Виктор Рыжаков: художник — это человек, который не согласен с порядком вещей на земле

Виктор Рыжаков. Фото: Mikhail Tereshchenko

На театральном фестивале «Золотая маска в Эстонии» в этом году представлено два спектакля Виктора Рыжакова — «Иранская конференция» и «Собрание сочинений». Rus.Postimees побеседовал с именитым режиссером и художественным руководителем театра «Современник» о драматурге Иване Вырыпаеве, фестивале «Пять вечеров», театральной цензуре и его работе в Эстонии.

С Иваном Вырыпаевым, пожалуй, главным российским драматургом современности, у Виктора Рыжакова сложился прочный, испытанный десятилетиями дуэт. «Иранская конференция» Театра Наций также поставлена по пьесе Вырыпаева. Этот спектакль — проходящая в Дании конференция о столкновении двух цивилизаций, переросшая в исповеди и размышления о смысле жизни — несомненно, одна из самых глубоких и ярких российских постановок, представленных в Таллинне за последние годы.

«Эти тексты — часть моей жизни»

— С 2002 по 2020 годы вы поставили восемь пьес Ивана Вырыпаева, начиная с «Кислорода» и «Бытия № 2» и заканчивая «Интертейментом». Чем вам близко его творчество?

— Быть может, это что-то помимо нашей воли происходящее?! (Смеется.) Какое-то особенное притяжение. Даже не знаю, как объяснить, чем близко мне его творчество... Мы не головой выбираем друзей или «своих» художников, а почему-то общаемся именно с этим, а не с другим человеком, ходим на выставки или слушаем музыку именно этого автора... так же и с Вырыпаевым. Мне важен диалог с ним, важны его мысли о мире, облеченные в художественную форму. На протяжении многих-многих лет мы находимся в общении — человеческом и профессиональном. Его тексты — это уже часть моей жизни. Я в них живу, с ними работаю, потому что мне интересно в этом существовать, разбираться в их природе и происхождении и в том, как в художнике рождаются такие особенные вопросы к миру.

— Часто пишут, что именно вы открыли Вырыпаева широкой публике. Это соответствует действительности?

— Не думаю, что это верное суждение. Иван Вырыпаев всегда существовал и реализовывался вполне самостоятельно. Во всяком случае у меня никогда не было такого ощущения. Нас связывают дружеские отношения, мы много общаемся, сотрудничаем, спорим, долго не общаемся — опять общаемся и спорим об этом непростом мире. (Смеется.) Быть может, наша первая совместная работа стала событием и более широко известна, чем наши предыдущие самостоятельные работы, потому, что именно она по-особенному попала в нас самих и во время. Многие режиссеры работают с текстами Ивана.

В тот момент, когда мне предложили занять эту должность, и сегодня, по прошествии почти двух лет, я ощущаю только одно — громадную ответственность...

Мне просто больше везло: когда Иван начинал свои первые серьезные шаги в драматургии, мы почти всегда были рядом и я одним из первых читал его тексты, и, естественно, у нас сразу возникали какие-то идеи и общие планы. А может быть, Ивану неловко было мне отказать. Могу сказать только одно: это была моя школа, вместе со всем этим я профессионально и по-человечески взрослел. Для меня это было важно и необходимо, а уж кто кого открыл… написать можно что угодно.

— В вашем спектакле «Иранская конференция» задействовано несколько актерских составов и никто из актеров заранее не знает, кто будет его партнером. Чем продиктовано такое решение?

— Ну, во-первых, театр — это большая игра, и, мне кажется, все ее правила необходимо сохранить. Вот мы и попытались это сделать в подходе к способу репетиций и выбору исполнителей. Театр Наций, которой выступил зачинщиком этой постановки, собственной труппы не имеет — все артисты приглашенные. И чтобы организовать бесперебойный прокат этого спектакля, пришлось собрать серьезную команду актеров, которые могли не только подменять друг друга, но и были способны развивать этот непрекращающийся диалог о человеке в нашем стремительно меняющемся мире. Это главное правило, без которого игра не может состояться. И у артистов появилась возможность не только принять условия существования в этой игре, но и по-особенному готовиться к этому спектаклю, каждый раз готовиться к особенной и неожиданной, может быть, встрече — встрече друг с другом.

— Герои вашего спектакля «Собрание сочинений» — все-таки счастливая семья или нет?

— А мы с вами счастливые люди или нет? У каждого человека есть свое собственное ощущение счастья, но часто это всего лишь миг. Тот миг, когда мы  открываем что-то важное друг в друге, осознаем присутствие друг друга, можем прикасаться друг к другу или делиться друг с другом чем-то особенно важным, мечтать об общении, о встрече. Ведь для счастья нужно совсем немного… важно только почувствовать, что в человеке все для этого есть. Но ответить на ваш вопрос невозможно, можно только с пониманием помолчать. Каждый может только почувствовать, насколько он счастлив или несчастлив в эту секунду. Мы же понимаем, что все в этом мире, в нашей жизни-игре, в которой мы все участвуем, зависит от нас самих. Никуда нам от нее не спрятаться, и какой она будет, зависит только от тебя и твоего участия.

Современность как сверхзадача

— В 2020 году вы возглавили «Современник». Почти два года спустя что вы можете сказать о трудностях, которые ожидали вас на этом посту?

— Трудности нас поджидают каждый день. Здесь скорее нужно говорить об ответственности, которая сваливается на нас, когда мы принимаем такие серьезные решения в жизни. Кто-то думает, что быть руководителем огромного знаменитого театра — это награда?! Но это огромная ответственность прежде всего. Для того чтобы реализовываться, быть художником, заниматься любимым делом, вовсе необязательно заниматься организацией творческих процессов в жизни такого большого коллектива. Поэтому и в тот момент, когда мне предложили занять эту должность, и сегодня, по прошествии почти двух лет, я ощущаю только одно — громадную ответственность, больше ничего. Как удержать ее на плечах и как выдержать испытание этой ответственностью, не знаю. Жизнь покажет.

— Вы выразили надежду, что слову «современник» удастся вернуть его сакральное значение. В чем оно заключено для вас? Удалось это сделать?

— К слову «современник» все привыкли. Быть современным — что может быть более очевидным? Но мы говорим об особенном сакральном смысле этого понятия. «Современник», современники… Но что значит быть современником? Это значит не просто проживать в этом времени, но и быть активным участником всех этих строительных современных процессов. Говоря «современник», мы подразумеваем имена каких-то особенных людей — ученых, врачей, исследователей, художников, бесстрашных в поступках людей… за которыми стоит большой мир современной действительности, и эти люди строят этот трудно организуемый мир.

Володин был человеком, неудобным для многих, но с большой и больной душой, мечтающий, чтобы каждый человек в этом мире был счастлив.

Художник — это человек, который не согласен с порядком вещей на земле; человек, который пытается созидать каждый завтрашний день, этот хрупкий новый мир, в котором сможет завтра жить человечество. Поэтому, когда мы говорим «Современник», мы подразумеваем то, что было когда-то в это слово заложено. Говорить со своих сооруженных фантазией театральных подмостков о том, что сегодня больше всего волнует человека, говорить языком нынешнего времени. Так «Современник» и родился — играли современные пьесы и со сцены говорили о самом главном, о самом наболевшем, о том, чего так не хватало человеку в эти годы. Вот потому «Современник» и обрел такую неповторимую славу и определил на долгие годы свою нелегкую, но особенную судьбу. Так бы хотелось вновь обрести эту свободу и бесстрашие.

— Вы — художественный руководитель театрального фестиваля «Пять вечеров». В чем миссия этого фестиваля?

— Наверное, продолжить интонацию удивительного, тонкого, уникального драматурга Александра Володина, которая звучала в этом мире в прошлом веке. Мы не только собираем на фестиваль спектакли по пьесам драматурга, но и представляем постановки наших молодых современников, поддерживающих традицию его чуткого внимания к простой человеческой жизни.

Очень важно, чтобы именно эта володинская интонация определяла атмосферу во все дни фестиваля, состоящего из нескольких программ: образовательной — для нового поколения, драматургической «Первой читки», которая собирает молодых драматургов, молодых режиссеров, и встреч с профессиональной критикой, разбирающей и исследующей наследие драматурга. Но главное, что все эти встречи должны полностью сохранять правила володинской игры.

Володин был человеком, неудобным для многих, но с большой и больной душой, мечтающий, чтобы каждый человек в этом мире был счастлив. Значит каждый должен попробовать в эти володинские дни чуть-чуть побыть Володиным, постараться прощать по-володински и принимать человека таким, какой он есть, тоже по-володински… даже выпивать, закусывать, улыбаться и смотреть в глаза по-володински.

— Важная часть программы фестиваля — драматургический конкурс. Какие пьесы ожидаются на конкурсе в первую очередь? Каковы критерии отбора?

— Это конкурс современной драматургии, ридерами которого являются молодые люди разных профессий: театроведы, режиссеры — люди театра. Критерии — искренность, неординарность, парадоксальность взгляда на мир, самобытность автора и, конечно, тот новый язык, на котором автор пытается говорить с миром. Это должна быть какая-то очень сокровенная история о человеке, который ощущает невероятную потребность прожить непростую, но во что бы то ни стало счастливую жизнь.

— Кого бы вы выделили из молодых драматургов, присылавших свои тексты на «Первую читку»? Кто больше всех запомнился?

— Я знаю практически всех. Мне каждый дорог по-своему, во всяком случае те, кто участвовал в наших программах как участник «Первой читки». Они все интереснейшие драматурги: Павел Пряжко, Константин Стешик, Дмитрий Богославский, Анастасия Букреева, Ася Волошина… всех не перечесть… Есть много наследников володинской традиции любить человека! А отдельно выделит время.

Цензура формулируется самим художником

— Вы ощущаете цензуру в российском театре?

— Цензура всегда была и будет. Мы же знаем, что самый главный цензор — ты сам. Театр — это художественное пространство и язык, на котором ты говоришь. Мы можем попытаться в сложные минуты настроить друг с другом какую-то коммуникацию. Для того чтобы ее поладить, не надо говорить человеку: «Какой же ты идиот!» и прочее, давать какие-то оценки.

Все дело в цели, поэтому цензура в художественном — это очень тонкая вещь. Мне кажется, каждый художник сам себя цензурирует. Если вы говорите о цензуре, которая существовала в советские времена, наверное, бывали вещи, доходившие до абсурда. Но мне кажется, все зависит от самого художника. Если даже тебе говорят: «Вы знаете, не рекомендуется сегодня вести разговор на эту тему». Хорошо, мы перейдем на другую — все равно какую — тему, это не определяется рамками какого-то одного формата, театр — это более сложный организм и пространство. Поэтому если вы говорите о каких-то запретах, то они всегда, во все времена существовали в той или иной форме.

Театр — это место диалога.

Конечно, когда эти запреты кем-то сынициированы и установлены, например, страхом какого-то начальника перед вышестоящим начальником — это ужасно. Но без цензуры, которая существует сегодня и формулируется самим художником, невозможно существовать.

Когда мы с вами общаемся, вы ведь тоже подбираете слова. С подругой у вас одна лексика, с мамой или педагогом — другая. Мне кажется, цензура всегда есть: ты цензурируешь свою речь, свой способ говорить, но в театре все дело в интонации и искренности. В том, с какой интонацией ты говоришь, и тогда уже два или три слова не имеют значения. Как можно цензурировать балет, в котором вообще нет слов? Но что-то можно выразить. Самое главное, чтобы это попадало в сердца людей, иначе это не будет ими воспринято. Одно и то же слово можно сказать так, что оно будет услышано или, наоборот, вызовет в человеке ужас и отторжение. Театр — это место диалога.

— В 2019 году, насколько мне известно, вы собирались ставить у нас в Русском театре спектакль. Пандемия свела на нет эти планы или все же есть надежда?

— К сожалению, сначала пандемия, а потом история с моим приходом в «Современник» отодвинула все наши планы, потому что если в 2019 году я не мог этого сделать по одним причинам, то сегодня у меня физически на это не хватит времени. Мы можем говорить о каком-то будущем.

— Вы поставили в Таллинне спектакли «Игры на задворках» и «С любимыми не расставайтесь» и работали над проектом «Лаборатория № 4». Какие воспоминания остались у вас о работе в Таллинне?

— Здесь очень много замечательных художников, с которыми прежде всего хотелось  общаться. Бог даст, мы еще встретимся и поработаем вместе. Красивый город, красивая страна, у которой есть свой неповторимый облик и интонация. Для меня это самое ценное, а дальше — как в жизни: будет дано — поработаем вместе и что-то сделаем. Мои впечатления самые хорошие, я люблю эту страну и этих людей. Мне всегда сюда радостно возвращаться. Здесь много художников — артисты, композиторы, режиссеры, с которыми мы ведем сейчас переговоры и будем, конечно, сотрудничать в рамках театра «Современник».

— В чем для вас принципиальное отличие работы здесь от работы в России? Какова, на ваш взгляд, местная специфика?

— Везде своя специфика, но это совершенно разные миры. Одно дело — Москва, другое — Новосибирск, третье — Таллинн, а четвертое  — Эстония. Мы можем поехать с вами в Тарту, это будет один мир, или в Нарву — уже совершенно особый, другой. Это место, где живут конкретные люди, уникальные, они, конечно, отличаются от москвичей, это совершенно другие люди. Здесь есть свои особенные традиции, своя история. У Таллинна свой непередаваемый шарм, есть особый вкус этого города, запах его. И люди здесь отличаются какой-то особенной собственной историей, я не могу сказать, хорошая она или плохая, она — особенная.