохульными, поэтессу приговорили к смертной казни, весь цивилизованный мир заступился за нее; казнь была заменена 20 годами домашнего ареста. Отбыв срок, Ширин приехала на конференцию.
Ширин (Нелли Уварова) говорит о высшей духовной свободе, которая ничего общего не имеет с пресловутой «духовностью» и которая дана не всем, но это – драгоценный дар. «Главное, чему я обязана и почему я еще жива и стою тут перед вами, - я обязана любви»
Во время ее монолога на экране расцветает старинный иранский ковер, поначалу его изображение тускло и монохромно, но в финале обретает яркие и чистые цвета. И в устах Ширин звучит тот самый шепот Бога в твоем сердце, о котором не устает напоминать нам Вырыпаев и который так прекрасно сумел сохранить и донести до нас Рыжаков.